Переулок капитана Лухманова - Владислав Крапивин

— Ай, Мак! Горячо же!

— Не дрыгайся! Скоро притерпишься…

— Я сварюсь!

— Зато не будет никакой простуды. Это мамино решительное средство…

Все-таки приятно чувствовать себя спасителем слабого симпатичного существа. Этакое пушистое тепло щекочет жилки… Впрочем, «существо», наверно, не столь уж беспомощное. Да и симпатичности у него — одни лишь веснушки. Они, кстати, совсем теперь не видны — растворились в свете желтого плафона… Хотя нет, иногда нее же проблескивают.

Маша опять хотела поднять ноги.

— Терпи! — Мак пальцами надавил на ее твердые коленки.

Они стали мокрыми, заискрились, и — вот забавно! — на них, так же, как на щеках, мелькнули чешуйки овсяного света. Мак смутился и отвел глаза.

— Жарко, — пожаловалась Маша.

— Сними свитер, я повешу…

Маша послушно стянула зеленый свитерок, взъерошив при этом желто-серые кудряшки. Протянула Маку. Он унес его на вешалку, предупредив через плечо:

— Не вздумай выскакивать!

А ноги все еще ломило от холода. В комнате он стянул сырые носки, вылез из пиджака и брюк, сбросил рубашку. Остался в тоненьком спортивном костюме. Поддернул до колен узкие штаны и вернулся к Маше. Она сидела тихо, уже не пыталась выдернуть из воды ноги.

— Терпишь?

— Ага…

— Маш… а можно я сяду с тобой? А то ведь я тоже промочил. Мурашки в позвоночнике…

Она не удивилась и не смутилась. Подвинулась.

— Давай скорее, пока мурашки совсем не сгрызли.

Мак не стал садиться рядом. Выдернул из угла гладильную доску, положил над корытцем против Маши. Сел с размаху, сунул ноги в воду.

— О-ой! И правда горячо!

— Вот видишь, а меня заставил…

— Но для пользы же… А ты терпеливая.

Маша смешно посопела.

На шее, в разрезе клетчатого платьица, у нее блестел сплетенный из серебристой проволоки крестик. Мак посмотрел на него и сказал:

— Каждому свое испытание. Кому горячая вода, кому ледяная. Сегодня ведь Крещение. Некоторые люди в прорубь окунаются, несмотря на мороз.

— Ненормальные…

— Ну почему ненормальные?! Раз такой обычай…

Маша сразу поправилась:

— Ненормальные не потому, что глупые, а потому, что с особым устройством организма…

— И характера… Я бы каждому давал орден Храбрости… Двенадцатой степени… А тебе орден Терпеливости. За горячую воду…

Она впервые улыбнулась. Посмеялась даже… И вдруг ойкнула.

— Что? — испугался Мак.

— Кажется, ногу сводит…

— Которую?

Маша сморщилась, шевельнулась:

— Эту…

Они сидели, перепутавшись в воде ногами (как-то незаметно это получилось), и теперь Мак ощутил краем ступни затвердевшую Машину мышцу. Сжал девчонкину ногу двумя подошвами, как тисками, и начал толчками разминать ее.

— Легче?

— Ой… да… Отпустило.

— А у тебя раньше так случалось?

— Да. Но не часто…

— Ты будь осторожней во время купания. А то как скрутит на глубине… Меня один раз скрутило. Хорошо, что Мир был рядом… Он всегда рядом…

— Меня тоже один раз… на глубине. На даче… А рядом был соседский мальчишка, Борька Челябин, по прозвищу Танкоград. Он меня тут же выволок на песок за волосы… У меня волосы были тогда как шапка. Может, помнишь какие, когда мы были в четвертых классах.

— Помню, — соврал Мак. То есть сперва соврал, а потом в самом деле вспомнил девчонку из четвертого «Б» с прической из густых пыльно-желтых колец. И спросил с неожиданно ревнивым щекотаньицем: — И ногу он тебе тоже массировал?

— Нет, она сама прошла. С перепугу…

— Но, наверно, этот Танкоград в тебя сразу влюбился? Храбрые принцы всегда влюбляются в спасенных кудрявых принцесс… — Это уже без всякого щекотаньица, а так, с дурачеством.

Маша шмыгнула носом-клювиком.

— Он был не принц, а хулиган. Я с ним на следующий день чуть не подралась…

— Почему?!

— Из-за одного мальчишки. Маленького, похожего на Эльку. Или, вернее, на Федю Огонькова, только поменьше. Помнишь Огонька?

— Кто его не помнит…

— Ну вот… А этот Данька такой же, щуплый, как кузнечик. Таких часто оттирают в сторонку… У Борьки был полевой бинокль, он всем ребятам по вечерам давал посмотреть на Луну, полнолуние назревало. А Даньке не давал, издевался даже: «Руки — как соломинки, уронишь бинокль на ногу, она раздавится, а мне отвечать…»

Я говорю:

«Приятно измываться над тем, кто меньше, да?»

