Великий князь - Алексей Кулаков

"Вроде уже не весна, через три дня июль закончится – а у этого до сих пор обострение не прошло. Или у шизофреников это дело зависит от настроения, а не от сезона?..".

Добравшись наконец-то до княжеского терема, Дмитрий прямо из расшитого серебром седла направился в баню, дабы как можно быстрее смыть с себя дорожную пыль и запахи сыромятной кожи, доспешного железа и конского пота. Разумеется, не один – с некоторых пор на одиночество он мог рассчитывать только в пределах своих покоев (да и то, не всегда) и в нужнике. Относительно недавно удостоенный звания рынды с рогатиной Тарх Адашев, княжич Горбатый-Шуйский, троюродный брат Василий Старицкий, рында большого саадака Федька Мстиславский, подручник Мишка Салтыков… Так называемая малая свита, в которую входит ещё и задержавшийся в Москве княжич Скопин-Шуйский, и выполняющий в Туле его поручение Богданка Бутурлин.

 – И-эх, хорошо! Сейчас бы ещё медовухи!..

Пётр Горбатый-Шуйский, на правах самого старшего по возрасту и родовитости среди ближников наследника, огласил витающие в предбаннике настроения, дополнив их заговорщицкой улыбкой.

 – Хм.

 – Так я распоряжусь?

Правильно истолковав еле слышное хмыкание своего господина, шебутной княжич тут же выскользнул за дверь – искренне сожалея, что царевич совсем не интересуется пригожими девицами. А вот великий государь Иоанн Васильевич, поговаривают, в тех же самых годах уже вовсю предавался плотским радостям бытия. Да как предавался! С размахом, с чувством, с расстановкой!!! Тяжело вздохнув и вспомнив сразу несколько теремных девок с обильными телесами, восемнадцатилетний Пётр слегка поправил простынку вокруг бёдер (что-то жать начала) и озвучил одному из стольников желание государя-наследника насчёт лёгкой медовухи. Сам княжич предпочёл бы вкусить крепких стоялых медов, но без прямого указания синеглазого властителя тверского удела – кто ж ему нальёт?.. А значит, никаких стоялых медов и крепкого вина, а только сбитень, квас и лёгкая медовуха. Ну, или вино. Причём такое, что иная водичка покрепче будет. Разве это жизнь?..

 – Наконец-то!

 – Промочим горло…

 – Я кваском обойдусь.

 – Ну и дурак!

Подхватив с широкого блюда два кубка разом, предприимчивый княжич протянул первый своему господину:

–Как ты любишь, Димитрий Иванович – вишнёвая!

 – Благодарствую.

Довольно кивнув, наследник суздальских князей приземлил свой мосластый зад на лавку, отхлебнул из кубка пару глотков и активно включился в довольно вялую беседу – для начала оживив её пошлым намёком насчёт скучающих без должного внимания тверских девиц. Переждав волну хохотков и фырканий, Пётр начал увлечённо вещать про очень важные и волнительные для каждого юноши вещи. Как-то: про охоту, игру в ручной мяч, о девицах лёгкого нрава. Затем родовитые недоросли обсудили редкое оружие, дорогих скакунов, девичьи упруго-фигуристые достоинства, ловчих соколов, и вновь как-то незаметно перешли… На смешливых и податливых красавиц, имеющихся в тверском кремле в очень даже приличном количестве.

 – Ох, ё!..

Васька Старицкий, в виду расслабленности и лёгкой истомы позабывший о коварстве медовухи, попытался было выйти из-за стола, и едва не расшиб себе лоб – споткнувшись на ровном месте о собственные же ноги.

 – Уже набрался!?

 – Кто, я?!!

Бум!

Медовуха оказалась сильнее, и при ясной голове и полной памяти княжич познакомил-таки своё чело с мягкой липовой лавкой.

 – Чего ржёте, кони!

Не скрывая улыбки, царевич кивнул Тарху и верному подручнику, отправляя их на помощь троюродному брату – коего в процессе поднимания за малым не стукнули темечком о лавку (это Адашев отличился) и разок закатили под стол (а это уже стараниями Мишки Салтыкова). Но всё же благополучно подняли и усадили, да.

 – За государя-наследника!

Большая умница Федор Мстиславский по своему обыкновению тонко прочувствовал момент, одним тостом погасив все возможные пререкания между Старицким и его нарочито-неловкими "помогальщиками". Все разом выпили (правда царевич только пригубил) затем не менее дружно совратили Адашева с пути трезвенника. Убедив-таки его сменить в кубке пшеничный квас на вишнёвую медовуху – в конце-то концов, ну чего стесняться и опаситься, когда вокруг все свои?!.. Строгие отцы далеко, приставленные ими к своим чадам дядьки-воспитатели тоже не близко, а Димитрий Иванович против хмельного пития не возражает. Лепота, одним словом!..

 – Я ей ладонь за пазуху да на грудь, а она в руку мне вцепилась, и молчит. Я норовлю дальше ладошкой посунуть – не даёт. На себя тяну, так тоже не пускает! И глазищи такие шальные, что просто – ух!!!

 – Ну?! А ты чего?..

