Переулок капитана Лухманова - Владислав Крапивин

— Красота какая! — выдохнула Маша. — А я свою давно разобрала…

— Мы с Миром тоже давно собирались, да все как-то… со дня на день… А теперь уже Крещение, последний праздник Святок, дальше тянуть неловко.

— Почему? Она же не осыпается.

— Ну, все равно… Будто нарушаешь закон календаря…

— Надо снимать игрушки, да?

— Сейчас принесу стремянку. Буду снимать верхние и ронять тебе на голову. А ты будешь их складывать в коробку — те, которые не разбились.

— Ладно. А осколки куда?

— Разберемся по ходу дела…

Мак принес из кладовки картонный ящик и дюралевую лесенку. Хлопая домашними тапками, забрался на верхнюю ступеньку. Потянулся к радужной стеклянной звезде.

— Ой, подожди, — попросила снизу Маша.

— Жду. А зачем?

— Мак, а лампочки работают?

— Конечно!

— Давай включим на минутку. Чтобы попрощаться с елкой.

— Ох я дубина, забыл! В прошлый раз мы так и делали…

Он прыгнул на пол (чуть не раздавив и коробку и Машу). Сунул в розетку коробочку-штепсель. И заиграла среди веток и мишуры новогодняя сказка. Они постояли рядом, подняв головы. И даже незаметно взялись за руки. Через минуту Мак встряхнулся:

— Подожди, я сейчас!

Он выбрал в холодильнике большущее красное яблоко. Принес к елке.

— Вот! Это празднично-прощальное угощение. Кусай первая…

— Ой… давай… — И хрум-хрум.

Он тоже откусил и захрустел.

Так они, пересмеиваясь, кусая по очереди и глядя на огоньки, сжевали почти все яблоко. Мак великодушно оставил Маше крупный огрызок и опять полез к потолку. Очень осторожно снял звезду. Спустился к Маше и отдал верхушку. Маша побаюкала ее, будто живую…

И так он поступал со всеми игрушками, которые висели вверху, — шарами, корабликами, клоунами, лягушатами… Маша каждую рассматривала, прежде чем опустить в ящик. Иногда говорила «какая хорошенькая» (или «какой хорошенький»).

А лампочки всё горели…

Мак сказал, отдавая Маше ватного крокодила:

— Все-таки грустное это дело — снимать наряд с елки…

Маша не согласилась:

— Ну, не такое уж грустное. Ведь вспоминается праздник.

— А еще вспоминается, что долго не будет ничего хорошего. Каникулы кончились, впереди ползимы, холод как на полюсе, радостей никаких. «Дети, у вас самая ответственная учебная четверть»… — это он очень похоже изобразил «англичанку» Эльзу Борисовну.

Маша посмеялась, но опять возразила:

— В этой половине зимы уже будто просыпается весна. То есть ее ожидание. Солнце ярче, день длиннее. И облака бывают пушистые, как вата. Смотришь на них и думаешь: скоро март…

— Ага, «скоро»! Задубеешь, пока дождешься…

— Ну… если до марта еще далеко, можно себя утешать: «Вот уж скоро будет скоро»…

— «Утешение — умора», — досадливо срифмовалось у Матвея.

— Дразнишься, да?

— Да. И сейчас брошу тебе на кумпол этот шар.

— Бросай, у меня волосы пружинистые…

Отблески лампочек искрились у нее на кудряшках. Мак подумал, что, конечно, не шар, а вот этого пластмассового лягушонка можно бы и уронить (если осторожно).

Верхняя часть елки была уже свободна от игрушек. Мак стоял теперь на нижней ступеньке, голова Маши оказалась чуть ниже его колена. Кудряшки коснулись голой ноги, и пробежалось по нервам щекотательное замирание. Маша этого не заметила: она разглядывала ушастую куколку.

— Мак, смотри! Что-то знакомое… То есть кто-то знакомый.

— Еще бы! Это же Крылатый Эльф, сын Брагича.

— Ой, точно! Вылитый Элька… Мак, это кто его слепил?

— Сама не догадаешься?

— Ох… Огонек, да?

— Конечно!

Огонек, Федя Огоньков, четвероклассник, похожий на сверчка с удивленными глазами. Известный всей школе «Мастик-пластик». «Мастик» — от слова «мастер», «пластик» — потому что лепил из пластилина и каких-то специальных, быстро твердеющих составов. Его коньки-горбунки, динозавры, Карлсоны с пропеллером, буратино, рыцари, марсиане, Дюймовочки и танцующие слонята появлялись повсюду: на выставках, школьных лотереях, ветках новогодних елок, просто на подоконниках в классах, на полках в кабинетах… Иногда он лепил и маленькие портреты. Однажды сделал для Дня искусств статуэтку школьного директора Льва Сергеевича — сутулого, с носом-огурцом и уж-жасно грозными бровями. Все покатывались со смеху. Правда, кое-кто боялся, что директор разгневается, но он тоже посмеялся, а статуэтку после выставки выпросил у Огонька для своего кабинета. В обмен подарил «Мастику-пластику» модель старинного автомобиля…

Мак поставил кукольного Эльку на ладонь.

