Свет глубоких недр - Алла Конова

И наконец слова из камеры смертников:

«Дорогой мой папа, дорогая мамочка! Пусть для вас будет утешением, что я ничем не запятнала чистое имя Ворониных. Умираю и верю в победу. Да здравствует жизнь! Да здравствует моя Великая Родина!»

Девятнадцатилетнюю Елену Воронину немцы повесили на рассвете.

На старом газетном снимке — поздний зимний рассвет. Деревушка в сугробах. Наспех сколоченная виселица. Скорбные и суровые лица белорусских женщин…

6

Лелька входила в лабораторию Воронина, как в храм. И часто украдкой смотрела на Старика. Он одиноко возвышался в углу, громоздкий и мрачноватый. Почти не говорил, ни во что не вмешивался.

Но на всем лежал отпечаток его мысли. Он незримо присутствовал везде. Даже дома Леля его чувствовала.

Как-то Старик, будучи явно в хорошем расположений духа, подошел к ней и впервые заговорил о светящихся гротах Уйсучана, о необычных повадках кремниевой кислоты.

И вдруг набросился на Лельку:

— Почему вы не захотели институт кончать?

И, не дав возможности ответить, продолжал:

— Молодость! Молодость! И я в девятнадцать лет — только и знал, что футбол… Старый голкипер. Улыбаетесь… Не верите?

Нельзя было не улыбнуться, представив себе в воротах могучую и несуразную фигуру Воронина.

Такой голкипер наверняка запросто доставал рукой штангу.

— Все забросил… Азарт! Упорство!

И задумался.

— А может быть, это и есть главное…

Улыбнулся Лельке.

— А у вас есть это самое: и азарт и упрямство.

И чуть подмигнул, заменив слово «упорство».

В этот день Лелька возвращалась с работы вместе с Эдиком.

Ей всегда с ним легко. Что хочешь — то и болтай, что вздумается — то и делай. Но сегодня чувствовалась какая-то неловкость.

Весна… Весна растопила дорожки. Здания серые, влажные от испарений… Почерневшие ветви деревьев. Звуки дрожат, звуки особенно долго висят в воздухе.

Лелька устала. Она очень уставала в лаборатории. Конечно, действовал воздух всегда с примесью аммиака, с удушающими испарениями кислот. Прогулка необходима, прогулка возвращает бодрость.

Но Эдик нервничал. Курил одну папиросу за другой и метко бросал окурки в урну.

— Иногда чувствуешь себя последним подлецом. Особенно рядом со Стариком. И пожалуй…

Он мельком взглянул на нее.

— …рядом с тобой…

И опять смотрел себе под ноги, в талый снег на асфальте.

— С тобой можно быть самим собою. Ты легкий человек. А я…

Он горько улыбнулся.

— …Только хочу казаться легким…

Бросил потухший окурок за штакетник.

— Тебе повезло. Ты в отца. А Петр Петрович всегда знает, чего хочет. А мой папан…

Теперь Эдик улыбался иронически.

— …сбитый с толку праведный коммунист. Верил в Сталина, как в бога. А теперь…

С досадой махнул рукой.

— Неудачник! И я такой же — из породы неудачников…

— Поэтому и ресторанчик…

— Да! И ресторанчик!

Он умолк, раздраженный ее словами.

— Сам знаю: дело во мне, а не в ресторанчике. Как будто все равно! Все прахом пойдет… Безыдейное мы поколение.

— И я?

— Ну, ты! Ты слишком правильная. А почему не спрашиваешь: что у меня общего с теми девицами?

— Не интересует!

— Такая мелочь, как я, тебя, конечно, не может заинтересовать.

— Я этого не сказала, — уже с досадой ответила Лелька.

— Думаю, что никогда не смог бы полюбить тебя; ты чересчур простая, вся на виду.

— Не нуждаюсь!

— Не сомневаюсь… Но я становлюсь пошлым… Меня все бесит, раздражает… Тяжело.

— Обратись к психиатру.

И все так же легко ступала, почти не замечая его. Усталость уже прошла. И Лелька отмечала все: и бурую тяжесть слежавшегося снега, влагу ветра… А главное, голоса детей.

— Слишком мало работаю. Вот откуда пустота…

— Работа не для того, чтобы забываться, — в свои девятнадцать лет это она уже прекрасно знала. Жалок тот, кто ищет в работе только забвенья.

— У тебя бывает такая беспросветная пустота?

Лелька не успела ответить: из оживленного многолюдья бульвара выросла одна фигура- девушка с перекошенным лицом.

— Ты? — изумился Эдик.

— Ее хочу посмотреть! — бросила она в лицо Лельке. Горькие слезы смывали краску с ресниц, размывая тушь по щекам.

Эдик подступил к ней вплотную.

— Убирайся вон!

Она не отшатнулась. Метнулась к Лельке.

— За чужими мужьями охотишься!

Тогда Эдик схватил ее руки, заломил…

А Лелька почти бежала, вдоль скамеек, вдоль почерневших кленов… И ей казалось, что сзади все несется и несется…

— Ни стыда! Ни совести! Из молодых, да ранняя!..

Эдик догнал ее в метро.

— Леля! Леля! Прости!

Он был жалок…

Саша… Как давно она даже не вспомнила о нем… Занят… Тоже занят…

Леля успокоилась.

Старик… Какой могучий Старик! Днем Лелька читала рукопись его статьи… Кремниевая кислота… Говорит Анатолий Иванович плохо, а пишет хорошо. Рукопись пестрит исправлениями автора, даже злыми замечаниями… Старик никого не щадит, в том числе и самого себя. А ведь это музыка земных недр, их дыханье, их биение… Нет земли без кремневки, как нет жизни без органики.

7

Экспедицию готовили около года. Труднее всего оказалось получить материал для корпуса подводной лодки — термоустойчивый, нетеплопроводный, выдерживающий давления до тысячи атмосфер, обладающий химической устойчивостью в щелочной и в кислой среде. И наконец — эластичность. Лодка должна по желанию людей менять свою форму: то вытягиваться, как веретено, чтобы пролезть в отверстие, диаметром полтора метра, то расширяться, принимая облик привычных подводных кораблей.

Помог недавно полученный кремний-пластик — силико-лизавирол.

К Октябрьским праздникам были готовы две лодки.

Экспедиция в полном составе отправилась. осматривать их. В доках эствальдской верфи стояли необычные сооружения — полупрозрачные, цвета морской воды, внутри темные перегородки, скорее похожие на тени, чем на плотное вещество.

Высота лодки чуть выше человеческого роста, длина около двадцати метров, ширина — четыре.

Лелька с усилием давит ладонью на гладкую и приятно теплую поверхность. Но стена не меняется, не туманится от прикосновения и даже от дыхания.

Ксения Михайловна задумчиво смотрит сквозь стены, как будто опечалена чем-то. Для такого торжественного случая она постаралась одеться очень нарядно. Но юбка слишком длинная, и рюшка старомодна. Лельке немного жаль ее.