Краткий миг - Варвара Рысъ

— Ты дома? Молодец!

— А где я должна быть? — вяло спросила Прасковья.

— Мало ли… — протянул Гасан неопределённо. — Про Светова знаешь? — посмотрел он изучающим взглядом.

При имени Богдана Прасковья внутренне вздрогнула и молча утвердительно кивнула.

— Ты вот что… — проговорил Гасан, прямо глядя на Прасковью, — ты главное не руби сплеча. Такое вот дело, Красавица. А я пойду посплю пару часов. В мои годы ночь не поспишь — и в голове сплошная вата. Взял по привычке билет на ранний рейс, вроде время экономишь, а чего его экономить? На старости лет надо днём летать. Ладно, я пошёл.

— Погоди, откуда ты знаешь про Светова? — задержала его Прасковья.

— От Ивана Никанорова, — ответил он безо всякого выражения. Всё, иду на боковую, сил нет. — И он вышел.

«А ведь прав Богдан, — подумала Прасковья. — Человек он значительный. Во всяком случае, людей понимает и ситуации видит. Выяснять, скандалить и требовать — значит, подтолкнуть меня к уходу. А ему этого не нужно. И он ведёт дело к тому, чтобы я осталась. При этом делать вид, что ничего не происходит — тоже не находит нужным. В самообладании ему не откажешь. Оба мои мужа отличаются превосходным самообладанием». Ей не показалось удивительным, что об обоих одновременно она думает как о мужьях. «А ещё странно: как узнал Иван Никаноров, её давний начальник, столь быстро о появлении Богдана? И зачем он немедленно доложил об этом Гасану. Очевидно, не из бабьей болтливости доложил. Тогда зачем?»

На работе думать обо всём этом было некогда. Сейчас утверждается десятилетний план подготовки к воссоединению Украины с Россией — к новой Переяславской Раде, которая состоится в 2054 году. Всё пропагандистское оснащение — на её ведомстве. Прасковья требовала от своих сотрудников детальной росписи всех мероприятий, с полным их описанием. При новом царствовании стало требоваться очень детальное планирование — и это правильно. Никаких тебе «дорожных карт» — только чёткий план: что делать — сроки — ответственные — ресурсы. Составить такой план, конечно, не просто, но составив — работаешь не вслепую, а понимаешь, что сделано и что ещё предстоит сделать. От своих сотрудников она требует ещё и чётко сформулированной цели каждого этапа и каждого мероприятия.

Удивительную силу имеет план — он прямо-таки придаёт смысл жизни. Есть план — есть и будущее. И есть мощная тяга, направленная в это будущее. Нет плана — приходится каждый день сочинять заново. А сейчас известно и понятно: какие книги надо написать, какие фильмы снять, какие песни сочинить. И понятно, кто и когда всё это делает.

С песнями, правда, беда: десятилетия господства бардов вроде покойного Кренделя привели к тому, что и композиторы, и авторы текстов (язык не поворачивается назвать их поэтами) просто разучились или не научились делать что-то качественное. Всё это, понятно, камуфлируется разговорами о новых ритмах, о свободе творчества, о том, что молодёжь именно этого требует, а на самом деле — не умеют. Хоть тресни! Но Прасковья старается. Непрерывно проводятся конкурсы, отыскивают перспективных авторов, она сама старается объяснить, что именно требуется. С фильмами получше: наладились снимать приличные исторические фильмы. Не ахти какие глубокие, но красивые, по крайней мере, и идеологически выдержанные — так, кажется, выражались при советской власти. Книжки неплохие написали про украинскую войну, как теперь называют бывшую «специальную военную операцию». Прасковья сама лично помогала двум парням, прошедшим эту войну с первого дня до последнего, закончить и издать свои произведения. И главное, конечно, поверить в себя. Разумеется, с такой мощной рекламной поддержкой они оба стали известными, узнаваемыми, что, впрочем, не мешает одному из ветеранов медленно, но неуклонно спиваться. К несчастью, такое случается с ветеранами всех войн, и кабы только с ними… Надо, кстати, узнать, как поживают её протеже.

Дальше пошла сплошная круговерть встреч, совещаний, и она больше не принадлежала себе.

Домой вернулась около десяти и сразу легла, даже чай пить не стала.

По привычке, сформировавшейся ещё при Богдане, попробовала читать перед сном, но не получилось. Хотелось обнять Богдана.

Без стука вошла Машка. У них повелось, что вечером, возвращаясь с занятий, с работы или с гулянки — она заглядывала к матери: «показаться, что жива», как они говорили.

Машка села в кресло — высокая, 175, прямая, напоминающая стройной статью Богдана. Прасковье вдруг неодолимо захотелось рассказать ей про их встречу: ведь это её отец. И ещё было неосознанно-бабье: поделиться. Машка должна по-женски понять мать, её любовь. Ведь ей почти двадцать три: в эти годы Прасковья как раз повстречала Богдана, вышла замуж. А может, было и подсознательное: отрезать себе путь к отступлению.

— Маша, — проговорила Прасковья деловито, — мне хотелось бы тебе кое-что сообщить.

Машка удобнее устроилась в кресле и приготовилась слушать.

— Дело в том, Маша, — Прасковья вдруг пожалела, что начала, но всё-таки закончила. — Выяснилось, что твой отец Богдан Светов жив. Он вернулся, и мы встретились.

Машка напряжённо слушала, как слушают неприятные и угрожающие известия — подавшись вперёд, взявшись руками за подлокотники и слегка наморщив лоб.

— А где же он был прежде? — спросила подозрительно.

— На войне, а потом… практически в заключении.

— Замечательно! — враждебно-иронически проговорила Маша. — И что же теперь?

— Маша, я должна сказать тебе, что весьма вероятно, мы с Богданом будем жить вместе, — решительно выговорила Прасковья то, что хотела.

— Что-о-о? — вскрикнула Маша. — Ты — с ним — жить? С этим гопником? Я не ослышалась?

— Маша! Это твой отец. Выражайся почтительнее. («Господи! Зачем, зачем я начала этот разговор?!»).

— Да, к сожалению, он мой биологический отец. А родителей, согласно, древней максиме, не выбирают. Он меня не интересует. Меня интересуешь ты. Ты что — собираешься бросить мужа?

— Машенька, так иногда случается.

— Ты — председатель государственного комитета — медийная фигура — известная писательница — пропагандистка семейных ценностей — супруга значительного предпринимателя — бросаешь семью ради проходимца. Так я тебя поняла?

— Маша, что ты такое говоришь? — Прасковья даже не возмущалась, а скорее изумлялась. — Судьба его непроста, но назвать его гопником и проходимцем — абсурдно.

— Назовём его шаромыжником, попрошайкой.

— Маша! Это абсолютно неверно и крайне несправедливо. Богдан — вполне почтенный, достойный всяческого уважения человек и весьма серьёзный профессионал. Я бы хотела, чтобы вы встретились. Ты можешь не считать Богдана отцом, что, кстати, тоже неправильно и несправедливо, но поверь, это очень умный и глубокий человек. Именно поэтому тебе с ним имеет смысл встретиться, — вразумляла Прасковья.

— Если мне потребуется умный и глубокий,