Красная мадонна - Фернандо Аррабаль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я была так счастлива, что не могла разделить его уныние. Он напоминал мне одну картинку — обезьяну, поедающую яблоки с дерева, я видела ее в книге из библиотеки моего любимого отца.
Шевалье ушел и через две минуты вернулся.
«Главное — чтобы ты была счастлива! И тем более она. За вас обеих я отдал бы жизнь и даже больше… но я знаю — вам не будет от меня никакой пользы. Сначала я должен вытащить свою звезду из грязи».
Он снова вышел, но тотчас вернулся.
«Не прощай меня, и Абеляр пусть не прощает. Я этого не заслуживаю. Я влачу жестяное беззубое брюхо с хрипатыми пауками».
И он кинулся бежать вниз по лестнице, терзаемый болью в избитом теле. Я слышала, как он оступился и скатился кувырком.
Тебя положили рядом со мной, ты была самым драгоценным сокровищем, какое только существует на свете, ты была солнечным лучом, пойманным и заключенным в телесную оболочку.
Повитуха смыла с тебя нечистоты. Так и я, потихоньку, но с каждым днем набираясь ради тебя искусности и осмотрительности, буду всю твою жизнь отделять для твоего блага воду от огня и то, что явственно, от того, что неуловимо.
То был первый сон после твоего рождения: я увидела, как ты убиваешь медведицу, у которой были голова и лапы грифона. Потом ты взяла сеть и из субстанции своего тела выловила рыбку цвета ртути.
LВполне понятное любопытство взыграло в Абеляре, и он в третий раз проявил нетерпение. В каменной ограде, отделявшей его виллу от нашего особняка, он велел сделать большое окно — оно тебе знакомо, — чтобы видеть тебя сквозь стекло.
Первые дни мы с тобой провели в спальне. Я присматривалась к тебе с осторожностью, стараясь не поддаться экзальтации. Ты воплощала в себе жизнь, живой источник всего живого. Ты появилась на свет, чтобы воспламенять.
Несколько недель Шевалье обряжался в рубище.
«Я повинен в тягчайших грехах, и мне полагается самая суровая епитимья».
Его устами говорило древнее суеверие, которое в том или ином виде можно встретить у всех народов земли. Он хочет, сказал он мне, избежать гнева сверхъестественных сил, но боится, что он сам и его потомство прокляты во веки веков. Каким для него было бы утешением, если бы Абеляр с неиссякаемой яростью бранил и поносил его!
«Похороните мою душу у меня в брюхе в наказание за мои дурные помыслы и посадите на могиле лук и горькие слезы».
Как хотел бы он очиститься от скверны!
«Вот тебе раскаленные щипцы, жги меня… я это заслужил!»
В своем помрачении он дошел до того, что пожелал принять от самого Абеляра кару за свое бегство и потребовал, чтобы тот зверски избил его. Какой же недорогой ценой и малой кровью он облегчил свою совесть, ибо сил у его друга в ту пору было совсем немного!
Я видела сон: ты приснилась мне девушкой, такой, какой ты стала в семнадцать лет. В моем сне ты была так похожа на себя прежнюю, что дрожь бьет меня сейчас, когда я пишу эти строки. У тебя были густые спутанные кудри, и ты презирала легкомыслие, гордыню и суетность. Ты была выше всего рода человеческого, ибо ноги твои стояли не на земле, а на песчаных холмах. Все женщины, приходившие посмотреть на тебя, побаивались, как бы ты не погребла их под этим песком. Но они тебя боготворили, ибо ты была для них светом, озарявшим все сущее сиянием духа. Под маской отрешенности и безмятежности, в молчании олицетворяла ты таинство знания. Твои радетельницы построили для тебя пирамиду из песка и вновь и вновь писали на ней после бурь твое имя: «Осиянная».
LIЯ никогда не якшалась и уж тем более не водила дружбы с теми, кто склонен к крючкотворству, однако же тебя я официально зарегистрировала как внебрачную дочь. Не моргнув глазом, выполнила я эту формальность, глупую, но необходимую, чтобы заручиться поддержкой закона, на случай, если злополучное государство или твой биологический отец когда-нибудь вздумают предъявить свои права и отнять тебя у меня, как это произошло с Бенжаменом. Ты — моя дочь и будешь только моей.
«Кто отец?»
Чиновники не без оснований считают нарушением норм закона и морали тот факт, что незамужняя женщина производит на свет дитя. Дочь неизвестного отца — этого было недостаточно для любопытного клерка из отдела регистрации актов гражданского состояния.
«Назовите нам человека, который соблазнил вас».
