Другой день, другая ночь - Сара Райнер

Это был инфаркт. Сердечный приступ такой силы, что Саймон умер в считаные секунды – так сказали после вскрытия.

Зачем я взяла ему кофе, думает Карен в тысячный раз. Почему не слушала, когда он жаловался на желудок. Нужно было сесть где-нибудь на вокзале и дождаться, пока боль не утихнет. Плюнуть на этот поезд. А я еще лезла к нему со своими стенаниями. Когда он упал, мне следовало попытаться привести его в чувство, поцеловать…

Как бы она ни корила себя, сколько бы времени ни утекло с того злополучного утра, ей, судя по всему, так и не избавиться от чувства, что все случилось из-за нее.

Она перекатывается на другой бок и проверяет радиобудильник. 06:45, 12 февраля. Послезавтра – День всех влюбленных. Сегодня – ровно два года, как ушел Саймон.

10

Как тяжело начинается день, думает Эбби.

Каллум то надевает трусики, то стаскивает их с себя. Никак не может правильно вывернуть футболку. Штаны от спортивного костюма были отвергнуты по причине колючести, хотя все бирки с них (как и с остальной его одежды) давным-давно срезаны. Затем точно такие же штаны – без всяких объяснений – были одобрены. Он принимается трогать и переставлять предметы в комнате. Уговорить Каллума съесть завтрак просто невозможно.

В полдевятого приходит няня, и даже вдвоем им удается надеть на него пальто только без десяти девять. Эбби спешит выпроводить Еву и Каллума, когда до ее слуха доносится скрип садовых ворот, возвещающий о прибытии посетителей.

– Мы… э-э… приехали посмотреть дом. – На дорожке появляется мужчина примерно одного с Гленном возраста, он держит за ручку маленького мальчика. – Мы Доналдсоны.

За ним идет женщина с младенцем в слинге.

О нет, думает Эбби. Еще рано.

Перед крыльцом возникает толкотня.

– Ах да. Входите, пожалуйста, – говорит Эбби.

Одновременно с ней Ева произносит:

– Простите, не обращайте на нас внимания, мы уже уходим.

Миссис Доналдсон делает шаг в сторону, чтобы их пропустить, и вскользь задевает щеку Каллума слингом. Тот как ужаленный отскакивает на лужайку.

Миссис Доналдсон озадачена.

– Малыш не причинит тебе вреда, – обращается она к Каллуму.

Ой-ой, боевая тревога, думает Эбби, когда Каллум бьет себя по рукам и истошно вопит. На ее счастье, Ева тут же полностью переключается на Каллума и начинает терпеливо уговаривать:

– Мы идем в школу, Каллум. Идем в школу.

Она знает: гораздо лучше утешительных объятий и поцелуев его успокаивают заверения, что заведенный порядок не нарушен, все осталось по-прежнему.

Эбби с трудом выдавливает улыбку.

– Добро пожаловать! – Она широким жестом приглашает гостей в дом, закрывает дверь и мысленно возносит молитвы, чтобы Ева справилась.

– Позвольте представить вам Финна, – говорит мужчина, отцовская ладонь ложится сынишке на головку.

– Здравствуй, Финн, – обращается к мальчику Эбби, присев рядом с ним на корточки. – Сколько тебе лет?

– Три, – отвечает за Финна отец.

– Три с половиной, – уточняет малыш.

Эбби смеется, дает им немного времени, чтобы осмотреться.

Мистер Доналдсон кивает головой.

– Красиво.

Эбби рада, что он поднял взгляд к потолку и заметил карнизы. Однако женщина все еще хмурит брови, гладя покрытую пушком головку младенца.

Наверняка Каллум сбил ее с толку, думает Эбби, но ей не хочется ничего объяснять. Если чета Доналдсонов вдруг почувствует за собой вину или неловкость, это может повлиять на их впечатления о доме. А риелтор так их нахваливал: покупать они будут за наличные.

Кухня, похоже, понравилась обоим – к счастью, Эбби успела избавиться от телевизора с разбитым экраном, – а когда Финн вдруг объявляет: «Мне здесь больше нравится, чем в том доме, где мы были в прошлый раз, папа», ее расположение к мальчику усиливается.

Они восторгаются гостиной, но когда Эбби ведет всех наверх, женщина вдруг замечает:

– Странно. Ковровая дорожка на лестнице в середине светлее, чем по краям. А у нас наоборот – затоптано посередине.

Эбби не знает, что делать. Можно объяснить, как так получилось: «Каллум взял коробку с мукой и высыпал ее на лестницу. Он был просто заворожен оставшейся тропинкой». Если не рассказать о болезни сына, получится, что он ужасно невоспитанный, особенно по сравнению с их мальчиком. Можно поступить иначе: поведать истории, которые просто обязаны вызвать у посетителей сочувствие. Показать замки на дверцах буфета и холодильника и сообщить, что висят они там не только лишь для того, чтобы сын не таскал печенье… или муку. Он вполне может съесть целый брикет сливочного масла, вылить в раковину мед или выбросить в мусорное ведро грязную посуду. А можно представить все в позитивном ключе и восторженно рассказать о том, что, несмотря на все проблемы, Каллум здорово прыгает на батуте – куда выше и дольше любого семилетнего ребенка, и какую радость она испытывает, когда слышит, как издаваемые им звуки превращаются в радостный смех.

