А жизнь продолжается - Кнут Гамсун

Она могла прийти и сказать:

— Вы так весело пели, я просто не могла сюда не подняться.

Адольф предлагает:

— Хотите ударить по буру?

— Я не сумею, — говорит она, покачав головой.

— Попробуйте!

— Да вы сумасшедший! Я же попала вам по руке.

Влюбленный парень, совершенно одурев:

— Ну и пусть, это же вы.

В ответ она улыбалась, но глаза у нее были потуплены, это придавало ее лицу лукавое выражение, словно она думала о чем-то своем.

Рабочие удивлялись, как это фрекен Марна до сих пор и не замужем, и толковали промеж себя: отчего так? Видать, она из переборчивых. Франсис из Трённелага понахальнее остальных, он все еще ходит с забинтованной головой, и получает пособие по болезни, и живет в полном довольстве, он говорит:

— Сдается мне, она не охоча до мужиков.

Ослепленный любовью Адольф встает на защиту ее репутации:

— Все у нее в порядке, я за это ручаюсь. А ты, Франсис, всегда был свиньей и кадастром, не пропустишь спокойно ни одной юбки…

Как-то раз пришел Давидсен, редактор и издатель «Сегельфосского вестника», он хотел написать заметку о строительстве новой дороги. Поскольку Подручного на месте не оказалось, то он обратился к рабочим, взял бумагу и карандаш и стал задавать вопросы. Но рабочие относились к редактору и издателю Давидсену без всякого почтения. Газету его они не читали, зато у них был нюх, и они слышали, какого мнения о нем в городе. В сущности, он был человек способный, к тому же трудяга, хорошо, ему помогала одна из дочек, ведь каждую неделю он собственноручно набирал свою маленькую газету, добывая таким образом средства к существованию. Однако люди его ни во что не ставили, главным образом потому, наверное, что он очень скромно одевался и скромно себя держал. А поскольку он, по сути дела, был всего лишь наборщиком и печатником, его не причисляли к городским шишкам. Давидсен исповедовал здравые, умеренные воззрения и имел обширные познания в области социологии; когда он попал в члены уездной управы, обнаружилось, что он умеет отстаивать свои позиции в отличие от школьных учителей, которые ничего-то не знали и ни о чем не задумывались, зато считали себя радикалами.

Сердяга Давидсен, длинный, тощий, в потертом костюме, отец пятерых детей, владелец двух наборных касс и ручного печатного станка, одним словом, бедняк, голытьба.

Рабочие и не думали давать ему вразумительные ответы. Когда он понял, что они над ним потешаются, то повел себя неправильно: дал волю своему раздражению и затеял с ними дискуссию. Этим он ничего не добился, они говорили на языке, принятом среди работяг, остроумно и безо всякой логики, и несли ахинею на потеху своим товарищам. Франсис все еще не работал, гораздый на каверзы, он отколол следующий номер: под шумок поджег за спиной у редактора использованный сикритовый патрон, и тот начал плавиться. Он своего добился: рабочие заржали, редактор отпрянул в сторону.

— Напрасно вы это сделали, — сказал он Франсису.

Тот, посмеиваясь:

— Здесь в горах мы вынуждены производить взрывы.

— Но ведь не без предупреждения же?

Молчание.

Давидсен снова сделал неверный ход, он принялся их урезонивать:

— Неужели же, чтоб посмеяться, вам достаточно такой малости? Этот человек позволил себе просто-напросто грубую выходку, разве вы этого не понимаете? Мне жаль вас, люди, если подобная выходка способна вас позабавить и рассмешить! Вот чем вы от нас ото всех отличаетесь — хамством, и вовсю этим пользуетесь. Во всех наших битвах вы прибегаете именно к этому оружию. Немного же вам нужно! А вам, ребята, надо бы дорожить своей честью и стремиться к тому, чтобы выйти из этого примитивного состояния, но у вас даже нету такой потребности. У негра и у того есть стремление и желание подняться чуть выше своих товарищей, а у вас и этого нет, у вас с негром ничего общего, кроме луженой глотки и прожорливости…

Его перебивают:

— Так у нас и черной кожи нет.

— Рабочие должны быть людьми гордыми, слишком гордыми для того, чтобы быть примитивными.

— Франсис, вставь-ка ему еще один патрон!

— Прощайте, ребята, подумайте над моими словами! — проговорил Давидсен и ушел.

— Ну и идиот! — сказали рабочие. — Подумайте над моими словами, сядьте-ка, ребята, и подумайте над моими словами! Ха-ха-ха!..