Чиновник воображал, будто я покрываю мужчину, от которого забеременела, хотя на самом деле это себя я старалась обезопасить от него.
«Нам здесь часто приходится иметь дело с подобными случаями. Доверьтесь нам. Если вы назовете имя и фамилию этого человека, мы разыщем его и заставим исполнить свой долг порядочного человека».
Но я твердо решила добиться единоличного права быть тебе и отцом и матерью, чтобы никто и никогда не смог претендовать на тебя.
«Не станете же вы уверять нас, что она родилась от Святого Духа».
Этот гнусный допрос становился поистине невыносимым!
«Признайтесь же, какой-то негодяй воспользовался вашей женской слабостью и изнасиловал вас?»
Я, пожалуй, напрасно шокировала их своей манерой говорить всю правду в глаза, когда доверительно сообщила, что логичнее было бы считать жертвой насилия мужчину, а не меня.
«Вы хотите сказать, что это случилось в минуту помрачения рассудка, что всему виной увлечение и слепая страсть?»
Я скандализировала их окончательно, когда, ответив невозмутимым молчанием на все проповеди, поведала, что зачатие было самым осознанным поступком в моей жизни.
LIIМне пригрезилось, как ты, подняв руку, хотела сорвать плод с Древа Жизни. Обезьяна с помощью веревки сгибала ветку, чтобы склонить ее к тебе. Потом, много позже, появились две хромые женщины в судейских мантиях, они увенчали тебя цветами, листьями и плодами, и ты стала олицетворением изобильной природы. Еще одна обезьяна повесила среди листвы справа от тебя солнце, а слева — луну. Змей с человеческой головой, угрожающе шипя, свернулся кольцами в стволе ели.
Чиновник из отдела регистрации актов гражданского состояния с кудрявыми и припорошенными пылью лет волосами назвал меня словом «потаскуха». Он и его коллеги спрашивали, сетуя, куда смотрит закон. По их мнению, меня следовало в судебном порядке лишить материнских прав, а тебя передать службе призрения или какой-нибудь благотворительной организации. Они находили неразумным, более того — опасным допустить, чтобы крошка вступила в жизнь под опекой матери со отклонениями. Упорствуя в слепоте своей, они называли мое зачатие тебя моральным разложением. Все наперебой давали мне расхожие советы, смердевшие злобой, хамством и некультурностью.
«Я пришла сюда зарегистрировать мою дочь, а не вести дискуссию об этике».
Как их всех перекосило от моих слов!
«Ладно, давайте кончать с этим по-быстрому. Мы не желаем больше выслушивать ваши дерзости. Говорите, какое имя вы хотите дать дочери?»
«Вулкасаис».
«Такого имени нет ни в справочниках, ни в календарях. Откуда вы его взяли, мать вашу?..»
Спокойно и внятно я объяснила, почему выбрала для тебя это имя, не видя смысла прислушиваться к массе глупостей, которые они наговорили.
«Огонь, заключенный в веществе, — Вулкан — в соединении с истиной — Саис — образуют имя моей дочери».
«Какое педантство и сколько самомнения! Умственная птица, оказывается, эта бабенка!»
Двумя ночами раньше мне было несколько видений перед тем, как я уснула: я видела тебя источником живой воды, каменной женщиной, небесной нимфой, охотницей, соединяющей колдовскими чарами небо и землю, и, наконец, путем Мудреца, ведущим в море Философов.
LIIIШевалье, пряча порицание под покровом самоуничижения, никогда не называл тебя по имени.
«Нечего сказать, славное имечко навязала ты бедной малютке! Оно скучнее проповеди и занудством своим смешнее ежа в гетрах».
Всех смущало твое имя, поэтому меня не преминули осудить за претенциозность и спесь. Я была так счастлива, что даже не удостаивала ответом тех, кто дурно обо мне отзывался. У меня была ты — самый необыкновенный младенец на свете! Как я с первой минуты любила тебя!
Между тем с первых же лет я могла заметить еще редкие и тщательно замаскированные потаенные приметы твоих будущих странных склонностей.
С какой тревогой следила я за твоим духовным здоровьем! Как радовалась и гордилась собой, когда ты с поразительной быстротой научилась читать и писать! Недаром все восхищались твоей необычайной одаренностью и называли тебя вундеркиндом!
Незадолго до твоего девятого дня рождения ты тайком записала следующие непонятные и нелепые мысли — я обнаружила это случайно:
«К чему зубрить латынь и древнегреческий? Чего мне хочется — так это стричь купоны!»
Я, однако, не стала задавать тебе вопросов насчет этой странной фразы, несуразность которой не укладывалась ни в какие рамки.