Но так не хочется, чтобы о ней думали как о «женщине, у которой ребенок страдает аутизмом» – этот ярлык раздражает ее не меньше, чем Каллума бирки на одежде. Именно сейчас Эбби важнее быть «женщиной, у которой замечательный дом», а потому, прикусив язык, она ведет их в мансарду.

– Мне очень нравится, – обращается женщина к мужу. – Будет отличная комната для Финна, когда он чуть-чуть подрастет.

Финн восторженно распахивает глаза.

Эбби показывает им спальню, они восхищаются видом из окна. Затем ведет в комнату Каллума – здесь она успела тщательно убраться. Все идет как по маслу до тех пор, пока она не открывает дверь в ванную.

Все входят – места здесь достаточно, – и Финн тотчас спрашивает:

– А зачем здесь эти картинки, мамочка?

К стене прикреплена схема: мальчик с расстегнутыми брюками и стрелочка вниз; ниже – похожая картинка со стрелочкой в направлении унитаза. На днях Эбби и Ева всерьез взялись обучать Каллума самостоятельно пользоваться унитазом и распечатали из компьютера схемы. Рядом висит еще одна картинка: сколько следует отрывать бумаги.

– Это для моего сына, – отвечает Эбби.

– Он не умеет какать в унитаз?

– Ну… умеет, только не очень хорошо.

– Ого. Он же такой большой!

– У него уже получается лучше, – говорит Эбби, впрочем, сама не вполне в это веря.

Женщина опять хмурит брови; мужчина покашливает.

– Финн, помолчи.

Эбби почти уверена, что правильно читает их мысли: «Ну и дела? Твой сын до сих пор носит подгузники?»

– Ничего, все нормально. – Эбби совсем не хочется, чтобы мальчик почувствовал неловкость. На этот раз выбора у нее нет, нужно объяснять.

– У моего сына аутизм.

– А что такое аутизм? – интересуется Финн.

– Финн! – резко обрывает его женщина. – Что тебе папа сказал?

Финн вот-вот расплачется. Эбби быстро соображает – уж чему-чему, а этому она научилась. Она снова опускается на корточки перед малышом. Похоже, легче будет объяснить ему.

– Это значит, Финн, что еще до рождения в голове у моего сына что-то случилось, и теперь некоторые вещи он не умеет делать так же хорошо, как ты, хоть он и старше. Например, ходить в туалет.

– А, – кивает Финн.

– Еще порой он необычно себя ведет, если кто-нибудь нечаянно его заденет. Поэтому он сегодня подпрыгнул так высоко, когда вы приехали, помнишь?

– Да.

– Зато кое-что другое он умеет делать очень хорошо.

– Например, прыгать?

– Да. – Эбби улыбается. – Видел бы ты его на батуте!

В порыве она взъерошивает волосы мальчонки. Здорово иметь возможность прикоснуться к малышу и не бояться, что тебя оттолкнут!

Ни к чему хандрить, говорит себе Карен. Пора опять собираться в Уэртинг.

– Тебе завтра обязательно навещать отца? – спросила вчера вечером Анна. – Не хочу показаться бессердечной, но он ведь почти тебя не помнит. Только расстроишься, а день и без того будет трудный.

– Я еду не столько из-за отца, сколько из-за мамы.

– Ты всегда думаешь о других, нет чтобы о себе подумать.

– Если будет тяжелый день, то пусть уж тяжелый по-настоящему.

Услышав это, Анна рассмеялась.

– Позволь хотя бы мне поехать с тобой на кладбище.

– Ловлю на слове.

Наверное, Анна права, думает Карен, маша на прощание Люку и Молли у школьных ворот. Встречи с отцом никогда не проходят легко; в их последний с матерью приход сиделка сообщила, что у Джорджа началось недержание.

– Говорят, что между детьми и больными Альцгеймером очень много общего, – сказала она. – Как ребенок научается сидеть, затем ползать и ходить на горшок, так и наши пациенты… м-м-м… делают то же самое, но в обратном порядке.

Молли каждый день узнает много нового в школе, и столь же быстро угасают умственные способности отца, вздыхает Карен. Современное здравоохранение во многом подкачало – взять хоть Саймона, хоть Джорджа. Семейный врач не сумел распознать у Саймона проблему с сердцем. Впрочем, неудивительно: за долгие годы муж не прошел ни одного медосмотра. И наоборот, для ее отца медицинскими работниками сделано слишком много, но в результате – что у него сейчас за жизнь? Другая болезнь уже давно свела бы его в могилу, а он все еще с ними, если можно так считать. Какое из двух зол лучше, думает Карен: уйти в считаные секунды, как Саймон, или умирать от длительной болезни, как отец? Неужели наблюдать, как угасает человек, с которым прожито пятьдесят лет, менее ужасно, чем пережитый мною шок? Я, по крайней мере, могу попытаться жить дальше, хотя это плохо у меня получается…