Товарищ Богдан - Борис Раевский

В школе задавали все больше уроков. Да и чтение затягивало Ивана. Чем больше он читал, тем яснее видел, как мало он знает. Вот в книге встретилось слово «апробация». А что это значит? Неизвестно. Иван, как советовала молодая учительница Крупская, выписывал незнакомое слово на длинную полоску бумаги. А вот еще мудреное слово — «экспроприация». Что это за зверь? Бабушкин выписывал «экспроприацию» рядышком с «апробацией». Завтра на перемене в школе он спросит о них Надежду Константиновну.

Но дело не только в словах. Встречая на улице гимназистов в форменных шинелях с сумками, закинутыми на спину, Иван от души завидовал им. Сам он окончил только два класса церковноприходской школы — умел читать, писать, считать да с грехом пополам знал молитвы. А о таких интересных науках, как химия или физика, он в детстве и слыхом не слыхал. Теперь, когда Ивану был уже двадцать один год, приходилось наверстывать: учить дроби и пропорции, реки и горы Италии, походы Юлия Цезаря и Александра Македонского.

Где же взять время на все это? И Бабушкин решил:

«Ничего! Не барин! Поменьше дрыхни!»

Но сколько — поменьше? Вставать он должен был в половине пятого, самое крайнее — в пять утра, чтобы поспеть на завод к гудку.

«Буду спать с одиннадцати до пяти, — постановил Бабушкин. — Вполне хватит!»

Но с завода он частенько возвращался в девять-десять часов вечера; поест — пора спать. Когда же читать? А Иван дал себе клятву: хоть понемногу, но читать каждый день обязательно.

«Ничего, — подумал тогда Бабушкин. — Не барин! С двенадцати до пяти тоже можно бока отлежать!»

Однако и в двенадцать он не всегда мог лечь в постель. Книг прибавлялось, и все они были нужные, интересные. Тогда Иван решил:

«Ничего! Не барин! Могу ложиться и в половине первого! А в воскресенье отосплюсь за всю неделю…»

Квартирная хозяйка, у которой Бабушкин снимал комнату, видя, как он шатается на ходу, возвращаясь с завода, и идет, почти закрыв глаза, покачивала головой и сочувственно говорила:

— Зачитался совсем! Смотри, у тисков не засни. Вытурят с завода!

— У нас не заснешь! — отшучивался Иван. — Такая гонка — пот смахнуть некогда!

Приятель Бабушкина — Петр Граев — не выдержал этого страшного напряжения и решил бросить школу.

— Ты что, сдурел? — накинулся на него Иван. — На всю жизнь желаешь остаться «числительным человеком»?

— Как? — не понял Петр.

— Числительным человеком, — повторил Бабушкин. — Ну, который числится-то человеком, а на самом деле, по темноте своей, недалеко от скота ушел.

Усовестил Петра, и тот остался в школе.

Но и сам Бабушкин чувствовал: долго так не вытянет. В глазах то и дело плавали оранжевые круги. Голова гудела. А бесконечные «экстры» совсем выбивали из колеи. Тут уж не почитаешь!

— Как скоты живем! — однажды пожаловался Бабушкин своей учительнице, Надежде Константиновне. — Здоровье губим, себя не щадим…

— Зато хозяину прибыль, — усмехнулась учительница.

— Но что делать? — спросил Бабушкин.

— Отстаивать свои права, — сказала Крупская, — бороться! Эти принудительные сверхурочные даже по жестоким царским законам запрещены.

Бабушкин после уроков долго беседовал с учительницей. А через несколько дней, увидев в цехе на фонаре объявление: «Сегодня экстра, работать ночь», он после окончания смены положил напильник, подошел к мастеру и потребовал свой табельный номер.

— Ослеп? — заорал мастер, тыча волосатой рукой в фонарь. — Не видишь — «экстра»!

Мастер был высокий, грузный. Лицо его — плоское, рыхлое и белое, как тесто, — казалось бы добродушным, если б не узенькие прорези заплывших жиром, злобно сверкающих глаз.

— У меня дома дела, — спокойно ответил Иван. — Давайте номерок!

Мастер побагровел. Слесари настороженно следили за этой сценой. Мастер был известный всему заводу «ругатель», а разозлившись, даже пускал в ход кулаки, тяжелые, как свинчатки. Особенно доставалось от него ученикам. Славился он своим умением пить не пьянея и ослиным упрямством.

Неужели мастер отпустит Бабушкина домой? Многие слесари тоже хотели бы покинуть цех, но не осмеливались.

— Отдохнуть, чай, желаешь? Как барин, на диванчике полежать? — ехидно спросил Бабушкина мастер.

— Ага! На диванчике, — невозмутимо ответил молодой слесарь.

