Другой день, другая ночь - Сара Райнер

– Ладно. Только это затянет дело. А я думала, ты хочешь разъехаться побыстрее.

– Да, хочу, – говорит Гленн. – Однако самое важное – условия продажи.

– Понятно, – отвечает Эбби.

Ей так и хочется добавить: как ни смешно, я считала, что важнее наша семья.

Молли с Люком припустили вперед. Анна и Карен идут более размеренным шагом, читая надписи на надгробиях. Карен несет букет анемонов на могилу мужа.

– Жаль, что сейчас у нас не такая пафосная погребальная культура, как в викторианскую эпоху, – говорит Анна, беря Карен под руку. – Звучит не слишком ужасно?

Карен улыбается подруге.

– Ты всегда больше тяготела к готике. Только посмотри на себя.

Анна вся с головы до ног в черном, Карен – в одежде земляных тонов. Шел дождь, однако Анна в стильных кожаных сапожках на шпильках, а Карен – в резиновых калошах с ребристой подошвой, чтобы не скользить.

– Согласна, – улыбается Анна.

По обеим сторонам дорожки тянутся квадратные надгробия, почти на каждом – ангелы с воздетыми кверху руками и устремленными в небо глазами.

– Карен, не сочти за кощунство, но если случится так, что я уйду раньше тебя, я бы очень хотела большую статую с приличными крыльями и безмятежным взглядом.

– Посмотрим.

– Эвфемизмы вроде «упокоилась» или «почила вечным сном» можешь опустить. Достаточно простого «умерла».

«Скорбим и помним», – читает Карен. Ей нравится надпись.

Булыжная мостовая вскоре сменяется бетонированной дорожкой, от эффектных памятников девятнадцатого века они переходят к скромным крестам двадцатого.

– «Светлая память», – произносит Анна. – Кругом одно и то же. У них что, совсем было плохо с воображением?

Зря, наверное, я согласилась взять ее с собой, думает Карен.

– А ты у нас литератор прямо. Вряд ли Первая мировая давала много возможностей для полета мыслей.

– Извини.

– Да ладно.

Саймону наша болтовня пришлась бы по душе, напоминает себе Карен. Он любил подтрунивать над Анной. И уж меньше всего он хотел бы, чтобы я здесь рыдала.

До смерти мужа Карен представляла себе погост как уединенное место, куда приходят скорбящие и где тишину нарушают лишь птичий щебет да колокольный звон, однако кладбище, на котором похоронен Саймон, вклинилось между оживленной Олд-Шорхэм-роуд и железнодорожными путями. Во всей округе только здесь и были свободные участки. По крайней мере, по траве скачет парочка ворон – уже хорошо.

Они с Анной сворачивают на узкую тропинку, бредут мимо выстроившихся полукругом свежих памятников.

– Срамота какая, искусственные цветы, – возмущается Анна.

По мнению Карен, их оставили люди с небольшим достатком, которые хотели чего-нибудь долговечного, но она вновь воздерживается от комментариев.

– Мамочка, смотри!

Впереди Молли нетерпеливо подпрыгивает на месте и на что-то показывает рукой.

– Боже милостивый! – восклицает Анна, дойдя до нее.

Огромными трехмерными буквами, сложенными из головок мрачно-синих гвоздик, сообщается, что недавно умер Джейден. На могиле гора игрушек, плюшевых мишек, снеговиков в стеклянных шарах и свечей пастельных тонов, крохотных колокольчиков и ветряных мельниц. Здесь же лежат и мокрые от дождя фотографии мальчика. Почти младенец. Карен всматривается в надпись на надгробии: возраст 22 месяца. К горлу подкатывает ком.

– Такого тоже не устраивай, – продолжает Анна.

– Зато детям это нравится.

Молли присаживается на корточки и восторженно оглядывает игрушки.

– Вот только у Молли я еще не спрашивала советов!

Карен понимает: Анна пытается ее развеселить, но она еще не отошла от встречи с отцом, и это резкое замечание переполняет чашу. В другое время она бы промолчала, однако сегодня ей трудно сдержаться.

– У людей страшное несчастье! Уверена, что родители Джейдена со временем уберут отсюда все. Просто так они выражают свое горе.

Подруга обиженно пыхтит, а Карен продолжает:

– Разве ты вправе судить, что уместно, а что нет?

Поднявшись по некрутому склону, в полной тишине – если не считать цоканья каблуков Анны, – они подходят к могиле Саймона.

– Прости, – бормочет Анна.

Что-то мешает Карен остановиться.

– Надеюсь, это надгробие заслуживает твое одобрение, – резко бросает она.

Прямоугольная мраморная плита, на которой выгравированы лишь даты рождения и смерти Саймона.

– Не хотела тебя обидеть.

У Карен пылают щеки. Она наклоняется, помогает Молли поставить в вазу анемоны и чувствует, что не может успокоиться.

– Уйди, прошу тебя.

