Последнее слово девятого калибра - Вячеслав Денисов

Ровно сутки назад Игорь Ремизов, по кличке Комик, свое обещание нарушил. Несмотря на железное алиби и минимум риска, он не сумел сделать простой вещи. Войти в номер и найти в нем документы, которыми Лисс уже целый месяц бредит во сне и наяву. Но он этого не сделал по одной маленькой причине – документов в номере не было. Какая маленькая причина, а какая большая боль!..

Провернув в голове всю свою неудавшуюся карьеру политработника-«мясника», Ремизов понял главное. Этот момент наступил бы не сегодня, так завтра. Его ошибки – это повод. А повод всегда нужно отличать от причины. Причина кроется в том, что наступил час, уже в первую минуту которого Ремизов стал опасен. Опасен тем, что много знает. Граждане, решившие срубить денег! Никогда не вставайте на путь исполнителя заказных убийств! Он в ста случаях из ста заканчивается тупиком!

Ремизов почувствовал, как неожиданно спокойно забилось сердце. Он снова превратился в человека, готового правильно прицелиться и плавно спустить курок. Когда он повернул голову, то увидел лишь темноту. Но желание жить заставило его глаза обрести способность видеть в кромешной тьме. Там на тоненьких ножках стоял столик с оставленным на нем большим анатомическим скальпелем.

Глава 7

– Я вынужден заметить, Струге, что ваше отсутствие на встрече с председателем Верховного суда – это не что иное, как презрительное отношение к своим обязанностям.

Бутурлин ел диетическую котлетку из моркови, закусывал ее кусочком черного хлеба и запивал жидким чаем. Боком навалившись на спинку стула, перед ним сидел Струге. По всему было видно, что Антон Павлович сейчас находится очень далеко от судьи из Мурманска. Их встреча произошла спустя два часа в фойе академии. Воронов с охраной покинул здание. Поскольку ныне все разговоры Бутурлина были именно об аспектах становления судебной системы и о ее дальнейшем реформировании, было очевидно, что речь одного из первых судей государства проняла судью с Севера до мозга костей. Мальчишеское бегство Струге он считал школьной выходкой.

– Вы сбежали, чтобы покурить в туалете, Струге? – поинтересовался он.

В чем-то Иван Николаевич был прав. В совершенно пустом, сияющем чистотой туалете Антон выкурил несколько сигарет. Он выкурил бы еще больше, если бы они не закончились. Теперь в его кармане лежали восемь листов бумаги формата А4, и он думал лишь об одном – как побыстрее от них избавиться. Теперь ему становилось понятно, почему Феклистов не держал их при себе. Вместе с документами находилось сопроводительное письмо от директора завода Пусыгина. И у Антона не было ни грамма сомнений в том, что эти документы отправлялись для приобщения к какому-то уголовному делу, которое рассматривал Феклистов. Сама по себе информация была невнятной. И вряд ли посторонний человек, впервые увидевший эти листы бумаги, смог бы ими воспользоваться в своих интересах. Однако тот факт, что Феклистов прятал документы в шланге, мог говорить только об одном – и он, и те, от кого он прятал эти листы, очень хорошо понимали их значимость. Очевидно, она была даже более той, о которой думал Антон, если из-за возможности обладать материалом Феклистова уничтожили. Письмо Пусыгина могло появиться на свет не только в печати. Эти документы должны были стать пронумерованными, включенными в опись листами уголовного дела. Трудно было бы поверить в то, что эти цифры могли стать причиной смерти Феклистова, если бы не письмо. Еще в туалете, поняв, наконец, за владение какой информацией мрянскому судье пробили голову, Струге отсоединил письмо от документа и положил его в другой карман пиджака. Сделал это машинально, повинуясь скорее внутренней, необоснованной логике, нежели очевидному здравому смыслу. Он думал сейчас только об одном. Дождаться окончания запланированной на сегодня учебы и связаться с Выходцевым. Неважно, заинтересуется старый следователь этими листами или нет. Поскорее избавиться от материала, передав его туда, куда хотел передать его Феклистов. Держать бумаги у себя мрянскому судье не имело никакого смысла. Полученные таким образом документы добропорядочный судья никогда не приобщит к рассматриваемому уголовному делу. Такой трюк не «прокатит» по ряду причин, главная из которых – запрет законом подобных судейских манипуляций. Важно другое, на что, очевидно, никак не мог рассчитывать судья. Теперь эти бумаги появятся уже в другом уголовном деле. В деле об убийстве судьи Феклистова. И как знать, не появятся ли они теперь, в качестве вещественных доказательств, в его деле законным образом?

