Соблазнительная обманщица - Селеста Брэдли

Надо все уладить с Эйданом по дороге — и, возможно, она даже уговорит его подвезти ее к порту. Это самое малое, что он ей должен! Надо же — решить, будто она смогла бросить собственного ребенка. Что за идиот!

«Ты злишься только потому, что теперь тебе придется воображать, как его чуткие руки ласкают тело другой женщины».

Да, черт подери! И она будет злиться и дальше, пока не заставит его заплатить за все — хотя бы отчасти!

Не говоря уже о том, что она призналась бы даже в рождении целого выводка котят, если бы это помогло ей скрыться от жадных свиных глазенок, которые наблюдали за ней… неотрывно наблюдали.

Эйдан на секунду задержался на улице, прежде чем сесть в карету следом за Мэдлин. Это был даже не его собственный экипаж: он взял карету в клубе. Сейчас все экипажи Бланкеншипов были отданы в распоряжение Бридлавов. На секунду у него возникло нелепое сожаление об отсутствии собственного транспорта — на своей территории он чувствовал бы себя увереннее.

Он крепче взялся за ручку дверцы, стараясь справиться с дрожью, которая передавалась его пальцам.

«Возьми себя в руки, старина!»

Ее глаза так и сверкали, когда она вполне заслуженно отругала его за исчезновение. Он винил себя не меньше, чем ее. Однако во время всего этого эпизода он не мог не замечать ее разрумянившихся щек итого, что непослушная прядь ее волос, как всегда, выбилась из прически слева — этот маленький недостаток был таким милым! Заметил он и то, какими тонкими стали ее запястья под перчатками, и то, как выцвело платье у швов. Под яростью и смятением стало проявляться сочувствие.

Значит, она осталась без гроша? Этот мужчина не был ее любовником. Он это прекрасно понял по презрению, написанному на лице Мэдлин. Кредитор? Это объяснило бы записку, приколотую к пальтишку Мелоди — о том, что нянька перестала получать «денги».

«У нее сейчас нет покровителя. Это все упрощает».

Облегчение — вот единственное чувство, которое пробудила в нем эта мысль. Просто облегчение из-за того, что ему не придется высвобождать ее из когтей какого-нибудь богатого старика или молодого прохвоста, а значит, он сможет сразу отправить ее жить в свое поместье. Это не было чувство удовлетворения — или неуместная надежда на то, что после него к ней не прикасался ни один мужчина. Да и какая, в сущности, разница?

Он больше никогда не будет наивным дурнем.

Мэдлин не понравится то, что он решил с ней сделать. Он Мог только надеяться, что встреча с ребенком пробудит в ее холодной душе хоть какие-то проблески материнской любви. Если только она поймет, что так будет лучше всего для Мелоди, то обязательно согласится поселиться в поместье, пока ребенок не вырастет.

Если понадобится, он предложит ей денежную компенсацию, но добьется, чтобы Мэдлин осталась с дочерью.

«Красивая птичка в позолоченной клетке, которую ты будешь навещать, когда тебе захочется? Разве это похоже на ту женщину, с которой ты был так близок?» О! Но ведь он никогда не знал настоящей Мэдлин, так ведь? Тогда эта особа очень ясно дала ему это понять. Эйдан сел в карету. Его ярость сменилась несгибаемой решимостью. Садясь напротив нее, он заставил себя посмотреть прямо ей в лицо. Его взгляд был мрачным. Она оторвала взгляд от улицы и гордо подняла голову.

— Как вы суровы, милорд! Теперь вы готовы выслушать то, что я хочу вам сказать?

— Нет, — коротко бросил он. — Ни слова, пока мы не окажемся в «Браунс».

Она нахмурилась. Не слушая его приказа, она подалась вперед:

— В вашем клубе? Меня туда не пустят.

— Я сумел провести туда вашу дочь. Думаю, смогу провести и вас.

Она изумленно подняла брови:

— Правда?

Экипаж тронулся. Она посмотрела в окно, рядом с которым сидела, а потом подалась вперед, чтобы выглянуть в противоположное окно. Неужели Мэдлин продолжает тревожиться из-за этого сального мерзкого кредитора?

Наконец она с облегчением выпрямилась.

— Клуб «Браунс» пока меня устроит, — высокомерно заявила она. — Но рано или поздно вам придется меня выслушать, милорд.

Как он может сделать это, когда его мысли полны воспоминаний? Его чувства соперничали со старой болью, которая по-прежнему оставалась острой. Проклятие! Он по-прежнему сгорает от желания!

