Alma Matrix или Служение игумена Траяна - Александр Кукушкин

В будние дни Андрей возил уголь, готовил себе еду, убирался, писал диссертацию, беседовал с иногда заходившими прихожанами. Их было не много: после вывода полка дальней авиации поселок опустел и походил на город, переживший войну: пустые заметенные снегом дома смотрели на редких прохожих черными провалами разбитых окон. Повсюду была разруха.

В субботу и воскресенье были службы и требы. В эти дни храм ненадолго оживал и преображался, и Андрею иногда даже казалось, что он тут нужен, и он тут, на Чукотке, не зря.

***

Гайда перекрестился, проходя мимо Троицкого собора, и нырнул в проход, ведущий в длинный тоннель Переходного корпуса. Он задержался после вечерних молитв в Академии и теперь торопился, поскольку до отбоя оставалось всего минут двадцать. А еще надо попить чаю, умыться и немного почитать учебник по церковному праву перед сном, после отбоя дежурный помощник уже не даст. Если застанет в двенадцатом часу с включенной лампой и книжкой, придется полдня работать на продскладе.

Гайда спустился по небольшой лестнице и пошел по первому длинному неосвещенному коридору, за стенами которого находилась типография. Потом повернул и оказался во второй части Переходника. Эта часть была жилая – по обеим сторонам располагались двери, ведущие в небольшие комнаты-спальни студентов. Переходник был пуст и тих, но Гайда звериным нюхом почуял неладное и замедлил шаг… На противоположном конце коридора появился поджидающий его Задубицкий.

Гайда никогда не жаловался ни на рост, ни на телосложение, но рядом с Задубицким даже он визуально терялся. Поповского сына Задубицкого Господь одарил огромным ростом, широченными плечами, стальными мышцами и авантюрным складом характера. А также, ко всему прочему, наградил его редким добродушием.

«Ветер в голове никогда не бывает попутным», – вспомнил Гайда высказывание Настоящего и прищурился. Задубицкий хищно втянул воздух. Гайда расстегнул китель и бросил его к стене. Задубицкий слегка пригнулся и покатился навстречу, постепенно набирая скорость. «Если засекут – объяснительной не миновать», – мелькнула мысль у Гайды, и он ринулся вперед с самоотверженностью пехотинца, пытающегося в одиночку остановить танковую колонну.

Они сошлись где-то посередине коридора.

***

Грабчак был лучшим другом Андрея Введенского, позже скрывшегося от мира под именем Траяна.

Познакомились они при поступлении. Сибиряк Андрей Введенский и киевлянин Грабчак. Жили в одной комнате, на трапезах сидели за одним столом, потом как-то незаметно сдружились и стали неразлучны. Они так и прошли всю семинарию вместе: бессменный староста курса Грабчак и его верный друг, отличник и искатель приключений Введенский.

Они подолгу бывали друг у друга в гостях, вместе путешествовали, ходили в горы Абхазии, сплавлялись по карельским речкам, прыгали с парашютом, лазали по болотам в Полесье. Вместе ездили автостопом по святым местам Руси. Они были интересны, были центром притяжения, вокруг них всегда бурлила жизнь. Уже ко второму курсу Академии они стали легендой, и прочно и надолго вошли в устные предания семинарского фольклора. И все было хорошо до тех пор, пока на третьем курсе Академииих не назначили помощниками проректора по воспитательной работе.

К новому послушанию друзья отнеслись одинаково серьезно, но абсолютно по-разному.

Грабчак воспринял его как шанс что-то изменить в несовершенной системе управления духовной школы и как-то облегчить жизнь студентам. Если можно было не ловить нарушителей, он не ловил, если можно было не брать объяснительных, он не брал, если других свидетелей проступка не было, то он предпочитал отпустить семинариста.

Введенский же с первых дней стал смотреть на ситуацию с новой точки зрения, глазами администрации. В бытность свою студентом, он постоянно предпринимал подобные попытки с целью понять логику действий инспекции, чтобы бороться против неё, но теперь он сам стал её частью и начал учиться думать с ней в унисон. Все его теоретические знания о законах и поведении администрации теперь обогатились практическим опытом, и он увидел всю сложность положения инспекции. С присущим ему упорством и въедливостью он изучил все возможные виды административно-студенческих отношений, и опытно убедился, что семинария обречена на административно-студенческий дуализм, вражду и непримиримое противостояние. И раз уж он переведен из одного лагеря в другой, так тому и быть. Андрей смирился и принял новые правила игры.

