«Злой город» против Батыя. «Бессмертный гарнизон» - Виктор Поротников

– Нет, брат, ты забыл, как я хотел убедить нашу княгиню выйти замуж за Изяслава Владимировича, но не убедил, – перебил боярина Никифора Матвей Цыба. – Много разумных слов было мною сказано, однако не повлияли они на нашу государыню-матушку. Теперь же, наломавши дров, вы опять про меня вспомнили! Не пойду я на поклон к Изяславу Владимировичу, ибо не желаю исправлять чужие ошибки.

При последних словах Матвей Цыба с холодным осуждением посмотрел на княгиню Феодосию.

Бояре заспорили было о том, кому из них ехать к Изяславу Владимировичу, а кому держать путь в Чернигов. Но тут со своего места поднялась Феодосия Игоревна с бледным, но решительным лицом.

– Матвей Цыба прав, – сказала княгиня. – По моей вине Михаил Всеволодович и Изяслав Владимирович осерчали на сына моего и козельчан. Я сама отправлюсь сначала к Изяславу Владимировичу, а потом в Чернигов. Надо будет, и до Киева доберусь. Не отговаривайте меня, бояре. Я сегодня же двинусь в путь.

Видя непреклонное намерение Феодосии Игоревны сделать по-своему, никто из ее советников не посмел ей прекословить. К тому же всем было понятно, что у Феодосии Игоревны, как у женщины, имеется больше возможностей для того, чтобы убедить Изяслава Владимировича сменить гнев на милость. Полки Изяслава Владимировича и его братии стоят под Брянском, то есть всего в двух днях пути от Козельска. Это войско при любом раскладе сможет быстрее подоспеть на подмогу к козельчанам, нежели полки из Киева и Чернигова.

Посовещавшись, бояре постановили, что Матвей Цыба должен сопровождать в этой поездке Феодосию Игоревну.

«Там, где окажутся бессильны женские чары, надлежит пустить в дело злато-серебро, – сказал боярину Матвею Никифор Юшман, оставшись с ним наедине. – Алчность вельми сильна среди князей, и это нужно использовать с умом. Вручая злато в алчные княжеские руки, друже, тут же обещай еще большее вознаграждение за подмогу против татар. Боярство и купечество наше вскладчину собрали ларец сокровищ. Богатством этим, Матвей, тебе распорядиться надлежит на благо всех козельчан и во спасение нашего града от татарской напасти!»

У Матвея Цыбы глаза так и загорелись, когда Никифор Юшман показал ему содержимое ларца. На золотые вещицы и драгоценные каменья боярин Матвей был падок. Изобразив мучительные раздумья, Матвей Цыба, наконец, дал свое согласие отправиться послом вместе с Феодосией Игоревной.

Собираясь в дорогу, Матвей Цыба велел своей жене покинуть Козельск вместе с детьми сразу после его отъезда.

«Уезжайте без промедления в Дедославль к нашей родне, – сказал он. – Воинство у татар несметное, а у наших князей ни сил, ни единства нету. Не дождаться козельчанам подмоги. Зряшное дело затевают Феодосия Игоревна и ее советники. Видать, Господь утомился взирать на грехи наши, вот и наслал на Русь злых мунгалов!»

Глава восьмая

Изяслав Владимирович

Ни солнце, пригревавшее по-весеннему, ни тающие снега не радовали Феодосию Игоревну. Забившись в угол возка, она всю дорогу хранила угрюмое молчание, не желая вступать в беседу со своей служанкой Лукианой. Княгиня никак не могла забыть сердитые глаза дочери и ее обидные слова, брошенные ей в сердцах. Звенислава, узнав, что ее мать ради спасения Козельска готова просватать ее хоть за сына Михаила Всеволодовича, хоть за брата, стала похожа на рассвирепевшую кошку. «Езжай, торгуй моей красой и девственностью! – выкрикнула Звенислава в лицо матери. – Предложи меня в жены самому Михаилу Всеволодовичу! Чай, он не откажется от юного девичьего тела!»

Отправившись к Изяславу Владимировичу, Феодосия Игоревна была вынуждена согнуть пополам собственную гордость, и это ее угнетало столь же сильно, как и размолвка с дочерью. А тут еще Матвей Цыба вздумал поучать Феодосию Игоревну, как ей себя вести при встрече с Изяславом Владимировичем, что ему говорить и как улыбаться. Это случилось во время ночевки в маленькой деревушке на четыре двора. Княгиня и боярин сидели за столом и ужинали в самой большой из четырех изб. Если княгиня ела молча, то Матвей Цыба успевал и жевать и говорить, то и дело проливая на себя овсяный кисель и роняя хлебные крошки на свою бороду. Недаром у боярина Матвея было прозвище Цыба, что значит «неряха».

