Спящий в песках - Том Холланд

– Надо поторопиться, – озабоченно сказал Ньюберри. – Вовсе ни к чему, чтобы ночь застигла нас в пустыне.

Однако и после этого замечания он продолжал всматриваться в темноту, словно не мог оторвать взгляд от фантастического изображения.

– Тот, кто найдет эту гробницу, совершит великое открытие... – прошептал он. – Воистину великое!

– А если нам все же повезет?.. – Я помолчал. – Что тогда? Что вы надеетесь обнаружить внутри?

– Свет, рассеявший тьму, – ответствовал Ньюберри после минутного размышления. – Разгадку тайны. Ибо на том, что судьба Эхнатона представляет собой величайшую тайну, сходятся и наука и легенды.

– Но ведь легенда утверждает, что он так и не обрел покой в своей гробнице, – напомнил я со смешком.

Ньюберри оглянулся и досадливо поморщился.

– В конце концов, кто знает, какие находки нас там ждут, – раздраженно проворчал он и, бросив последний взгляд на неразличимый во тьме каменный рельеф, тронул с места верблюда. – Это есть великая тайна. Раскрытие ее уже само по себе будет величайшей наградой.

Рано утром мы безотлагательно приступили к поискам Ньюберри вновь взял с меня слово никому ни о чем не рассказывать и, со своей стороны, сделал все возможное, дабы наш ранний отъезд остался незамеченным. Поделившись своими мечтами со мной, он категорически не желал делать их достоянием кого-либо еще. Откровенно говоря, я практически не сомневался в том, что наше отсутствие вскоре привлечет внимание и возбудит любопытство остальных участников экспедиции. Во-первых, я знал своих товарищей, Блэкдена и Фрэйзера, как людей наблюдательных, а во-вторых, полагал, что верблюд отнюдь не самое неприметное животное. Однако стоило мне указать на это мистеру Ньюберри и предложить ему привлечь молодых людей к поискам, как на его лице появилось выражение, близкое к паническому.

– Нет, ни в коем случае! – пылко возразил он. – О том, что я вам рассказал, и о связанных с этим планах не должен знать никто, кроме нас двоих.

Он вновь заговорил о своих надеждах и чаяниях, уверяя, что, дабы раскрыть тайну фараона, мы должны до поры до времени свято хранить собственные секреты. Должен признаться, я согласился с ним, причем подействовала на меня не логика его доводов, а горячая убежденность. Энтузиазм оказался заразительным, и я впервые испытал то, о чем давно мечтал: подлинное трепетное возбуждение, что сродни охотничьему азарту.

В первую очередь объектом нашего внимания стали скалы над равниной. И на сей раз, когда мы, оставив позади нильскую долину, углубились в пустыню с ее уходящими к горизонту волнистыми рыжими песками, мне показалось, что мир живых остался позади, вокруг же расстилается безбрежное, пребывающее в вечном молчании ничто. Пока мы рыскали среди оврагов и расщелин, Ньюберри рассказывал мне легенду о Сете, древнем боге злобы и тьмы, оспаривавшем власть у своего брата, бога Осириса. Борьба была долгой, жестокой и исполненной драматизма, но в итоге Сет был низвергнут и изгнан в простирающуюся за Нилом пустыню. Там он и пребывает – вечно мятущийся, жаждущий отмщения дух. Когда жгучие ветры начинали дуть из-за реки и на возделанные поля наступали пески пустыни, древние египтяне со страхом в сердце молились о том, чтобы злобный Сет не вернулся и над их миром не воцарилась тьма. А по ночам, прислушиваясь к завыванию гуляющих над бескрайними безжизненными равнинами песчаных бурь, молились еще жарче, ибо пребывали в твердой уверенности, что внимают пронзительным воплям бога-демона.

– Любопытно, – заметил я. – Надо полагать, что нынешние феллахи, пересказывающие упомянутую вами легенду, слышат в стонах ветров жалобы и сетования не находящего упокоения царя.

– Любопытно и примечательно, – с улыбкой подтвердил Ньюберри. – Живучесть такого рода мифов не может не поражать.

Могу добавить, что способность этих мифов воодушевлять самого Ньюберри удивляла, пожалуй, ничуть не меньше. Представьте же себе, какое возбуждение охватило его, когда на третий день поисков явившиеся к нам трое бедуинов завели разговор о древних захоронениях, скрытых под толщей песков. Похоже, они были наслышаны о навязчивой идее мистера Ньюберри, поскольку, стоило ему упомянуть о древней легенде, повествующей о мятущемся духе фараона, как все трое принялись уверять, что могилу именно этого царя они и имели в виду.

Мы без промедления взгромоздились на своих верблюдов и, следуя указаниям проводников, углубились в пустыню. После нескольких часов утомительной езды по пескам кочевники вывели нас к древней дороге, путь по которой занял еще не менее двух часов. Наконец мы приблизились к глубокому и очень тесному ущелью, белесые стены которого были подернуты оранжево-розовыми прожилками, а на дне громоздились кучи щебня и обломков известняка. Ньюберри соскочил с верблюда. Некоторое время он перебегал от одной груды камней к другой, внимательно рассматривая каждую, а потом разочарованно воскликнул:

– Но это же карьер! Всего-навсего карьер!

Выглядел он при этом так, что жалко было смотреть.

Ньюберри поспешил к бедуинам и заговорил с ними на повышенных тонах. Спустя некоторое время бедуины принялись дружно указывать куда-то вперед, а мой спутник достал из кармана несколько монет и нетерпеливым жестом передал их в руки одного из кочевников. Тот спешился и направился вглубь ущелья, намереваясь проводить нас дальше.

– Что они говорят? – спросил я Ньюберри, поспешно следуя вместе с ним за бедуином.

– Утверждают, насколько я мог понять, что, поддавшись искушению и став слугой Иблиса, царь совершал нечестивые жертвоприношения на этом самом месте, – с сомнением в голосе ответил мой наставник, – и что где-то здесь будто бы имеются свидетельствующие о том надписи.

– А как насчет обещанных захоронений?

Ньюберри поджал губы и указал на девять шахтных стволов, уходящих под утесы.

– Это и есть так называемые гробницы, – с горечью произнес он. – И одному Богу известно, что он нам предъявит в качестве "надписей".

Я посмотрел вперед, вослед бедуину. Тот остановился у отходившей в сторону лощины, дожидаясь нас, а когда мы подошли, кивком указал на утопающий в тени проход. Ньюберри велел ему идти первым, но кочевник поежился, покачал головой, а потом, сбивчивой скороговоркой пробормотав молитву, быстро побежал обратно.

– Ну и народ! – с презрением буркнул Ньюберри и полез в расщелину.

Едва я последовал за ним, как почувствовал невероятный холод, буквально пробравший меня до костей. Мы и до этого продвигались в полутьме, но здесь тьма казалась непроглядно черной и ледяной. Я даже поймал себя на том, что дрожу точно так же, как сбежавший бедуин.