Мария Валевская - Мариан Брандыс

Приложенный к письму «букет» был в действительности великолепной брошью с бриллиантами. Валевская не приняла драгоценности (этот жест, отлично говорящий о ее бескорыстии, получил широкую огласку и комментировался в светских кругах столицы, если о нем упоминают несколько посторонних мемуаристов), не согласилась второй раз поехать в Замок. И с тех пор она бывала там каждый вечер до самого отъезда императора из Варшавы.

Эти четыре любовных письма Наполеона являются совершенно исключительным сводом документов, особенно если рассматривать их на фоне тогдашних варшавских событий.

Мысленно перенесемся на миг в атмосферу исторического января 1807 года. «Охваченная патриотическим восторгом», Валевская переживает дни радости и надежды. Столица освобожденной родины принимает самого знаменитого в мире человека – «Героя Двух Веков, Законодателя Народов, Сокрушителя Тиранов». Все взгляды обращены в сторону Замка, который в честь гостя назван Императорским замком. Где бы император ни появлялся, его встречают восторженные толпы патриотов. «Да здравствует Наполеон Великий! Да здравствует Спаситель Отчизны!» Освобожденная от прусской неволи Польша обожает своего освободителя и старается удовлетворить все его желания. Император требует сорокатысячное войско, значит, он будет иметь это войско, даже если разоренной стране придется выпустить все свои внутренности. Император жалуется на плохое снабжение армии, и самые почтенные варшавские нотабли бредут ночами по грязи от одной мельницы к другой, лишь бы польская мука вовремя попала на французские провиантские склады. Все для великого императора! Да здравствует великий император! Только он может разбить захватчиков и возродить стертое с географических карт Королевство Польское.

Именно в этой атмосфере всеобщего обожания Освободитель изъявляет новое желание: ему угодно, чтобы молодая замужняя дама стала его любовницей. С точки зрения императора в этом желании нет ничего особенного. Оно вполне укладывается в рамки нравов эпохи. А прежний опыт дает Наполеону все основания изъявлять такое желание. Разве не сопутствует ему повсюду почти религиозное обожание? Разве германские князья не целуют ему руку? Разве самые прекрасные аристократки Австрии и Пруссии не предлагали ему себя и свои прелести? Это же честь для всей страны, что «Герой Двух Веков» желает переспать с одной из ее представительниц. Это же счастье для смертной Данаи, что громовержец Зевс готов упасть на нее золотым дождем.

Но польская Даная из Валевиц недооценивает предлагаемого ей счастья и отбивается от французского Зевса. И ее можно понять. С ее точки зрения все выглядит иначе. Воспитанная в патриотической среде, привязанная к польским легионам, она уже давно обожает легендарного императора французов. Независимо от всего, что сказано выше о встрече в Блоне, можно поверить, что как-то ночью она действительно ускользнула из-под бдительного ока семьи, чтобы в неустановленном точно месте и времени пересечь дорогу ожидаемому Освободителю и выразить ему неподдельное почтение польской патриотки. Потом, на торжественном представлении в Замке, взволнованная донельзя, она смотрела императору в глаза с такой же самой преданностью, как все прочие варшавские дамы. И как все прочие варшавские дамы, она была готова на любые жертвы ради спасения родины. На любые – кроме той единственной, которой освободитель как раз и возжаждал.

Превращение мифического героя во влюбленного мужчину, домогающегося любовного свидания, должно было явиться для Валевской жестокой и болезненной неожиданностью. Жизнь уготовила этой молодой женщине тяжкое испытание. Совсем еще недавно семья «учинила насилие над ее чувствами» выдав за старца; теперь, когда двадцатилетняя женщина смирилась со своей участью, обожаемый император посягает на единственное, что охраняло ее с трудом обретенный покой: на веру в святость супружеских уз.

Письма императора дышат искренним чувством, они соблазнительны, они полны обещаний, но Валевская расценивает их как оскорбление. Она не хочет этих писем читать, не хочет на них отвечать. Бедная, наивная польская Даная! Она верит, что слезы оскорбленной гордости защитят ее от золотого дождя божественного желания!

Решения Олимпа окончательны. Любовь императора приводит в движение (может быть, и без его ведома) могучую машину морального воздействия. Многие лица согласовывают свои усилия, чтобы довести дело до удачного завершения. Эти люди хорошо знают слабые стороны женщины, избранной в жертву, и знают, как на нее воздействовать. Не силой, не угрозами, а хладнокровным патриотическим шантажом затаскивают они Валевскую в постель Наполеона.

