Товарищ Богдан - Борис Раевский

Когда Бабушкин вернулся в свой цех, огромный, дебелый мастер встретил его злым взглядом маленьких, глубоко посаженных, нацеленных, как пистолеты, глаз. Но обычно он через каждые два слова пересыпал свою речь ругательствами, а теперь не сквернословил.

— Становись к тискам, — хмуро сказал он Бабушкину и, взяв у него «прогульную записку», порвал ее на мелкие клочки.

Рабочие перешептывались. Такого еще никогда не было. Подумать только — мастер отступил! Ай да Бабушкин! Смелый парень! Утихомирил держиморду!

В этот вечер мастер не назначил «экстры».

А когда на следующий день на фонаре снова появился плакат: «Сегодня экстра — работать ночь», Бабушкин, ни слова не говоря, подошел к табельной доске и снял свой жестяной номерок.

Работающие неподалеку слесари настороженно переводили взгляд с Ивана на мастера.

«Чем же это кончится?» — думали они.

Илья Костин не стал выжидать. Подмигнув Бабушкину, он нарочно с громким стуком кинул напильник на верстак и потянулся, расправив плечи. Потом неторопливо подошел к табельной доске и снял номерок.

Мастер глядел на него в упор своими злобными заплывшими глазами. Илья стойко выдержал его взгляд.

Вслед за ним еще три слесаря взяли номерки. Впятером, под сочувственный шепот рабочих, они покинули цех.

А еще через несколько дней Бабушкин одержал окончательную победу над мастером. Произошло это вот как: однажды Бабушкин показал рабочим плотный листок бумаги, на котором сверху четким, красивым почерком было написано: «Заявление».

Слесарь просил дирекцию выплатить ему деньги за те два дня, которые он прогулял по вине мастера.

— Ох, допрыгаешься, буйна голова! — хмуро сказал чахоточный старик слесарь. — И так ты им уже в печенки влез! Помяни мое слово, вышибут тебя с завода! Как пить дать, вышибут!

— Брось ты, Ваня, с этим гадом связываться! — посоветовал Бабушкину и Илья Костин. — Проучил пса — и ладно! Охота еще из-за грошей баталию заводить?!

— Не в деньгах корень, — горячо возразил Бабушкин. — Тут дело в принципе. Пусть начальству не повадно будет измываться над мастеровым. Пусть все видят: и мы не лыком шиты, можем отстоять свою правду.

Бабушкин снова поехал к инспектору, заставил его написать на заявлении, что вынужденный прогул подлежит оплате, и передал бумагу в дирекцию завода.

— Все одно не заплатят! — говорили слесари. — Виданное ли дело: рабочий хозяина прижимает!

В день получки несколько слесарей вместе с Бабушкиным направились к кассе.

— Ох, и шуганет тебя кассир! — тихонько посмеивались над Иваном товарищи по цеху.

Но, ко всеобщему удивлению, Бабушкину выдали полностью весь заработок, в том числе и за два дня, которые он прогулял из-за мастера. Очевидно, дирекция побоялась вызвать недовольство на заводе: и так уже рабочие волновались. А мастеру хозяин дал нагоняй.

— Отчаянный ты парень! — восторженно сказал Бабушкину чахоточный старик слесарь. — Ну, пущай теперь мастер только зацепит меня! Я ему, ироду, покажу! — И старик помахал над головой большим костистым кулаком.

«Николай Петрович»

На Семянниковском заводе работал пожилой токарь Фунтиков. Его называли «патриархом» за окладистую русую широкую бороду и низкий, густой бас. Фунтиков был высокий, широкий в кости. В молодости он, наверно, был здоровяком, но теперь уже много лет глухо кашлял. Зимой и летом он ходил в одном и том же легком, давно уже потерявшем цвет, «подбитом ветром» пальто.

Бабушкин чувствовал, что Фунтиков исподволь присматривается к нему. Но зачем?..

Однажды он увидел, как «патриарх» о чем-то беседует с Ильей Костиным.

— Что за секреты? — спросил у Ильи Бабушкин.

Обидно, что его друг что-то скрывает от него.

— Подрастешь — узнаешь, — отшутился тот.

В субботу в цехе Фунтиков подошел к Ивану и спросил:

— В воскресенье ваша «партия» работает?

— Нет, гуляем, — ответил Бабушкин, не понимая, что от него нужно «патриарху».

— На танцульку, наверно, пойдешь? — насмешливо прогудел Фунтиков.

— Может быть, — вызывающе отрезал Бабушкин.

— На-ко вот, почитай лучше, — сказал Фунтиков, украдкой передавая молодому слесарю сложенный вчетверо листок. — Авось поумнеешь!

Бабушкин сунул бумажку в карман. Но ему не терпелось быстрее узнать, что в ней написано. Он положил рашпиль, которым опиливал паровозную деталь, и пошел в «ретирад»: так на заводе называли уборную.