Однажды на строительство дороги пришел адвокат Петтерсен. Это тот самый, которого зовут Чубуком, сказали рабочие, они знали про него все. Знали, что он безжалостно взыскивал недоимки, что он пускал по миру несостоятельных должников и зарабатывал на мелких параграфах большущие деньги. Он вызывал у них уважение. К тому же он теперь стал еще главой Сегельфосского сберегательного банка, директором банка.

А однажды пришли доктор Лунд и его супруга…

VI

Уездный врач Лунд знал многих рабочих, ведь он их лечил, они поздоровались с ним честь по чести, приподняв шапки. При виде же докторши бригада всколыхнулась, все поснимали шапки, крайние подталкивали друг друга и перешептывались: «Ты ее видел?» Сама же докторша стояла и поглядывала на Подручного, которому в это время понадобилось что-то в ящике с инструментами.

— Тебе этот человек никого не напоминает? — спросила она мужа.

— Кто, он? Должно быть, это десятник, — ответил доктор.

— Он до того похож… он похож…

— Ну не все ли равно!

Доктор заговорил с рабочими, заговорил с пациентами, с Франсисом из Трённелага:

— Покажи-ка, где это тебя поддели на рога и перебросили через стенку.

Ему показали, и он покачал головой:

— Ты еще дешево отделался.

Фру Лунд подходит к Подручному, который все еще роется в ящике с инструментами. Смотрит на него и говорит:

— Добрый день, Август!

Подручный поднимает голову, испуганно оглядывается по сторонам и молчит.

— Разве ты не Август?

— Я… я здесь подручный.

— Я тебя узнала, — говорит фру Лунд.

Подручный наклоняется к ящику.

Фру Лунд:

— Тебе неприятно, что я тебя узнала?

— Оставьте! Что вам до меня?

Она смеется:

— Меня зовут Эстер… я из Поллена, помнишь?

Подручный забеспокоился:

— Не надо, чтобы доктор… и остальные… нов первую очередь доктор, не надо, чтобы он вас слышал!

— Карстен, иди сюда! Тут старый знакомец!

Доктор проявил не меньше интереса, чем его жена, он тоже признал Августа, поздоровался с ним за руку и посмеялся над тем, что тот хотел спрятаться. У них завязался длинный разговор. Август сказал, ему невесело, когда ему напоминают о Поллене, он повел себя там не так, как следовало бы.

— Отчего же? — удивился доктор. — Ты со всеми обошелся по справедливости.

— Выходит, что нет.

— Ну как же, ведь Поулине… по-моему, ее звали Поулине?

— Да, — подтвердила фру Лунд.

— Она же за тебя сполна рассчиталась. Между прочим, из твоих же собственных денег, так что ты никому не должен. Неужели тебе не известно?

— Нет. Мне ничего не известно. Говорите, из моих собственных денег?

— Ты даже этого не знаешь! Да еще осталась огромная сумма, как я слышал.

Август просиял:

— Это они, должно быть, пустили фабрику?

— Где же ты столько времени пропадал? — спросил доктор. — Фабрика? Вот про это не знаю. Эстер, там была фабрика?

— Да. У тебя ж были там акции, но ты получил свои деньги назад.

— Может, они ее продали? — спросил Август. — Ну и глупо. Будь я там, этого бы никогда не случилось. Отличная фабрика, помню, внутри стальные балки, а крыша железная.

— Ты же выиграл кучу денег, — сообщил доктор. — В лотерею, что ли. Эстер, наверняка ты знаешь больше меня.

— Да, невероятную кучу денег. Поулине ими распорядилась.

— Вон как, — произнес Август.

Доктор посмотрел на часы:

— Нам пора, в четыре у меня начнется прием. Август, давай приходи к нам, и мы тебе все расскажем. Я помню, как мы, бывало, беседовали. До чего приятно снова тебя увидеть! Но как же это ты ничегошеньки не знаешь, неужели прошло столько времени? Когда же это было, Эстер? Ну не важно. Ты небось опять побывал в Южной Америке? Загляни к нам как-нибудь, у нас двое мальчишек, им будет интересно.

Доктор и фру Лунд попрощались с ним за руку и ушли.

Рабочих, понятно, разбирало любопытство, и они решились задать своему десятнику вопрос-другой. А десятник — что ж, он не стал отпираться: да, это старые знакомые, давнишние друзья, он знавал их в те дни, когда был еще хоть куда! Старик воспрял духом, он вернул себе имя, его звали Август, он вновь почувствовал себя человеком, стал самим собою. Как давно это было, будто во сне. Да, они его знакомые и добрые друзья…