– Перво-наперво, матушка-княгиня, не вздумай спорить с Изяславом Владимировичем. Ни-ни! – молвил Матвей Цыба, отламывая толстыми пальцами большой кусок от рыбного пирога. – Соглашайся с ним во всем. Хвали его, улыбайся ему, как лучшему другу. Надо будет покаяться в чем – покайся! Коль вина тебе нальют – пей! Сколь нальют, столь и пей. Не ломайся и не вредничай! Прежде чем просить о чем-то Изяслава Владимировича, сначала его надоть задобрить. Смекаешь, княгиня? – Матвей Цыба подмигнул Феодосии Игоревне, смачно жуя пирог.

Феодосия Игоревна молча кивнула, отодвинув от себя тарелку с квашеной капустой. Кусок не лез ей в горло.

– О самом важном, княгиня, ты будешь толковать наедине с Изяславом Владимировичем, – продолжил свои поучения Матвей Цыба, борясь с икотой. – Так вот, матушка-краса, ежели князь на чем-то эдаком настаивать станет, обнимать тебя начнет, то ты уж не ерепенься. Иначе все дело испортишь.

– Ты о чем это, боярин? – насторожилась Феодосия Игоревна. – На что ты намекаешь?

– На то и намекаю, государыня, что в постели-то тебе с Изяславом Владимировичем будет легче столковаться, – ответил Матвей Цыба, чуть понизив голос. – Ты не словесами, а наготой и покорностью своей пытайся его пленить. Верный совет тебе даю!

– Не нужны мне твои советы срамные! – резко проговорила Феодосия Игоревна. Она хотела было испить медовой сыты, но так и не донесла чашу до рта, поставив ее на стол раздраженным движением.

Матвея Цыбу задело за живое то, что его собеседница воротит от него нос и не желает следовать его советам.

– У вас, у баб, волос-то длинный, а ум короткий, – проворчал Матвей Цыба, вытирая свои жирные губы тыльной стороной ладони. – Трясетесь вы над своей непорочностью, как над златом-серебром. Это в одеждах вы отличаетесь: кто княгиня, кто боярыня, кто крестьянка… А без одежд вы все одинаковы: знатные и незнатные, монашки и блудницы. От голой княгини тот же прок, что и от простолюдинки.

В этот момент к столу приблизилась дочь хозяина избы, чтобы забрать грязные тарелки и унести за печь, где стояло на скамье корыто с горячей водой для мытья посуды. На вид девушке было около восемнадцати лет, у нее было простодушное неброское лицо, большие голубые очи и длинная коса. Ее фигура имела ярко выраженные пышные формы, проступавшие сквозь складки длинного льняного платья.

– Как зовут тебя, красавица? – с похотливой улыбкой спросил Матвей Цыба, схватив хозяйскую дочь за край длинного одеяния и притянув ее к себе.

Девушка сильно смутилась, ощутив на своих бедрах смелые мужские руки.

– Баженой кличут, – тихо ответила она, опустив голову.

– Красивое у тебя имя, – осклабился Матвей Цыба, – да и сама ты прелесть до чего мила! Вот, тебе от меня подарочек.

Матвей Цыба извлек из кожаного кошеля, прицепленного к поясу, серебряную монету и вложил ее в мягкую девичью ладонь.

Голубые очи юной крестьянки расширились от изумления, когда она увидела в своей руке серебряный арабский дирхем. Такие деньги были большой редкостью и в этом небогатом доме, и в этой деревеньке. На Руси в ту пору чаще всего имели хождение именно арабские серебряные монеты, ценившиеся здесь за высокое качество чеканки.

Собрав тарелки с объедками, Бажена упорхнула за печь, где возилась с горшками ее мать. Судя по изумленно-приглушенному женскому говору за печью, щедрость боярина Матвея произвела на обеих крестьянок сильное впечатление.

Когда со двора в избу зашел сам хозяин этого жилища с охапкой наколотых дров в руках, то Матвей Цыба подкатил и к нему, пригласив сесть с ним за стол. Крестьянина звали Оверьян. Отказаться он не посмел, поэтому сел рядом с Матвеем Цыбой на колченогий табурет.

– Дочь твоя мне вельми по душе, друже Оверьян, – без обиняков заговорил боярин Матвей с улыбкой на устах. – Коль уступишь мне ее на ночку, то я щедро тебя вознагражу. Целый год сможешь оброк не платить.

После этих слов Матвея Цыбы Феодосия Игоревна резко вскинула голову и взглянула на него с негодованием.

Однако плечистый бородатый Оверьян заинтересовался предложением своего знатного гостя, глаза его так и загорелись алчным блеском.

– Сколько же серебра ты мне отсыплешь, боярин? – спросил он, облизав пересохшие губы. – Дочка-то моя в самом соку! Ни под кем она еще не лежала, чиста, как лебедушка!

– Заплачу я тебе четыре монеты серебром, друже. – Матвей Цыба хлопнул смерда по могучему плечу. – Ну что, по рукам?

– Четыре монеты, конечно, на дороге не валяются, – в сомнительном раздумье обронил Оверьян, почесав голову, – однако ж, боярин, телесная непорочность моей дочери стоит дороже. Уж не обессудь.