Стой секунды, когда Эйдан впервые прикоснулся к пальцам Мэдлин, он не мог оторваться от этой прелестной, полной жизни женщины. Эта вдова отнюдь не была печальной: казалось, она готова была выжать все до капли из каждой секунды, проведенной вместе, словно не надеялась, что у нее снова появится такая возможность.

Когда в ту первую ночь они оказались у нее в постели, она была взволнованна и податлива. На секунду ему даже показалось, что Мэдлин девственница, но, конечно же, это было не так. Ему подумалось, что ее покойный супруг был плохим возлюбленным, но он не стал ничего спрашивать, а сама она ничего не рассказывала.

Казалось, прошлого не существует. Было только настоящее, и каждая следующая его секунда была еще лучше предыдущей.

Когда они разговаривали — а они время от времени все-таки это делали! — то речь шла об их детстве, о том, что им нравится и что не нравится, о страстях и мечтах. Ни прошлого, ни будущего.

По негласной договоренности их мирок был закрыт для всего остального. Они были друг для друга обновленными чистыми — и это придавало обоим храбрости. Они дарили друг другу то, чего никогда раньше никому не давали.

Она разбудила в нем необузданное существо. Никогда прежде он не был таким страстным любовником. По правде говоря, до Мэдлин он был в постели таким чертовски благовоспитанным, что даже не потел! Ей удавалось сметать его добропорядочные устои, со смехом прогонять высокоморальные опасения и, выпускать на свободу мужчину, о существовании которого в себе он прежде даже не подозревал. Она помогла ему понять его пороки и страхи его мощные страсти, его жадную ревнивую натуру, которые прятались за фасадом, рассудительности и привычной светскости. Тогда он этим наслаждался — хотя позже все это отверг.

И тем не менее он не мог ее за это простить. Как же он снова стал тем, кем был прежде, — неуверенным и втайне одиноким человеком, — зная о себе такие вещи?

Жизнь вынудила его стать суровым. Даже мрачным. Джек на это сетовал, но даже его дружба не помогала ему нести в себе груз необузданной страсти, для которой не было выхода.

И вот теперь он мог только безмолвно жечь взглядом виновницу своих страданий. «Прекрасная, хрупкая чертовка в полинялом платье, что мне с тобой делать?»

Мэдлин опустила взгляд, делая вид, будто ее внимание привлекли тесемки ридикюля. Эйдан не отводил от нее глаз: Она ощущала дикого зверя внутри его — готового вскочить и яростно кинуться на нее.

Ей не было страшно. Как бы Эйдан ни разъярился, он скорее выпрыгнет из кареты через окно, чем ударит женщину. Нет, бояться ей надо только собственной слабости.

Опустив ресницы, она позволили себе ощутить его присутствие, словно жаркое давление на ее кожу. Она легко могла представить себе, как откладывает свои вещи, снимает шляпку и, по-кошачьи скользнув, усаживается верхом ему на колени и покачивается в такт карете, пока оба они не вскрикнут от наслаждения.

И тут она потрясенно поняла, что уронила ридикюль и уже начала медленно развязывать ленты на шляпке! Мэдлин поспешила замаскировать это движение, сделав вид, будто просто заправляет выбившуюся прядь волос. Безумие — вот что этот мужчина в ней пробуждает!

Она будет прятаться в клубе «Браунс», пока не сумеет рассеять его ужасное заблуждение, а потом отправится дальше!

Но куда? Теперь она определенно не успеет к моменту отплытия, а следующий корабль на Ямайку будет очень нескоро. Ей придется поддерживать этот обман хотя бы на это время, потому что вряд ли гневно хмурящийся мужчина, который сейчас сидит напротив нее, понимающе кивнет, услышав про ее ложь, а потом разрешит ей три дня жить на его счет.

Проклятие! Зачем она вообще села в эту карету? Потому что он приказал ей это сделать?

«Нет, потому что тебе хотелось быть рядом с ним».

Сентиментальная дурочка, упустившая возможность спасения, чтобы страдать по мужчине, который ее ненавидит!

Он не всегда был таким суровым. Мэдлин до сих пор могла вдруг покраснеть, вспомнив какой-то особенно сладкий момент их давних встреч с Эйданом.

Она даже не подозревал а у себя такой животной чувственности, как и способности так бесстыдно ее демонстрировать. Когда она вспоминала все то, что позволяла ему делать — и то, что делала с ним сама! — у нее вдруг подгибались коленки и краска заливала лицо.

«Ах, любимый, я хочу, чтобы ты повторил это снова… и снова…»

— Вы нездоровы?

Его зубы были крепко стиснуты, но голос звучал равнодушно, а лицо оставалось невыразительным.

Со мной все в порядке.