Атом - Стив Айлетт

— Ты знал, что она, должно быть, дорогая, да? Джентльмен ради неё так напрягался.

— Не сразу. — Фиаско кажется смущённым. — Я считаю бдительность разновидностью ненадёжности. Доставил мозги Кэндимену, но потом во мне просну-лось что-то вроде интуиции. У некоторых болят ноги при перемене погоды — я чувствовал её в своей рубашке. В штанах появился настоящий якорь. Так что я вер-нулся на следующий день, спёр мозги и как следует разглядел эту прелесть. Похоже на древесный нарост и на ощупь — как яйцо в мешочке. Потом я понял, что не знаю, кому продать тыкву. Не знал даже, почему из-за неё столько шума. Но вот мне надо куда-то пристроить голову, исходящую паром. Сбыть её я не могу, вернуть джентльмену тоже, и я решил: пожалуй, спихну её Термидору, скажу, что случайно увидел хорошую штуку и занялся ею как бы от его имени, никто знать ничего не знает, как обычно. Но к тому моменту прошло немного времени, я не знал, какой приём встречу, может, придётся спешно скрываться, и конечно я не вплыл в двери Крепости с товаром в протянутых руках. Самый лёгкий способ сойти с ума — послать его по почте.

— Камера хранения?

— Центральный вокзал Светлопива. Пять-восемь-девять. Ключ отправил по почте Сайта-Клаусу.

— Забавно.

— Что?

— Почему ты всё рассказываешь, Гарри? Мы с Тэффом не особо тебе помогали.

— Всё перевернулось, мисс Барбитур. Понимаешь, смертный приговор — как декларация любви. Несколько слов — и весь мир изменился. Жизнь поздоровалась со мной пинком.

— Если ты выйдешь, группировка разберёт тебя на части и выбросит инструкцию.

— Меня не выпустят — Блинк набирает негодование за щёки, как хомяк. — Скорее всего, я щёлкну, как жук на сковородке.

Мэдисон гасит аморт.

— Ладно, спасибо тебе, Гарри. — Она встаёт, чтобы уйти.

— Эй, мисс, увидишь Китти, передай ей, что я её люблю. Скажи, я буду ждать её на сухой стороне.

— Обязательно, Гарри.

Мэдисон уходит по коридору прочь из комнаты неудачников.

— Жизнь стреляет первой, леди, — кричит Фиаско ей вслед.

Когда она доходит до конца коридора, Генри Блинк заворачивает за угол, перемещаясь в другую сторону.

— Ах ты красотулечка. Как давно ты знакома с нашим Вертопрахом, мисс Барбитур?

— Как давно ты ходишь прямо?

— Оу, да ладно тебе, Мэдди, ты разбиваешь моё сердце.

— Разбивай себе сердце сам — у меня дела.

Она шагает прочь, а он за её спиной ошеломленно пыхтит уважением.

Нада Нек заскочил в больницу как представитель праздника жизни.

— Неплохо выглядишь, Блоха. Люблю уши. Хотел извиниться за то, что стрелял в тебя в баре.

— А, забудь. — Блоха продолжает есть дыню, а Нек прогуливается мимо постели к окну. — На самом деле ты, скорее, оказал мне услугу. Вроде в тот день я совершил преступление нового вида. Близняшки Кайер были здесь, чтобы дать беспристрастную оценку.

— Слышал, эту больницу закроют, сделают какую-то бейсбольную свалку покойников. Да, на почтовых марках в этом городе рисуют черепа. Что напоминает мне… — Перешагивая, он вытаскивает из кармана вьюгу конфетти с портретом Атома и метёт её на постель Блохи. — Не знаю, что это — золотая пыль или пришлёпнутая моль. Не хочешь объяснить мне?

— Я тебе всё объяснил, — поднимаясь, излагает Блоха. — Чётко и однозначно.

— Блоха на стене, а? Как твоя грудь?

— Я в идеальной штормовой форме. — Блоха кладёт дольку дыни и вытирает руки о простыню. — Ладно. Однажды я видел, как Атом приподнимает «Фольксваген-жук» 69-го года. Он потянул правое плечо и сломал спину в трёх местах. Суровый парень. Сказал, мол, ему показалось, что курица — голубь на ходулях.

— Хочешь подработать остряком — пойдёшь веселить мою мамочку. Ты назвал Атома кротом.

— Ага. Любит сидеть в тени. У него собака, вывернутая наизнанку. Использует её дыхательное горло вместо поводка. Говорит людям, что работает маляром. Однажды вошёл в Реакцию с обаятельным копьём.

— Как может копьё быть обаятельным?

— Такая хитрость.

— Так значит, он ненадёжный.

— Не сказал бы.

— Блоха. — Нек раскуривает аморт. — Я занятой человек.

— Ну ладно. Ладно, как бы лучше сказать? Давай так: он из тех, кто голодающему пошлёт по почте свой аппендикс.