И вот тут-то и начинаются осложнения для польского биографа. Потому что биограф хотел бы обнаружить подлинный механизм событий, разыгравшихся за кулисами императорской переписки; хотел бы выявить подлинные действующие лица исторической мелодрамы. А сделать это, оказывается, не легко…

VIII

Из печатных источников, как я уже говорил, следует вне всяких сомнений, что вдохновителем и организатором императорского романа был Талейран. Только немногие мемуаристы приписывают главную сводническую заслугу маршалу Мюрату, адъютантом которого был молодой Флао, отличавшийся при «спасении на грязях» в Валевицах. За технической реализацией любовного сценария следил генерал Дюрок, наполеоновский «офицер Для особых поручений». Непосредственное воздействие на Валевскую оказывали ее две подруги: «поседелая в сводничестве» и охотно служащая Талейрану мадам де Вобан и ее верная ученица Эмилия (Эльжбета) Цихоцкая, «блондинка с ангельским лицом, чья жизнь была сплошной вереницей любовных похождений». Я полагаю, что этой опытной команды, при энергичной поддержке со стороны молодых Лончиньских и абсолютном попустительстве престарелого Валевского, вполне было достаточно, чтобы сломить сопротивление двадцатилетней камергерши.

Но в освещении Массона и Орнано, единственных интерпретаторов воспоминании Валевской, «сватание» ее за Наполеона выглядит совсем иначе. Бытовая драма перерастает в национальную трагедию. В ролях «сватов» предстают первые особы наполеоновской Польши. Но вскоре мы убедимся, что рассказ камергерши высказывает много (весьма оправданных) сомнений.

Валевская изображает свой роман как дело par exellence[10] политическое. Она утверждает, что уступила Наполеону под воздействием просьб и патриотических настояний со стороны варшавских правящих кругов. По ее версии, всей интригой с первой минуты руководил князь Юзеф Понятовский. Он якобы принес ей первое письмо от Наполеона, он на балу в своем дворце пытался устроить ее первое сближение с императором. Когда личные старания князя оказались безрезультатными, по его инициативе состоялось специальное заседание правительства, где обсуждали средства, которыми можно сломить ее сопротивление. Заседание, по словам Валевской, протекало довольно своеобразно. Один из министров якобы предложил просто похитить ее и «связанную, с заткнутым ртом доставить в спальню Наполеона». (Так пишет Орнано.) Но в конце победило предложение Юзефа Понятовского воззвать к ее патриотизму. В соответствии с этим предложением князь Гуго Коллонтай составил умоляющее воззвание в письменном виде, которое подписали все члены правительства. На следующий день Понятовский и Коллонтай лично вручили ей этот документ. Только под давлением правительственной делегации она согласилась впервые поехать в Замок к Наполеону.

Именно эту сцену вручения Валевской правительственного мемориала необычайно впечатляюще изображает в своей книге граф Орнано.

Сцена разыгрывается в варшавской резиденции Валевских. Мария еще завтракает, когда без предупреждения появляются Понятовский и Коллонтай в качестве посланников временного правительства. Понятовский информирует Валевскую о тяжелом политико-стратегическом положении:

«…Император колеблется, вести ли ему дальше эту долгую кровавую и сомнительную по результатам кампанию. Что будет с нами, если Наполеон выйдет из войны с врагами Польши? Россия и Пруссия опять захватят кашу несчастную страну, принеся нам нужду и месть».

Валевская не хочет верить, что Наполеон может кинуть Польшу на произвол судьбы.

«Я говорю вам то, что узнал от императора, – резко ответил Понятовский. – Ваше поведение с императорским величеством выглядит не таким, как ожидали.

Может быть, ради вас он окажется более уступчивым, к сожалению, он не столь милостив ко всему народу. И если ход событий склонит его отступить из нашей страны и перенести войну в другое место, мы не сможем иметь к нему никаких претензий. Не так ли, господин канцлер?

– Я того же мнения, ваше высочество, – грустно ответил Коллонтай.

– …Графиня, – продолжал Понятовский, – на последнем заседании кабинета было решено обратиться к вам с официальным призывом. Кто-то, пользующийся нашим доверием, непременно должен находиться подле его императорского величества… кто-то, чье присутствие доставит ему удовольствие. Прошу поверить мне, графиня, основательное изучение обстоятельств убедило нас, что полномочным представителем, который нам так нужен, должна быть женщина.