Как велит бог - Никколо Амманити

"Предприниматель должен быть всегда элегантным, потому что элегантность — синоним надежности и доверия"

То ли кто-то из великих произнес эту фразу, то ли это было из чьей-то рекламы, он точно не помнил. Не важно. В любом случае святые слова.

Обычно он носил пошитые на заказ костюмы из фланели в мелкую полоску с непременным жилетом. Но сегодня для разнообразия на нем был синий двубортный пиджак, сорочка в бело-голубую полоску с воротничком на трех пуговицах и повязанный крупным, с кулак, узлом темный галстук.

Голос оператора с сильным сардинским акцентом осведомился, какую мелодию он хотел загрузить.

— "Toxic" [12] Бритни Цпирц. Там, где она поет... — И он, фальшивя, напел припев.

Оператор его прервал:

— Нет, я имею в виду, какой номер мелодии?

Макс Маркетта сверился с журналом:

— Цетыре три цетыре один сесть.

Секундное молчание, затем сардинский голос выдал:

— Номер 43416 соответствует песне Франко Баттиато [13] "Эра белого кабана"

— Цто за бред? Вы мне мозете объяцнить, поцему в этом журнале написано, цто "Toxic" — это цетыре три цетыре один сесть? Сказите мне, поцему!

— Не знаю... Вероятно, в журнале опечатка...

— Ах, опецятка? А кто мне теперь отдаст мои три евро? "Водафон"? — брызгая слюной, возмущался Маркетта.

Оператор был озадачен:

— Не думаю, что "Водафон" виноват в том, что журнал допустил опечатку.

— Как же удобно сваливать вину на других! В Италии это национальный вид спорта, не находите? Вам-то цто, если васи клиенты теряют цвои деньги? И вообще, у вас вецьма выцокомерный тон. — Макс взял ручку и придвинул записную книжку. — Как васа?..

Он хотел записать фамилию оператора, чтобы тот от страха обделался, но вдруг оказался в воздухе, перелетел через письменный стол и шмякнулся об стену, увешанную рамками с фотографиями и сертификатами. Секунду спустя ему по голове хлопнул диплом о высшем образовании по специальности "Экономика и торговля".

Макс подумал было, что взорвался бак с метаном, и взрывная волна сбросила его с кресла, но потом он увидел пару заляпанных краской армейских ботинок, и в то же самое мгновение две грубых, испещренных уродливыми наколками руки подняли его за лацканы пиджака и пригвоздили, как постер, к стене.

Из легких вышел весь воздух, и он безуспешно пытался сделать вдох сократившейся диафрагмой, издавая при этом звук, напоминавший клекот воды в умывальнике с забитым стоком.

— Тебе перекрыли кислород. Отвратное ощущение, верно? Примерно такое же ощущение испытываешь, когда в конце месяца надо платить по счетам, а денег ни шиша, хоть бейся головой об стенку.

Макс не слышал говорящего. В ушах у него гудел реактор, а перед зрачками мелькали светящиеся змейки. Такие же змейки, которые он видел в детстве, когда летом, на Успение, устраивали фейерверки. Из разинутого рта свисала отбеливающая полоска.

"Если не дышать, я умру" Это была единственная мысль, которую в это мгновение смог выдать его мозг.

— Спокойно. Чем больше дергаешься, тем труднее дышать. Расслабься. Не бзди, не помрешь, — советовал ему голос.

Наконец диафрагма перестала сокращаться, грудная клетка Макса расширилась и впустила струю воздуха в трахею и дальше, в легкие.

Он взревел, как распалившийся осел, и начал потихоньку восстанавливать дыхание. Лицо из пунцового почти вернулось к естественному цвету, когда он увидел в двадцати сантиметрах от своего носа ухмыляющуюся физиономию скинхеда.

Макс узнал его. Его задний проход сжался до диаметра вермишелины.

Это был Дзена. Рино Дзена.

Рино Дзена смотрел на искаженное страхом лицо этого педрилы Макса Маркетты. Усики поникли крысиными хвостиками, лощеная маслянистая челка спадала на лоб, как занавеска.

С зубов свисала какая-то непонятная целлофановая полоска.

Рино не отпускал левую руку, припирая его к стене.

— Прошу тебя... Прошу тебя... Я тебе ничего не сделал... — в отчаянии завывал Маркетта, размахивая руками, как танцор диско.

— Зато я тебе кое-что сделаю. — Рино поднял правую руку и сжал кулак. Он нацелился на нос, предвкушая удовольствие услышать, как под костяшками его пальцев хрустнет хрящ носовой перегородки. Но кулак завис в воздухе.

Как раз рядом с этой перекошенной от ужаса физиономией на стене висела фотография. Снимок был сделан в поле, в ветреный день. Метелки тростника пригнуло набок. Небо исполосовано волокнистыми облаками. В центре стоит старый Маркетта, который тогда еще не был старым. Приземистый, с круглым лицом. Облаченный в доходящее до пят тяжелое пальто, одной рукой он придерживает на голове кепку, другой сжимает трость. Вокруг него пятеро рабочих в синих комбинезонах. Немного поодаль, на колесе трактора, сидит Рино. Он был тогда худощавый, со впалыми щеками. В ногах у него лежит Ритц, фокстерьер Маркетты. Из-под земли торчит уходящая вдаль широкая труба. Все смотрят в объектив с очень серьезными лицами. Даже собака.