— Ну что ж, отдохни, голубок, — вдруг ласковым голосом пропел мастер. — А коли шибко уморился, могешь и завтра на завод не приходить, и послезавтра… Отдыхай вволю, милай!

Мастер склонился над своей испачканной смазочными маслами покоробленной конторкой, что-то быстро написал на листке бумаги и швырнул его Бабушкину.

— «Прогульная записка»! — ахнул кто-то из рабочих, окружавших Бабушкина и мастера. — Как же ты теперь, Ваня?

Бабушкин спокойно взял в руки бумагу. Действительно, это была «прогульная записка». Мастер запрещал Бабушкину две недели приходить на завод. Так часто «учили» неуступчивых рабочих. Сиди две недели дома, делай что хочешь и живи на что хочешь. Зарплату за это время заводчик, конечно, не платил. Получить такую «прогульную записку» считалось большим несчастьем. Ведь дома у рабочего семья. Две недели всем придется голодать.

Но Бабушкин, казалось, вовсе не расстроился. Он попрощался с товарищами и ушел с завода.

Назавтра утром он почистил сапоги, надел крахмальную сорочку, выходной костюм, шляпу и вышел на улицу. Его теперь можно было принять за конторского служащего или приказчика.

Только что прошел дождь. Воздух за Невской заставой, обычно тяжелый, наполненный гарью, сейчас был свеж. Железные крыши блестели, словно смазанные маслом. Вымытые ливнем стекла окон, как сотни зеркал, пускали солнечные «зайчики».

Бабушкин сел на конку и поехал к фабричному инспектору.

Кабинет фабричного инспектора был маленький, вдоль всех стен до потолка высились одинаковые полки с одинаковыми серо-зелеными папками — «делами». Сам инспектор тоже был маленький, сухощавый, вертлявый. И лицо у него — мелкое, неприметное. Когда Бабушкин вошел в кабинет, инспектор встретил его стоя.

«Кто бы это? — подумал инспектор. — Руки большие, рабочие, а костюм и шляпа, как у интеллигента».

— Чем могу служить? — любезно спросил инспектор, делая шаг навстречу странному посетителю. Взгляд у инспектора был мягкий, приветливый.

Бабушкин кратко сообщил, кто он.

«Ишь ты! Оказывается, простой слесарь, а тоже шляпу напялил. В образованные метит!» — сердито подумал инспектор.

Глаза у него сразу стали сухими, колючими.

— На Семянниковском заводе дирекция творит безобразия, — спокойно продолжал Бабушкин. — Заставляет металлистов работать сверхурочно. Меня однажды мастер принудил шестьдесят часов не выходить из цеха…

— Тэк-с, тэк-с, — недовольно поморщился инспектор.

Он сел в кресло, но Бабушкина не пригласил сесть.

— Ну, и что тебе нужно? — грубо спросил он.

Глаза у Бабушкина потемнели, во рту пересохло. Но он сдержался.

— Вы, господин инспектор, не «тыкайте», — тихо сказал он. — Мы с вами в одном кабаке не пили. Вы обязаны защищать права рабочих? Так?! Вот и защищайте! По закону никто не может принуждать меня работать сверхурочно…

— Что-то не помню такого закона! — сердито возразил инспектор.

Он встал, в раздражении подошел к окну и повернулся спиной к Бабушкину. Трудную задачу задал ему слесарь. Официально инспектор должен заботиться о рабочих, об охране труда, о том, чтобы фабриканты не нарушали законов. Но как он мог защищать права рабочих, если сам получал взятки от заводчиков и зависел от них?

Вот и сейчас инспектор, конечно, хитрил. Закон, запрещающий принудительные сверхурочные работы, он прекрасно знал. Знал также, что на Семянниковском заводе, как и на других, постоянно нарушают этот закон. Но… Не выступать же ему против хозяев?!

— Ежели вам изменяет память, — дозвольте напомнить, — спокойно сказал Бабушкин.

Он вытащил из кармана бумажку и внятно, отчеканивая слова, прочитал полный текст закона. Эту бумажку дала ему Крупская. Учительница специально сходила в библиотеку, разыскала нужный закон и переписала его для своего ученика.

— Согласно пункта третьего, — сказал Бабушкин, — прошу вас, господин инспектор, немедленно вмешаться в эту историю. Прикажите мастеру отменить «прогульную записку». И пусть больше никого не заставляет работать сверхурочно! Иначе я пожалуюсь министру!

Инспектор забарабанил пальцами по стеклу. Выступать против владельца Семянниковского завода ему, конечно, не хотелось. Однако этот слесарь, очевидно, из «новых», «активных». Такому палец в рот не клади: чего доброго, поднимет шум на весь город!

— Хорошо, — сдерживая злобу, сказал инспектор. — Больно вы все умны стали. Послезавтра приходите на завод. Я поговорю с мастером..