Другой день, другая ночь - Сара Райнер

Следующий день недели – воскресенье, и Карен с матерью собираются в Уэртинг навестить отца.

– Боюсь, Джордж еще в постели, – говорит сиделка. – Наотрез отказался вставать.

– Не беспокойтесь, мы его поднимем, – отвечает Ширли, снимая твидовое пальто.

– Они обязаны были поднять его, мама, – шепчет Карен по пути в палату.

– Наверное, по воскресеньям не хватает персонала.

Нет, это потому, что с ним трудно, думает Карен.

Они стучат в дверь и, не дождавшись ответа, входят. Джордж спит крепким сном.

– Им следовало открыть жалюзи, чтобы он проснулся, – ворчит Карен и идет прямиком к окну.

Ширли присаживается на край кровати. Матрац скрипит.

– Джордж, дорогой. Пора вставать.

– Уходите! – Джордж поворачивает голову посмотреть, откуда льется свет. – И закройте окно!

Карен садится рядом с матерью. Не мешало бы его побрить, замечает она. Седая щетина скоро станет бородой.

– Папа, уже почти полдень.

Конечно, ничего хорошего, что ему позволяют лежать в постели так долго, забыв о режиме и физических упражнениях. К тому же это бессердечно – оставлять человека в одиночестве на весь день. Даже к собакам люди относятся лучше.

– Ты кто? – Не дожидаясь ответа, Джордж переворачивается на бок спиной к ним.

– Я Карен. Твоя дочь.

На секунду у нее возникает желание признать поражение, как это сделали сиделки, и уйти. Выпить с мамой где-нибудь чашечку чая и погулять – Молли с Люком она на несколько часов отвезла в Брайтон к брату Саймона Алану и его жене. Погода стоит солнечная, хоть и прохладно. Однако чувство долга сильнее.

– Давай помогу тебе встать, папа, – говорит она, осторожно откидывая одеяло.

Джордж натягивает его обратно и раздраженно бросает:

– Мне плохо! Пошла вон!

– Дорогой…

Ширли возмущенно качает головой. Они с Карен не понимают, как ему плохо, твердит Джордж каждое утро. Поэтому Ширли принимается утешать и задабривать мужа, пока, наконец, он не отпускает одеяло.

Карен тотчас использует шанс:

– Хочешь пить, папа? Налить воды? Ты сразу взбодришься…

Она наливает воды в стакан из кувшина на прикроватной тумбочке.

С сердитым видом он приподнимается и делает глоток. Ширли поправляет подушки, и вместе с Карен они усаживают его в кровати.

– Может, повернешься и свесишь ноги? – предлагает Ширли. – Наденем носки и тапки.

– Не хочу вставать! – заявляет Джордж. – Ты кто? И кто эта женщина? – Он показывает пальцем на Карен. – Ты толстая.

На оскорбление Карен почти не обращает внимания, ей хочется разреветься от того, что отец ее не узнает. Похоже, он не помнит, кто она такая, еще с тех пор, как они с Ширли уехали из Португалии. Его разум – как слетевшая велосипедная цепь, а смена обстановки лишь все усугубляет. Рассеянность служит тому подтверждением, однако Карен не желает лишний раз напоминать об этом матери. У Ширли и без того достаточно забот.

– Что это? – Он указывает на тапки, которые Ширли кладет на пол у его отекших ног. – Это для кого?

В последнее время в его голове все чаще возникает путаница. Перед тем, как что-то сделать, приходится все объяснять – и не по одному разу. Одевать его – изматывающее испытание для любого, кто в этом участвует, а уж уговорить принять душ или погулять в саду – и подавно. За территорию дома престарелых он выйти не отваживается. Просто не хочет, и Карен с Ширли перестали настаивать. На людях с ним особенно сложно. Он легко оскорбляет прохожих выкриками: «Что за мочалка у тебя на голове?», «Фу, какая невоспитанная официантка!», «Ты зачем напялил эти странные штаны?» Такая наблюдательность причиняет страдания окружающим. К тому же иногда он становится агрессивным, почти буйным.

Полчаса спустя Джордж одет и стоит на ногах. Еще десять минут уходит на то, чтобы вывести его в ходунках в общий холл, где они усаживаются втроем и пьют жидкий чай. Из всей троицы только двое точно знают, кто они есть на самом деле.

В садовом сарайчике Майкл слышит осторожный стук в дверь: Крисси принесла ему кофе.

– Подумала, что это тебя согреет.

– Спасибо, любимая, – отвечает он, едва взглянув в ее сторону.

Стоя на карачках, он чинит табуретку при помощи особо прочного клея и бечевки. Хорошо, что можно сосредоточиться на чем-то, не связанном с работой. После разговора с Тимом Майкл изо всех сил сдерживал ярость.

– Бр-р! – Его жена передергивает плечами. – Ну и холод. Тебе здесь точно хорошо?