— И что? Всем плевать на свой аппендикс.

— Ему не плевать. Он его любит.

— Он любит свой аппендикс.

— Именно это я и пытаюсь сказать. Целует его всё время.

Нек нервно затягивается.

— Как может человек целовать собственный аппендикс?

— Этому только дай, — он сделает, что хочешь.

— Ладно, не дам. Если он готов использовать такого сорта возможности. Боже Всемогущий!

— Раны Атома идут глубоко. Знаешь этот эксперимент, где паукам дают разные наркотики и смотрят, какую паутину они сплетут? От спида получаются руины, от бургеров — древний улыбашка, и дальше в том же ключе. Старик Атома был архитектором. Его укусил тарантул. Он начал созидать членистоногие здания — осьминогие, с восемью выступами, ага? Яд тарантула — церебральный и спинномозговой стимулятор — изменяет сознание, его использовали цыганские варщики, чтобы высвободить то, что они называли «чёрной горящей душой». Оставляет постоянный отпечаток на нервной системе, так что это тебе не известный наркотик. И эти здания имели сверхизмерения: глубокие крылья, открытые углы, проходы в невозможных направлениях. Старик называл ксерокопии картами сокровищ. Однажды, когда Тэфф был ещё ребёнком, его папка исчез в одном из своих строений. Тэфф вошёл в кабинет, чтобы забрать ксерокопию — она торчала прилепленная к стене, а в середине комнаты в воздухе плавал один из тех крестов, что отмечают точку, и потихоньку гас. К тому моменту, как он позвал людей на помощь, креста уже не было. И он больше никогда не видел отца.

Помолчав некоторое время, Нек принимается равнодушно изучать свою сигарету, потом вроде бы вспоминает о Блохе.

— Блоха, ненавижу быть одним из тех людей, но…

— Я знаю, как это звучит, Нада, поверь мне. Знаешь странный участок Сканера, где раньше была Падшая Улица? Теперь там хаотичная тьма, если подойти к ней близко, начинает кружиться голова. Атом там разрядил пистолет, пистолет для фокусов, по имени Славная Рука.

— Какой-то хитрый упрёк?

— Всасывающий пистолет. Я слышал, он и в самом деле вопит.

— Этерический?

— Этиграфическая пульсирующая рукоятка, всё, что я слышал, берёт пробу жертвы и переворачивает её, как боевые искусства, где уклоняются от твоего удара и валят тебя с помощью твоего же собственного веса. У скорпиона достаточно яда, чтобы убить другого скорпиона.

— Так что он использует врага.

— Это Светлопив, Нек, — ситуационизм здесь просто фасад.

Нек досасывает сигарету до фильтра.

— Первый амортизатор за день — самый крепкий. — Он щелчком запускает бычок.

— Привет, болтун, — просветлённо говорят Близняшки Кайер, засовывая головы в дверь. Они входят, разные, как сумерки и сумерки, и улыбаются Наде Неку. — Приветик, простой парень.

— Я как раз собирался уходить. — Нек фланирует к двери. — Пришлёпну тебя позже, Таракан.

Когда Нек уходит, Близняшки садятся на оба края постели Блохи. Их молчание пугает его.

— Всё плохо?

— Не знаем даже, как тебе сказать, Блоха.

— К чему вы клоните?

— Когда носастик начал палить из этого «довода М61», — тихо говорит Близняшка, — он вогнал этерический образчик своего намерения убить тебя в щит этерической заурядности твоего фильтра обаяния.

— Мы думали, — продолжает другая, — что их наложение могло синтезировать что-нибудь новое.

— Вроде чего?

— Осадок от нейтрализованного намерения. Появившийся между вами на чувствительном уровне. Там было не просто отражение, потому что шло воздействие на базовые частицы этерики Нады.

— Скажите страшную правду, какое обвинение?

— О бедный Блоха. Могло бы получиться «посягательство на чужую волю на уровне души как источника». Что вышло бы за пределы известной систематики правонарушений.

— Но?

— Была аннулирована только этерика в выстреле. У Нады при себе её осталось вполне достаточно.

— И? Ситуация развивалась по моему плану.

— Нет, Блоха. Ты не знал, что есть этот слюнявчик — твой шаг был непредумышленным. Мне очень жаль.

— Это неправильно. Я… Я вызвал огонь, подставившись — метафизическая провокация, ага? Подстрекательство к насилию.

— Удачного выздоровления, мистер Лонца, — говорят Близняшки, вставая.

— Подождите, есть законы насчёт подстрекательства, не какая-то душевная хренотень. — Блоха впадает в ярость. — Это же законодательство оценивает, что есть преступление?

— О нет, мистер Лонза, — говорят они. — Все знают, что есть настоящее преступление.

— Я же в теории совершил преступление? Близняшки останавливаются в дверях, оглядываются на Блоху с глубочайшей жалостью.