Не отпуская Макса Маркетту, Рино протянул руку к фотографии и снял ее с гвоздика.

В углу была подпись "1988". Почти двадцать лет назад.

"Надо же, как давно"

Потом Рино снова перевел взгляд на молодого предпринимателя, который неподвижно застыл и только шептал, зажмурив глаза и закрыв лицо руками:

— Не надо. Не надо. Не надо.

Вот он, новый владелец "Евробилда" Депилирует себе волосы на груди и ходит в спортзал красоваться в зеркале, а чуть только кто его тронет, начинает выть о пощаде.

Рино схватил его за загривок и швырнул в кресло.

Макс Маркетта медленно приоткрыл глаза. Лицо у него было как у омара, которого покачали над кастрюлей с кипящей водой, а потом, по непостижимому промыслу судьбы, швырнули обратно в аквариум.

В кресле по другую сторону стола сидел Рино. Он зажег сигарету и смотрел сквозь него, как будто это не Макс, а призрак. В руке он сжимал фотографию. Очень, очень неприятное ощущение зрело в душе у Макса. Этот день он запомнит надолго, если, конечно, останется в живых.

Дзена свихнулся и был опасен. Сколько раз он читал в хронике происшествий, как рабочие в припадке помешательства расправлялись со своими хозяевами! Несколько месяцев назад неподалеку от Кунео [14] рабочие сожгли молодого владельца текстильного предприятия на стоянке его собственной фабрики. Маркетта украдкой взглянул на сигарету во рту Дзены.

"Не хотелось бы мне сгореть заживо"

— Глянь-ка на этот снимок. — Психопат бросил ему фотографию в рамке. Макс поймал ее, взглянул на снимок и выжидательно замер.

Рино Дзена откинулся на спинку стула и уставился взглядом куда-то в потолок.

— Восемнадцать лет назад. Целая вечность, мать твою. Худой паренек справа — это я. Верхом на тракторе сижу. Тогда у меня еще волосы на голове вовсю росли. Знаешь, сколько времени мы прокладывали этот водопровод? Три недели. Это была моя первая настоящая работа. Из разряда тех, когда приезжаешь в пять утра, а домой возвращаешься на закате. Двадцать восьмого получка. Твой отец лично вручал конверт каждому рабочему, каждый раз с одной и той же шуткой: "В этом месяце я вам плачу, в будущем — как знать". Если так подумать, не очень-то смешно. Но можно было дать руку на отсечение, что он выдаст эту фразу. И двадцать восьмого кровь из носу деньги будут, хоть бы даже в этот день началась третья мировая война. Ви дишь того рабочего, ниже всех ростом? Его звали Энрико Сарторетти, он умер лет десять назад. Рак легких. Два месяца — и к праотцам. Это он привел меня к твоему отцу. В ту пору здесь стоял только барак, в котором теперь раздевалка. Твой отец работал в стеклянной клетушке. Да ты и сам должен помнить. Несколько раз я тебя видел. Ты приезжал на красном спайдере. Мы ведь с тобой примерно одних лет. Короче, твой отец взял меня на испытательный срок в тот самый день, когда начали прокладывать водопровод, который должен был забирать воду из реки и подавать ее на электростанцию. Двадцать дней на все про все. А нас было шестеро. В жизни не помню, когда еще я так вкалывал, как в те три недели. В последний день мы пахали до четырех утра. И ведь управились, мать твою.

"Какого хрена на меня нашло?" — спросил себя Рино. Зачем распинаться перед этим засранцем? И все же он чувствовал, что ему от этого становится легче. Он взял со стола служивший в качестве пресс-папье старый кирпич с латунной табличкой и начал вертеть его в руках.

— Твой отец, он дорожил своими рабочими. Я не хочу сказать, что он был нам как отец родной, или другую подобную чушь. Плохо работаешь — до свиданья. Без лишних разговоров. Но если не ноешь и вкалываешь как следует — он тебя уважал. Есть работа — можно было поручиться, что он тебя позовет.

Как-то на Рождество он привез шампанское и вручил каждому рабочему по бутылке. А мне ничего. Ну мне, конечно, стало обидно. Потом я подумал, что, видно, где-то свалял дурака и теперь он на меня имеет зуб. Я держался за место, прогони он меня — я оказался бы в полном дерьме. И вот вызывает он меня и говорит: "Видал? Тебе никакого шампанского''. Я спросил, что я такого сделал, а он ответил, что я имел глупость произвести на свет сына, не имея достаточно средств, чтобы обеспечить ему нормальную жизнь. Я ему говорю, что это его не касается. Он начинал действовать мне на нервы. Кем он себя возомнил, чтобы судить о моей жизни?