Наследство - Виктор Дьяков

И тут Григорий Кузмич, как бы обрывал самого себя, задумывался. А что в наше время? Кем тогда зачитывались, Аксеновым? Ох как тогда «раскрутился» он, благодаря журналу «Юность», аж до сих пор «крутится», никак не остановится. И чем отличается та «раскрутка», что осуществляли «Юность» и «Новый мир» от теперешних, осуществляемых издательствами типа «Эксмо», «Олма» и тому подобных. Уровень литературы был выше? Ой ли? Сейчас на склоне жизни Григорий Кузмич стал отчетливо ощущать, что и в области литературных пристрастий долго «плыл по течению» и считал хорошим то, что пропагандировали радио, телевидение, те же толстые журналы. После падения Союза, правда, многие из тех распропагандированных корифеев развенчаны. И Симонов на поверку оказался писатель так себе, и Марков, и Карпов. В девяностых, когда происходила эта переоценка ценностей Григорий Кузмич перечитал этих авторов… и согласился с борзыми переоценьщиками, действительно далеко им до Толстого. Но почему только этих переоценили? Потому что были коммунистами и руководили Союзом писателей? А чем их лучше тот же Аксенов и иже с ним Гладилин, или более молодой, той же «Юностью» раскрученный Поляков? Тем, что Союзом писателей поруководить не успели? А если чисто с литературной точки зрения, разве они ближе к Толстому? Так почему же, как были, так и остались «метрами»? Григорий Кузмич перечитал и их и удивился: чему он когда-то восхищался в унисон со всеми? Неплохо, забористо, но ничего особенного в тех произведениях нет, русская литература знала куда более значительных писателей, которых никто никогда так не «пиарил». Один Андрей Соболь чего стоит, оставшийся совершенно неизвестным автор времен гражданской войны. Наверняка и еще были, канувшие в пучине времени.

И что делать ему сейчас, что предложить внучке в качестве эталона чтения, как ее приобщить к настоящей литературе… какой? Тех шестидесятников, которые ему вдруг разонравились? Авторов девятнадцатого и серебряного века? Но современной пятнадцатилетней девочке вряд ли будут интересны и Толстой и Достоевский и Чехов, и ему они были не интересны в том же возрасте. Ведь этих авторов надо постигать попозже, имея определенный жизненный и образовательный багаж. А что же читать в юнешеско-подростковом возрасте просто так, для души? Джека Лондона? Вот это писатель так писатель, несомненно лучший для подростков. Но он несовременен и, как ни крути, не наш. А нашего такового, увы, как не было, так и нет. Вот и заполнили свободную нишу Роулинг с Толкиеном. Хотя и они скорее детские чем подростковые писатели. А Аксенов, Поляков, или вот эта Петрушевская… нет, только не они. Вот и получается востребованной даже та жуть, что пишет Пучков. Даже если назвать ту жуть, жестокой правдой жизни, лучше ее не читать, старшеклассникам во всяком случае. Хотя некоторую пользу можно извлечь даже из такого чтения. То что Даша стала с опаской относится к «лицам кавказской национальности» по всей видимости имело «пучковские» корни. Вот даже вчера, когда Даша обежав сад, «поздоровавшись и поговорив» с яблоньками, увидела работающих таджиков и, садясь за стол, чтобы перекусить с дороги, спросила:

– Дед, зачем ты черных-то нанял?

Григорий Кузмич понял, что начитавшись «пучковских» ужасов о чеченцах, которые целыми аулами насилуют русских матерей, приехавших вызволять попавших к ним сыновей, мало того насилуют трупы русских солдат павших на поле боя… После такого чтива внучка, конечно, уже заочно боится людей с южной внешностью.

– Да нет, Дашенька, это не те «черные», про которых твой любимый писатель романы штампует. Это таджики, они в основном смирный, работящий и неагрессивный народ.

– Ой, я их не различаю, и мама говорит, все они с одного места и на одно лицо.

– Двоечница твоя мама, как была, так и осталась. Как это с одного места? Кавказ и Средняя Азия это две большие разницы. Ты же географию изучала, должна это понимать, – уже с плохо скрываемым раздражением пояснил Григорий Кузмич.

– Я это знаю… что чечены и всякие там дагестанцы и азербайджанцы – это кавказцы, а узбеки и таджики со Средней Азии. А разве между ними всеми есть какая-то разница? – смущенно-простодушно улыбалась Даша.