Почти сразу Карен жалеет, что произнесла эти слова. «Анна моя лучшая подруга. Она была рядом, когда я выходила замуж, когда рожала детей, она очень поддерживала меня, когда умер Саймон…» И все же Анна уходит прочь по узенькой дорожке, а Карен просто стоит и слушает, как цокают каблуки, смотрит, как развеваются на ветру полы стильного черного пальто.

Майкл берет себя в руки и достает из-под кассы письмо. Подписано «Бобом Хокинсом в присутствии понятых». Значит, еще какое официальное.

Он читает список, тревога растет. Можно сверить сумму по своим квитанциям – они лежат в коробке в подсобном помещении, Майкл так и не заставил себя на них взглянуть, – но он помнит почти каждую закупку, так что все должно быть правильно.

3800 фунтов.

Сумма серьезная.

Предложить, что ли, Бобу несколько сотен, чтобы он успокоился, занять где-нибудь? Но если Боб пытается вернуть без малого четыре тысячи, то Ян вскоре потребует еще больше. За последние несколько месяцев я закупал почти весь свой запас у торговца из Ковент-Гарден и у голландца. Отдать оба долга разом невозможно. Как мне потом гасить ипотеку? Платить за учебу детей? За аренду помещения? Я и так уже просрочил все, что можно.

Он поднимает взгляд к потолку, будто призывая на помощь какие-то высшие силы. Но Майкл не верит в бога, и эта последняя несправедливость еще раз доказывает, что здесь он прав. Опустив, наконец, глаза, он замечает строй стеклянных ваз над кассой. Он встает с табуретки и, не удержавшись, берет в руки одну из них, самую большую. Ваза круглой формы, дорого стоит. Вдохнув пыль, он кашляет.

Затем поднимает вазу обеими руками над головой, как баскетбольный мяч, и швыряет что есть силы о серый бетонный пол.

12

– Мамочка, ты почему плачешь?

Люк стоит в параллелограмме света от полуоткрытой двери в гостиную.

Вот те на, думает Карен. Я уложила его в постель час назад. Наверное, он сверху все слышал. Неужели я так расшумелась?

– Просто я немного грущу, милый, – говорит она, стараясь выбирать слова так, чтобы не вызвать у него беспокойства.

– Грустишь из-за папы?

– Да. – И из-за дедушки, думает она, но не произносит вслух. – Сегодня был особенно грустный день.

Люк хмурится.

– Обнять тебя?

– Было бы здорово.

Он устраивается рядышком на диване, гладит ее по голове своими маленькими пальчиками. Вскоре однообразное движение его убаюкивает. Карен несет сынишку наверх, в детскую, задерживается у кроватки, слушает его ровное дыхание.

Я потеряла Саймона, думает она. Скоро потеряю отца. Нельзя потерять еще и Анну.

В гостиной она берет в руки мобильный.

«Мне очень жаль. Сегодня был скверный день, как ты и говорила, но все же мне не следовало срываться на тебе. Я очень виновата. Прости меня, пожалуйста. Люблю, целую. К.»

И чтобы не раздумать, не перечитывая, нажимает «Отправить».

– Как всегда? – спрашивает хозяйка.

Майкл кивает.

– Да, пожалуйста.

Линда цедит пинту «Спеклд Хэн». Бронзовый нектар медленно льется в бокал, и Майклу уже невтерпеж. Много лет назад он стал завсегдатаем этого места. Здесь всегда огромный выбор разливного пива, и хотя в «Черной лошади» сменилось уже несколько хозяев, она остается одним из немногих приличных пивных заведений в округе: низкие потолки и деревянный пол, панели из витражного стекла и мишень для дротиков, тусклое освещение – темно как в погребе, сколь бы ярко ни светило солнце на улице.

Господи, как же мне этого не хватало, думает он и через считаные секунды ставит на стойку пустой бокал.

Линда удивленно поднимает бровь.

– Похоже, не помешает еще один?

– Да.

Неподалеку он замечает своего соседа Кена. Кен давно вписался в обстановку заведения так же прочно, как доска для записей и подставки под кружки. Он на своем обычном месте, большой зад свешивается с обтянутого кожей сиденья барного стула. Дожидаясь, пока Линда нацедит второй бокал, Майкл чувствует на себе взгляд Кена.

– Тебе взять? – на автомате спрашивает он и тут же вспоминает, что едва способен оплатить пиво для себя самого.

– Спасибо, дружище. – Кен делает знак Линде налить еще пинту. – Трудный день?

Майкл кивает.

– Пожалуй.

Достав двадцатифунтовую купюру, он уже хочет было поделиться своими горестями с этими двумя, но что-то его удерживает. Худые вести не лежат на месте. Вряд ли его бизнесу пойдет на пользу, если возникшие проблемы предать огласке. Пусть Линду и Кена птицами высокого полета не назовешь – насколько ему известно, Кен подрабатывает то тут, то там, – Майклу стыдно. Стоит только признаться, насколько я близок к тому, чтобы потерять дело всей своей жизни, – и мне не удастся его сохранить, думает он. Интересно, я боюсь рассказать об этом Крисси по той же причине?.. Алкоголь наконец ударяет в голову, и Майкл с облегчением переводит разговор на менее больную тему – состоявшийся на прошлой неделе футбольный матч.