Поначалу Грабчак с осторожной иронией наблюдал над попытками друга изменить самого себя. Но потом, когда Введенский уверовал в то, что инспекция по-своему права и надо ответственно выполнять послушание, на которое тебя поставили, Грабчак обеспокоился всерьез. После того, как одному студенту благодаря рвению Введенского устроили строгий выговор, у них состоялся неприятный разговор. После второго выговора отношения натянулись. А после того, как по вине Андрея одного студента четвертого курса семинарии представили к отчислению, произошло то, о чем они оба потом предпочитали молчать.

***

Задубицкий являл собою пример самого опасного противника из возможных – очень тяжелый и очень быстрый. За всю историю их четырехлетнего знакомства Гайда вырвал у Задубицкого победу всего два раза. И оба раза почти случайно. Нынешняя попытка вряд ли могла поправить его статистику.

При столкновении Задубицкий смял его, как грузовик сминает легковушку, и, сцепившись, они покатились кубарем. Гайда попытался схватить Задубицкого за шею, но тот выкрутился, вскочил, схватил его за грудки, оторвал от земли и с силой приложил спиной о стену. Дыхание перехватило, однако Гайда двумя руками вывернул Задубицкому кисть и, крутанувшись, вмял его в косяк ближайшей двери. Противник зарычал, свободной рукой ухватил его за ремень на брюках, присел, легко принял на бедро, и, молниеносно распрямившись, швырнул так, что Гайда по красивой дуге пролетел метра два. Задубицкий не дал опомниться, налетел как вихрь, и Гайда, превратившись в мешок с костями, стал безвольно ударяться о противоположные стены коридора самыми неожиданными частями своего тела. Наконец, каким-то чудом Гайде удалось провести ловкую подсечку, и они вместе, потеряв равновесие, рухнули.

Из комнат высыпали испуганные страшным шумом семинаристы. «Парни, Задубицкий с Гайдой опять дерутся!» – раздался чей-то голос, и в несколько секунд толпа заполнила весь коридор. Студенты кричали, подсказывали, делали ставки. Кто-то побежал за фотоаппаратом.

***

Андрей поднял руку и показал на самую высокую сопку, вокруг которой белой шапкой клубились облака. Тимофей прикрыл глаза рукавом, щурясь от яркого весеннего солнца и блеска еще не до конца растаявшего снега:

– Километров двадцать пять, не меньше.

С Тимофеем Андрей познакомился в Анадыре уже на второй день своего пребывания на Чукотке. Веселый и простой алтарник храма удивил его своей внутренней цельностью и здоровой душевной простотой. Андрей с грустью подумал, что постмодернистские мегаполисы уже не способны были порождать такие характеры. Они быстро сошлись, поскольку были представителями разных миров, и были интересны друг другу. Тимофей, родившийся и выросший на Чукотке, грезил возможностью учиться в Московской семинарии, а Андрей, которому суждено было провести здесь целый год, нашел в его лице необходимого всякому новичку знатока местных обычаев и порядков.

– Смотри, сейчас десять, – Тимофей глянул на часы, – поймаем машину и доедем до Гудыма, а там наверх.

– Нет, – запротестовал Андрей. – У нас прогулка по сопкам. До Гудыма не поедем. Только до ближайшей сопки, а там уже поверху туда, куда надо.

– Ну, как хочешь. Но учти, до ночи не вернемся.

Взвалив рюкзаки с едой, дополнительными свитерами и веревками, они пошли по направлению к сопкам. Дорога некогда была вполне приличной. Широкая, насыпная она вилась желтой змейкой по пустой и безжизненной тундре. К сожалению, на нее давно не обращали внимания, и местами ее размыло так, что незадачливый водитель, не заметив промоины, вполне мог упасть в яму метровой глубины. Тимофей оглянулся, вскинул руку и громыхающая машина, везущая воду в Гудым, медленно сбавила ход.

Андрей открыл дверь. С водительского сиденья на них смотрел огромный усатый мужик в порванной тельняшке; в кабине было жарко.

– Мы в сопки. Нам вон до того поворота, – сказал Андрей, указывая путь.

– Да мне то чего, садитесь – ответил тот.

Андрей Введенский родился в Сибири, но рано переехал в Подмосковье и уже успел отвыкнуть от того, что люди могут вот так просто помогать друг другу и ничего не требовать взамен. На Чукотке по взмаху руки останавливалась первая же машина, а если начинало мести, не надо было даже голосовать – машины останавливались сами. Предлагать деньги запрещалось, это почитали за оскорбление. Перед лицом суровой и дикой в своей необузданности природы люди, как ни странно, становились более человечными.