— Я его выиграл в лотерее на Осеннем празднике. Огонек туда кучу своих поделок отдал…

— А-а! Я помню. Только я там ничего не выиграла… Мак, а почему с ним так случилось? Ни с того ни с сего? Никто не может объяснить…

— Ну, лейкемия же, рак крови… — Мак сжал в себе холодок. — Такое хоть с кем случиться может. Ходит человек, ничего не чувствует, а потом раз — и с ног долой… Ну и начинается по всем газетам-интернетам: «Помогите мальчику, помогите девочке, нужен миллион для операции!..» А где его возьмешь, миллион-то? Был бы сын олигарха — другое дело…

— Не знаешь, много уже собрали?

— Мирослав говорит, что немало. Только нужно в десять раз больше — для пересадки костного мозга… В разных местах проходят всякие сборы и концерты, да сразу разве наберешь… Мир уже несколько раз выступал…

— Мак, а отчего такая болезнь? От какого-то облучения?

— Наверно, так… А про Огонька говорят, что еще и от нервов.

— От каких нервов?

— Ты не знаешь разве, что его хотели забрать из дома?

— Мак… я не знаю. Как — забрать?

— Нам Брагич рассказал. Огонек жил… живет с матерью и старшей сестрой… у них две комнаты. Соседям эти комнаты давно нравятся. Вот они и склепали заявление: мать не заботится о сыне, ведет… этот… анти-соци-альный образ жизни, издевается над мальчиком. Подали в контору, которая называется «Опека», она вроде бы как для защиты детей…

— А-а, я слышала! Даже телепередача была! Как они забирают ребят в детдома. Заглянут в холодильник и, если там нет апельсинов или йогурта, сразу: «Вы морите ребенка голодом!» И хвать его в приют…

— Да! И никто им не указ!

— Папа сказал, что, если бы такие явились к нам домой, он пристрелил бы бы на пороге.

— А у Огонька-то стрелять некому. У сестры порок сердца, у мамы здоровье тоже еле-еле… Ну вот, стали эти тетки-опекунши приказывать: «Пусть мальчик собирается». А он стоял рядом… Стоял-стоял, а потом бах навзничь! Сперва думали — обморок. Потому что кто выдержит, когда забирают от мамы. Потом засуетились, вызвали врача. Его на «скорой» в детскую больницу, анализы всякие. Ну и нашли вот такое… такой диагноз… Одно хорошо — теперь уж никакая «Опека» его не заберет…

— Почему?

— Потому что ей нужны здоровые. Такие вот талантливые, воспитанные, но без всяких болезней. Чтобы можно было перепродать в какую-нибудь богатую семью или за границу. Прибыль…

Мак не замечал, что говорит уже не свои слова, а слова Мира, а то и Брагича. Впрочем, камня разница…

— Не приведи господь, — по-взрослому сказала Маша.

— Да… — сказал Мак.

Щуплый большеглазый Огонек словно стоял рядом с ними…

Они в молчании, будто виноватые в чем-то, закончили снимать игрушки. Мак выключил и смял гирлянду. Вдвоем унесли коробку в чулан. Мак, сосредоточенно дыша, уложил на пол и начал разбирать елку. Маша сосредоточенно помогала. Сказала, почесывая ноги:

— Искусственная, а колется, как настоящая…

— И пахнет, как еловое мыло в ванной…

— Ой, Мак, я вспомнила. Там, в ванной… календарь с кораблем. Это что за корабль? Красивый такой…

— А-а! Это прошлогодний календарь. Мир его сохранил, потому что на нем барк «Диана». Учебное судно. Раньше оно было румынское, а во время войны его взяли как трофей. Оно долго-долго стояло на приколе, потом сделали ремонт, превратили в парусную школу для морских курсантов. Мир мечтает пойти на нем в плавание.

— Разве он курсант?!

— Конечно нет. Но туда иногда набирают группы старшеклассников. Победителей всяких викторин и конкурсов на морские темы. Записывают их в юнги. Дают даже бескозырки с ленточками «Юнга „Дiаны“», буква «И» там старинная, с точкой. Так раньше назывался шлюп капитана Головнина, на котором тот ходил в Японию. В девятнадцатом веке… А у Мира всяких побед — целая куча…

— Ух ты-ы!.. А какое будет плавание? Кругосветное?

— Для «Дианы» да. А экипажи будут меняться. В разных портах. Миру обещают рейс от Владивостока до Кейптауна, а оттуда самолетом домой…

— Вот счастливый!.. Мак…

— Что?

— Ты… наверно, завидуешь, да?

— Вовсе нет, — сказал он как можно тверже. — Братьям нельзя завидовать. И к тому же это плохая примета: дело может сорваться… Я изо всех сил мечтаю, чтобы он поплыл. Это ему награда за всё…