Бабушкин читал, и холодные капельки пота выступали у него на лбу: Это была подпольная листовка. Неизвестный автор резко и зло высмеивал попов, царских чиновников и самого царя.

Столько гнева и возмущения было в листовке, что казалось, она, как динамитный патрон, вот-вот взорвется. Слова ее сразу запали в сердце Ивана. Но он понимал: найдут у тебя такую бумагу — каюк!

В понедельник Бабушкин подстерег Фунтикова на заводском дворе, возле кучи металлического лома.

— Дайте еще что-нибудь… Такое же… — робко попросил он, возвращая листовку.

— А зачем? — испытующе усмехнулся «патриарх».

— Хочу правду знать, — неуверенно ответил Иван.

— А узнаешь правду, что будешь делать?

Бабушкин растерялся. Об этом он еще не думал.

Фунтиков закашлялся, насмешливо нахлобучил Ивану шапку на самые уши и ушел.

«Эх, видно, не верит он мне!» — с горечью подумал Бабушкин. Он хотел было рассказать обо всем Илье, но передумал: а может, нельзя это говорить даже такому близкому другу?

Через несколько дней Фунтиков пригласил Ивана в воскресенье зайти к нему домой.

Бабушкину жаль было пропускать занятие в вечерней школе, но еще больше хотелось побывать у «патриарха». Интересно, зачем тот зовет его?

Иван надел свою выходную черную «тройку», белую рубашку со стоячим накрахмаленным воротничком, начистил до блеска сапоги. После Фунтикова он хотел еще зайти в сад, на танцы.

У «патриарха» собралась небольшая группа рабочих.

Фунтиков сам открыл дверь молодому слесарю, провел его в полутемную комнату, где, кроме стола, табуреток, шкафа, почти ничего не было, долго и молча оглядывал его новый костюм.

— Ишь вырядился! — насмешливо прогудел «патриарх». — Или свататься собрался?

Рабочие засмеялись.

Иван обиделся.

— А что — мастеровой обязан ходить в рвани? Засаленный и грязный? — вспыхнув, воскликнул он.

«Патриарх» сразу стал серьезным:

— Грязь, конечно, не обязательна. Однако и щегольство сознательному рабочему не к лицу. Есть дела маленько поважнее, чем надраивать штиблеты…

Вскоре пришел еще один токарь, которого Бабушкин часто встречал на заводе, а за ним вошел Илья Костин. Здороваясь, он смешно подмигнул удивленному Ивану, но ничего не сказал.

Началась беседа.

Говорили о порядках на заводе, потом Фунтиков достал из-за иконы подпольный листок и прочитал его.

Бабушкин с жаром слушал.

На следующее занятие Иван пришел уже не такой расфранченный, но нарочно в том же выходном костюме. «Патриарх» покосился на него, но промолчал.

Вскоре случилась беда: Фунтикова арестовали.

Однако кружок не распался. Им стал руководить рабочий Петр Морозов. Собирались поздно вечером, после работы. Все приходили усталые, измученные. Кто-нибудь садился у керосиновой лампы и читал вслух. Остальные слушали. Но как бы ни была интересна книга, постепенно глаза у всех сами собой начинали слипаться. Почитав два-три часа, кружковцы частенько засыпали тут же, едва успев спрятать запрещенную книгу. Была уже полночь. А в пять утра надо было снова вставать, спешить на работу.

Через несколько недель был арестован и Петр Морозов.

«Неужто кружок развалится?» — тревожился Бабушкин.

Но рабочие решили не отступать. Руководить кружком стал слесарь Василий Шелгунов.

Он был всего лет на шесть старше Бабушкина, но Иван чувствовал себя рядом с ним мальчишкой. И, конечно, не потому, что Шелгунов был высокий, широкоплечий здоровяк, которому Бабушкин едва доставал до подбородка. Нет, Иван, как и другие рабочие, очень уважал Шелгунова за его прямоту, начитанность, за огромную выдержку и силу воли.

У Шелгунова были больные глаза. Внешне ничего не заметно: глаза как глаза. Но по временам Шелгунова поражала острая, режущая боль. Все вокруг сразу мутнело, будто покрывалось туманом. Нестерпимая боль пронзала не только глаза, но и виски, словно каленым обручем стягивала лоб. Так продолжалось дня два-три. Шелгунов бродил полуслепой. Потом боль вдруг исчезала, зрение восстанавливалось. Другой бы давно пал духом, ныл, тосковал, бросил кружок. Но Шелгунов держался так стойко, что большинство товарищей даже не догадывалось о его тяжелом недуге.

Бабушкин хотел походить на Шелгунова и, сравнивая себя с ним, замечал много общего. И в самом деле — и тот, и другой родом из крестьян. Оба работают с малолетства: Бабушкин — у купца, потом — в торпедных мастерских, Шелгунов — на чугунолитейном заводе, потом — в харчевне, в переплетной мастерской. Оба учились в вечерней школе, оба слесари.