Как ни странно, победами на любовном фронте хвастался не восемнадцатилетний Горбатый-Шуйский, а скромный сын царского оружничего Льва Салтыкова – большой сластёна оказался Мишка до этого дела, ох большой! Ну, или отменный фантазёр. Что, впрочем, совсем не отменяло кобелиных повадок четырнадцатилетнего "ходока".

 – А чего я, коли она меня сама на сеновал затащила, да оседлала? Солома ещё такая колючая оказалась, весь зад исколола… И колени тоже.

 – Га-га-га!.. Ты гляди, какой неженка!

 – Да не, как есть жеребец. Осёдланный!!!

Переждав взрыв хохота, рассказчик добавил немного драматизма:

 – А наутро нас тятя нашёл и первым же делом зна-атную трёпку задал. Мне. Старыми вожжами.

 – Ух-ха-ха!..

 – Да духовник на исповеди всё выпытывал – было ли чего, али не было?

Замахав на страдальца обеими руками (уже скулы свело от смеха), Тарх нечаянно сбил свой кубок на пол, щедро оросив тёмные плахи ароматной медовухой.

 – Ты погляди, ещё один напился!..

Пока долговязый Адашев поднимал с пола посудное серебро, дверь в предбанник чуть-чуть приоткрылась, позволяя кравчему наследника быстро оглядеть всё их застолье. Нет ли какого непорядка, не нужно ли чего?

 – Федька! А у тебя чего-нито уже было, или как?..

Тринадцатилетний Мстиславский многозначительно улыбнулся:

 – Куда мне до вас, лихих жеребцов.

 – Ты гляди, какой скромник!..

Весёлый гомон резко утих, когда царевич плавно поднялся с лавки, одновременно поправляя на плече укутывающую его простынку.

 – Сидите.

Привставший было вслед за своим повелителем Адашев, тут же передумал.

 – Отдыхайте.

После звонкого щелчка пальцами в сторону вроде как закрытой двери, она тут же распахнулась, пропуская стольника с новым кувшином медовухи. И ещё одного – с блюдом, на котором горкой лежали тонкие полоски копчёного мяса. Пока родовитые недоросли радовались пополнению стола, их господин уже покинул предбанник – впрочем, тут же остановившись перед личным мовником и сухой простынкой в его руках. На ноги царевича надели мягкие чувячки, влажную гриву волос слегка просушили, после чего и препроводили на один поверх выше – в княжеские покои.

 – Господин мой!..

Встретившая его прямо на пороге Прихожей верная Авдотья буквально полыхала искренней радостью, приправленной толикой жадного нетерпения и нотками недавней скуки. Улыбнуться ей в ответ, по пути в Опочивальню скинуть простынь и чувячки, ничуть не стесняясь белокожей наготы – был когда-то стыд, да весь вышел…

 – Уф!

Упав на ложе так, чтобы с краю осталось место для статной служанки, Дмитрий окончательно расслабился. А после первого прикосновения женских рук и гребешка к своим волосам и вовсе начал проваливаться в сладкую дремоту.

"Хорошо…"

Глава 3

Взз!..

Тощий слепень опасливо кружился вокруг неподвижного двуногого зверя со сладкой, тёплой, и такой живительно-вкусной кровью, обстоятельно примериваясь, куда бы ему присесть. В одном месте его уже встретила плотная ткань, в другом – смазанный жиром и разогретый солнечными лучами металл плотной кольчуги…

Шлеп!

Но стоило голодному насекомому коснуться голой кожи, как его короткая жизнь оборвалась. А сотник царевичевой стражи, Пётр Лукич Оксаков, досадливо покривился и ещё раз потёр правую скулу, быстро осмотревшись по сторонам. Не то, чтобы в этом была какая-то особая нужда – просто, давала о себе знать намертво въевшаяся в разум и плоть привычка. Да он даже дома, в своей постели, и то спал вполглаза! Впрочем, на поле вокруг него всё было спокойно: подчинённые бдили, свита государя-наследника расселась вокруг небольшого костерка, готовясь слегка перекусить на свежем воздухе, сам же Димитрий Иванович сидел на белой кошме посреди пятна буйной зелени, ограниченного со всех сторон зарослями кустов. Кстати, против своего обыкновения он не ходил вдоль кустов берсеня и боярышника, или недвижимо молился – а всего лишь внимательно разглядывал полторы дюжины золотых и серебряных перстеньков. Из тех, коими награждают служилых людишек за верную службу или удачное дело. Ну, или гонца, за добрую весть. Острый взгляд главного охранителя отчётливо видел, как царевич небрежно ворошил драгоценное жуковинье, время от времени останавливаясь на чем-то приглянувшимся кольце – а затем, когда оно падало с ладони обратно, минуту-другую что-то выводил остро заточенной чертилкой в небольшой книжице. Спокойный, серьёзный – сразу видно, делом занимается, а не играется с золотыми цацками… Правда, не совсем понятен смысл этого его дела – ну так заботы и помыслы правителей очень часто выше разумения простых воев. Хотя бы оные и были сотниками стражи и дворянами из старомосковского служилого рода.