– М-м, – бормочет он.

В самом деле, стоит ли пускаться в объяснения, что ему здесь лучше? У Райана и Келли в доме до сих пор отдельные спальни, хотя дети уехали в колледж. В распоряжении Крисси все остальные помещения в бунгало, «Цветущий Хоув» в какой-то степени принадлежит покупателям. А в этой деревянной лачуге со щелями в стенах, одним-единственным крохотным окошком и хлипкой электропроводкой Майкл хозяйничает единолично.

– Где будешь пить? – спрашивает Крисси, глядя по сторонам.

Хороший вопрос. На верстаке – разобранный проигрыватель, который Майкл пытается отремонтировать в надежде поставить его у себя в магазине, чтобы иногда слушать пластинки. Может, тогда там будет не так уныло.

– Э-э… Поставь вот сюда, – отвечает он, указывая пальцем на место на полу.

– Вообще не понимаю, как тут можно что-то найти.

Крисси смотрит на кавардак вокруг с хорошо знакомым Майклу выражением на лице: скептическим и ласковым одновременно.

Но в хаосе есть порядок, безмолвно протестует Майкл. Все инструменты под рукой – над верстаком. Когда-то давно он прибил на два гвоздя палку, подвесил на нее молотки, плоскогубцы, стамески, отвертки, гайковерты и пилы. Нашлось место даже для огромной кувалды, купленной, чтобы сломать стену между кухней и гостиной. Сверху еще две полки. На одной из них стеклянные баночки с гвоздями выдают давнюю любовь хозяев к апельсиновому джему «Chivers Olde English», а те, в которых хранятся шурупы, – к маринованным огурцам «Branston». Это теперь пошла мода сдавать стеклянную посуду в утиль, а раньше Крисси всегда отмачивала наклейки и берегла пустые баночки, поэтому сейчас в распоряжении Майкла приятный глазу строй, где по отдельности разложены барашковые болты, кронштейны для крепления раковин, обойные и кровельные гвозди и еще много чего. На второй полке тара побольше. В пластмассовых контейнерах из-под карри на вынос – разнообразные виды клея. Штепсельные вилки и электролампы сложены в старые коробки от обуви. Напротив двери стоит шкаф пятидесятых годов из жаростойкого пластика. Сейчас в нем хранится все для отделочных работ: краски, кисти, растворитель, грунтовка, а также два рулона обоев с рисунком в виде пирожных, оставшиеся после ремонта в комнате Келли. Рядом висят замшевые куртки, стоят садовые инструменты и допотопный пылесос для машины.

– Меня все устраивает, – говорит Майкл.

Ну и что с того, что верстак забрызган, а поролон из старого кресла погрызли мыши. Только здесь я могу расслабиться, полистать зачитанные до дыр музыкальные журналы, врубить басы на своем аналоговом радио, и никто не будет ныть, что нечего послушать. Сюда я могу заскочить, чтобы отхлебнуть виски, спрятанный в жестянке из-под печенья с надписью: «Болты», когда Крисси или кто-нибудь из детей выведут меня из терпения. Вряд ли мне удалось бы выдержать, если бы не глоток-другой украдкой.

– Знаю, милый, – отвечает Крисси, целует его в макушку и, закрыв за собой дверь, возвращается в теплоту дома.

8

Эбби освобождает место на кухонном столе, чтобы вместе с Каллумом делать печенье. Сверху доносится приглушенный голос – Гленн разговаривает по телефону. Эбби слышит смех и удивляется, с кем это он болтает. Ей самой уже сто лет не удавалось вызвать у него даже улыбки.

Она смотрит на сына, стараясь не потерять оптимизма.

– Начнем с масла?

Он отворачивается к окну.

Эту часть работы все равно лучше делать без Каллума, рассуждает она, доставая из шкафчика миксер. Взбивалки – вещь опасная, когда рядом нет никого, чтобы за ним присмотреть.

Затем ни с того ни с сего глаза застилают слезы, и, не успев опомниться, она плачет.

Лучше уж жить одной, чем в одном доме с человеком, с которым ты разводишься, думает она. Если бы рядом был кто-то, с кем я могла бы поговорить, кто понимал бы Каллума… как та женщина, которая помогла нам с покупками… какое это было бы облегчение. Но наладить контакты с другими родителями невероятно трудно: у большинства мамочек с маленькими детьми редко хватает времени, чтобы сосредоточиться на серьезных разговорах, а у меня и подавно. К тому же как сравнивать темпы развития их нормальных детей и «шаг вперед – два шага назад» моего.

Ради бога, возьми себя в руки, ругает она себя. Слабость и жалость еще никому не помогли. Я должна быть сильной. Она вытирает слезы тыльной стороной ладони и вспоминает о том, чем занята.

Несколько минут спустя на кухне появляется Гленн.