– Говоря твоими же словами, ну ты даешь. Ты что в жизни одной биологией заниматься собираешься, а на все остальное внимания не обращать? Запомни, кавказцы и среднеазиаты имеют только более или менее схожую внешность, но ментальность и культура у них совершенно разные. Не стану тут тебе длинных лекций читать, скажу проще и короче, со среднеазиатами, с большинством во всяком случае, жить можно и ладить можно, с кавказцами – очень нелегко. Почему так, не знаю, видимо, все дело в историческом пути, которые проходят те или иные народы, условия в которых формирует их национальный характер. Ведь и нас, русских очень многие не любят. Мне такое приходилось наблюдать, когда мы еще с твоей бабушкой ездили отдыхать в Прибалтику по путевке от РОНО. Там буквально во взглядах местных жителей можно было прочитать, как они не любят русский. Хотя я лично, ничего плохого ни про латышей, ни про эстонцев не скажу, спокойные, чистоплотные и очень вежливые люди. За что не любят? Думаю не только за «оккупацию», как сейчас говорят, наверное и в нашем национальном характере есть что-то, что другим не нравится, сами то мы этого не видим, а со стороны заметнее. Может даже немало таких черт…

9

День близился к полудню. Наладив культиватор, Григорий Кузмич стал приготавливать раствор для борьбы с тлёй, мельчайшими насекомыми-паразитами, которые особенно любили питаться листьями плодовых деревьев, «высасывать» их, свертывать в трубочки. У него имелся свой особый рецепт раствора, настоянного на чесноке, в котором надо было «выкупать» пораженные тлей листья, после чего все эти сосущие вредители незамедлительно гибли. Вот и сейчас он достал из темного чулана уже несколько дней «томящийся» раствор чеснока и начал крошить в него мелко нарезанные кусочки хозяйственного мыла. Он все это делал на застекленной веранде, с которой открывался хороший обзор как на сад, где покачиваясь в гамаке загорала одновременно погрузившись в очередной пучковский роман Даша, и соседний участок, где в отдалении махали косами таджики, а ближе в яме сидел Ион, и выбрасывал на поверхность землю, вернее песок в перемешку с глиной. Искрошив более половины мыльного бруска, Григорий Кузмич заметил, что Ион вылез из ямы и, вытирая пот, даже на расстоянии заметно несвежим носовым платком, пошел в его сторону. «Не иначе опять с разговором каким-нибудь идет. Понятно, жарко, устал. Ну так вылези да отдохни, нет обязательно с болтовней своей приставать будет, жаловаться, как ему тяжело приходится… Задолбал. Знал бы, про его словоохотливость, другого копальщика нанял», – недовольно думал Григорий Кузмич, помешивая раствор, и отводя взор от идущего к дому Иона. Когда он вновь взглянул через застекленную веранду, Иона в поле видимости почему-то уже не было. Вроде только что шел и вдруг пропал. «Может, куда-нибудь под куст смородины или терна прилег и отдыхает?» – пришло в голову наиболее вероятное объяснение.

Григорий Кузмич уже растворил все мыло в трех литрах чесночного раствора, отчего он стал походить на плохоотстоявшийся самогон. В этот момент на веранду буквально влетела Даша. Она была, что называется, сама не своя, с поджатыми губами и, казалось, что вот-вот расплачется. Не говоря ни слова, она прошмыгнула мимо деда в дом, в свою комнату, и там затихла. Ошарашенный Григорий Кузмич пошел следом.

– Дашенька… что случилось?

– Ничего… – каким-то не своим голосом ответила внучка, быстро накидывая поверх купальника домашний халат.

– Как ничего, я же вижу… Чего ты прибежала-то… тебя кто-то обидел, что ли?

Даша молчала. И тут до Григоря Кузмича дошло – Ион. Вот он куда исчез с его глаз. По дороге к дому он увидел загорающую в гамаке Дашу и… свернул в сад.

– Этот… этот молдаванин… Он, что подходил к тебе? Что… что он сделал!? – вдруг громко необычно для себя высоким голосом заговорил Григорий Кузмич.

Голос деда заставил Дашу выйти из мира своих собственных переживаний и поднять на него глаза. Его вид, неестественная бледность, выражение его лица, трясущийся подбородок… Она никогда его таким не видела, даже когда он ругался с ее родителями. Видимо, каким-то внутренним уже пробуждающимся женским чувством, которое имеет природное или даже животное начало, Даша поняла, о чем подумал дед, и поспешила его успокоить:

– Да нет… ничего он со мной не сделал.

– Не сделал… а что? – Григорий Кузмич продолжал пребывать во «взведенном» состоянии.

– Он… он мне сказал… – Даша замолчала.

– Что сказал?…

Случилось следующее. Даша лежала в своем гамаке и, под едва слышимый шелест листвы, сопереживала лихим спецназовцам, кочевавшими в романах Пучкова из одного в другой. Она так увлеклась, что не сразу поняла, что рядом с ее гамаком кто-то стоит. Когда подняла глаза от книги… Ей показалось, что явь и только что прочитанное перемешалось. Перед ней стоял персонаж из романа Пучкова, иссиня-черноволосый, небритый, голый по пояс мужик лет 35-ти – 40-ка. Его смуглое, местами в волдырях от комариных укусов тело было перепачкано землей, как и щетинистое лицо явно нерусского типа. Он смотрел на загорающую девушку таким взглядом… Такие взгляды Пучков смачно «рисовал» у тех своих чеченских персонажей, которые, казалось, только для того и родились на свет чтобы убивать, мучить, запугивать, резать, обращать в рабство и самое вожделенное… насиловать русских женщин. Автор описывал всю эту жуть так увлекательно и с таким знанием «материала», что верилось почти безоговорочно. И она не могла оторваться, хоть и ежилась от ужаса и отвращения и всяких раз покупала новый роман этого автора, буквально «заболев» им, став зависимой от них, как наркоман от наркотиков.