А он:

«Если жалеешь его, дай свой бинокль».

«Издеваешься, да? У меня же нет!»

И тогда он вдруг:

«А хочешь этот получить?»

Я говорю:

«За какие денежки?»

«А давай поспорим на что-нибудь. Если выспоришь — будет твой…»

Я сперва не поняла, к чему это. А он вдруг:

«Спорим, что не сможешь состричь машинкой свои кудри! А если сострижешь, бинокль — твоя добыча…»

— Вот сволочь! — искренне сказал Мак.

— Ну нет… Наверно, его просто что-то царапало внутри… такое… Он ведь не думал, что я это по правде сделаю…

— А ты сделала?!

Я говорю:

«Давай. Только с ремешком и футляром»…

— Ненормальная, — убежденно сказал Мак. — Не потому, что особый организм, а сумасшедшая…

— Две мастерицы в поселковой парикмахерской так же сказали. А я им объяснила, что это для кино. Мол, поблизости снимают фильм, и в нем нужна стриженая девочка. Ну, они сразу меня зауважали…

— А на самом-то деле зачем ты это? Из-за бинокля?

— Ну… главным образом из-за Даньки. Жалко его было… А еще назло Танкограду. Ну… и еще…

— Что? — осторожно спросил Мак.

— Понимаешь, хотелось хоть одно лето побыть настоящим мальчишкой. Чтобы вместе со всеми футбол гонять, по оврагам лазить, в разбойников играть…

— С волосами разве нельзя?

— Можно, только… ну всё будто понарошку. Мама с бабушкой ахали: «Ты же девочка!» Мама крик поднимала, если видела меня в шортах… А тут уж никуда не денешься…

— И что сказала мама? — хмыкнул Мак.

— Упала в обморок. Сделала вид… Полежала две минуты и уехала в город, а оттуда в командировку, в Омск. Она работает экспедитором в фирме «Стеклянный мамонт»…

— А бинокль-то этот… Танкоград… тебе отдал?

— А куда бы он делся? Он же при всех пообещал. Мальчишки его сгнобили бы…

Мак подумал, что еще сказать, и спросил:

— Как нога-то? Не болит больше?

— Ни капельки… А вода уже и не горячая, а просто теплая. Будто мы на мостике у прогретой лужи. И будто лето вокруг…

— Значит, у тебя осталась память о том лете, да? Бинокль…

— А вот и нет! Я его сразу Даньчику отдала. Мне-то зачем? У меня дома есть сорокакратная труба, папин подарок… А про лето у меня и без того осталась память. Меня стали звать не Машей, а Мишей, Мишкой. И всё мне стало можно… как стриженому Мишке. Из рогатки стрелять, по березам лазать и даже драться…

— Ты умеешь драться? — огорчился Мак. Почему-то не хотелось ему, чтобы она была… чересчур уж Мишка. Ведь с виду-то совсем не такая.

— А это и не надо уметь, — деловито объяснила Маша. — В драке главное — не бояться. Сцепи зубы, размахивай посильнее кулаками — противник и не выдержит… Танкоград в этом скоро убедился.

У Матвея шевельнулась мальчишечья солидарность.

— Маш, он ведь все-таки спас тебя…

— Ну… да. Поэтому я и лупила его не сильно, а слегка…

«Небось не очень-то он и сопротивлялся…» — подумал Мак. И спросил:

— А Данька? Наверно, был рад без ума от бинокля?

— Рад… Но главное не в бинокле. Он сделался как мой спутник. Не как ординарец какой-нибудь, а просто… мы всегда стали вместе. Он один раз сказал: «Если с тобой что-то случится, я тебя спасу не хуже, чем Танкоград…» А когда я уезжала, даже расплакался…

— И ты. Да? — в упор сказал Мак.

— Ну и что? Был конец лета, волосы отросли немного, я опять стала почти как девочка… Мак, давай выбираться на сушу, пора…

Скоро будет весна

Мак выбрался первым, кинул на пол махровое полотенце для ног, принес из прихожей меховые туфли-шубенки.

— Надевай…

Маша почему-то снова сказала «ой», но послушалась. Потопталась.

— Пушистые какие…

Она тоже сходила в прихожую, стеснительно оглянулась, пощупала на батарее колготки.

— Еще не совсем высохли…

— Ну и подожди, не влезай в них: торопиться некуда. Я же обещал загрузить тебя домашней работой.

Она обрадовалась:

— Какой? Давай! Только знаешь что? Поставь мой мобильник на подзарядку! А то папа начнет звонить, разволнуется…

Мак поставил (подзарядники-то одинаковые). Потом повел Машу в большую комнату, которая называлась «столовая» (хотя обедали, как правило, в просторной кухне). Слева от окна стояла на журнальном столике елка. Большущая, под потолок. Искусственная, но очень похожая на лесную, даже с шишками. Казалось, что от нее тянет хвойным запахом. Тихо закачались, заискрились игрушки.