Документы, переданные – теперь уже совершенно очевидно, что директором завода Пусыгиным, – сделать достоянием Закона – вот чего хотел Феклистов. Желание покойного – тоже своего рода закон. Пусть так и будет, хотя вряд ли судья предполагал такое развитие событий…

– Иван Николаевич, вы мне порядком надоели, – Струге поставил на стол пустой стакан с молочными потеками, – вымотав мне нервы за неполные сутки. Такого брюзжания я не слышал с тех пор, когда съехал с коммунальной квартиры. Там в соседках ходила бабка, чью судьбу искалечил Иосиф Сталин. Во мне она видела продолжателя дел доблестных «троек» конца тридцатых. Но вы-то… Солидный мужчина, если отбросить подробности сегодняшней ночи, уполномоченный Президентом государственный муж… Вы сами себе не надоели?

Но Бутурлин был невозмутим.

– Вы живете эмоциями, Струге. А это для судьи неприемлемо. Судья просто обязан руководствоваться в повседневной жизни анализом реальных событий.

– Я вижу, вы так и не разыскали левомицетин?

– Не юродствуйте. То, что вы называете словесным поносом, на самом деле – констатация истины. Учитесь жить скупо на эмоции, тогда эта истина станет ближе. Вот, к примеру, как вы полагаете, о чем я думаю, кушая эту котлетку?

– Только не говорите, что стараетесь увидеть истину в шматке тертой морковки! – Антон стал собирать посуду в кучу.

– Нет, Струге, я думаю о другом. В каждом явлении нужно выяснить причину его происхождения. Тогда это поможет принять правильное решение или вынести приговор. Ошибка дорогого стоит.

– На самом деле, Бутурлин, кушая эту котлетку для дегенератов, вы думаете о том, что если съедите мясную, то опять начнете гадить дальше, чем видеть! – Струге с ядовитой усмешкой встал из-за стола. – Так что не лукавьте. Нам пора в отель «Кометафорния».

По дороге им пришлось зайти в аптеку. Струге, слушая заунывные речитативы спутника, ощущал усиливающее жжение в груди. Именно там, в левом кармане пиджака, лежали прочитанные им и свернутые в трубочку документы. До его звонка Выходцеву оставалось двадцать пять минут. До приезда следователя – час. А ровно пятнадцать минут назад изрядно выпившие Чирей и Боль вошли в ванную, где оставили в темноте Ремизова…

Комик по-военному быстро оценил ситуацию. Теперь все зависело от того, как скоро двое уголовников войдут в ванную комнату. Когда они не появились через пять минут, Ремизов понял, что они не смогли пройти мимо оставленного на столе, со вчерашней ночи, спиртного. Потом понял и другое – торопиться им некуда. Люди, привыкшие к алкоголю, не успокоятся, пока не допьют все имеющееся под рукой. Судьба дала ему еще один шанс, и подвести самого себя он просто не имеет права. Первое, что теперь нужно было сделать, – снять с губ скотч. Идиот по кличке Боль наклеил его сразу после выхода Беса. В данной ситуации лишь рот может исполнить роль хватательного органа. О том, чтобы освободить руки или ноги, не могло быть и речи. Примотанные несколькими оборотами все той же липкой лентой, они давно затекли и словно слились со стулом.

Наклонив голову, Ремизов стал яростно тереть щекой о плечо. Лишь бы только отклеился уголок ленты…

Щека горела, словно ему в лицо плеснули уксусом, однако, преодолевая боль, Комик старался вовсю… Наверное, на сотом по счету движении ему удалось сделать невозможное. Прилипнув краешком ленты к рубашке, скотч медленно пополз с губ. Теперь он лишь висел, держась липким основанием на щеке. Но рот был свободен! Теперь, даже не видя в темноте столика с иезуитскими приспособлениями, ему нужно было подвинуть к нему стул. Причем так, чтобы не звякнул ни один из предметов. Комната, где происходило похмельное возлияние, была совсем рядом.

Сквозь мощную вытяжку до Ремизова доносилось завывание февральского ветра. Морозы в Москве стояли несильные, однако изредка мощные порывы ветра превращали терпимый холод в невыносимую стужу. И в эти мгновения люди, укрыв покрасневшие лица варежками или воротниками, стремились как можно быстрее оказаться в тепле. Боже, как хотел сейчас Ремизов из этого тепла попасть в буран… Прямо в этой расстегнутой до пояса рубашке, босой!

Прильнув, насколько это возможно, грудью к шаткому столику, Комик губами ощупывал поверхность его столешницы. Когда в легких заканчивался воздух, он выпрямлялся и переводил дух. Потом снова набирал в легкие кислород и снова ощупывал губами грязную скатерть столика. Его интересовал лишь один предмет – огромный скальпель, которым в анатомических отделениях морга вскрывают покойников. Он шарил губами, стараясь не думать о том, сколько трупов помнит этот хромированный инструмент. Вот он, скальпель…