Старая актриса на роль жены Достоевского - Эдвард Радзинский

Долгое молчание… Он опускается перед ней на колени.

Он. Значит, это ты всю жизнь любила… и всю жизнь служила?.. (Целует ей руки.) Значит, это ты — моя жена Аня? (Зовет.) Аня! Аня! Аня!

Стук в дверь.

Голос из-за двери. Можно Федю?

Он. Федю? Феди нету!

Голос. А кто вы?

Он. Я? (Безумно.) Я — Федя…

Голос. Тогда откройте!

Стук.

Он. А Феди нету!

Голос. А кто вы?

Он (совсем безумно). Я? Я — Федя.

Резкий стук.

(Кричит.) Не стучите! А то болит голова! В ней стук остается!.. Не стучите! Не стучите! Не стучите!

Стук затихает.

Аня, я скоро приду… Ты жди меня, Аня… Как всегда ждала! (Усмехнулся.) И пальто починить не забудь… Она. Федя! (Бросается к нему.) Федечка! Он. Когда я уйду… прочти мою смерть… А я послушаю… за дверью…

Стук в дверь.

Голос. Можно Федю?..

Он. Феди нету!

Голос. А вы кто?

Он. Я — Федя. (И вдруг резко срывается, бросается за дверь. Дверь захлопывается.)

Она (бессильно стучит в закрытую дверь). Федя! Феденька! (Бьется в дверь.) Федя!

Голос Феди. Аня! Аня! Пустите меня к ней! Она разбила мою жизнь! Аня! Ну что же ты?! Ну скорее, читай. Аня, они уводят меня…

Она (ковыляет к столу, берет книгу). Он… умер?

Голос Феди. Он умер.

Она (начинает читать). «Двадцать седьмого января тысяча восемьсот семидесятого года… Проснулась я около семи утра и увидела, что муж мой смотрит в мою сторону… «Знаешь, Аня, я уже три часа не сплю и все думаю… и только теперь я осознал ясно, что сегодня умру…» (Плачет.) «Голубчик, зачем ты это думаешь? Ведь теперь тебе лучше, кровь больше не идет?.. Ради Бога, не мучай себя, ты будешь жить, уверяю тебя!» — «Нет, я знаю, я должен сегодня умереть… зажги свечу и дай мне Евангелие». Это Евангелие было подарено Федору Михайловичу женами декабристов в Тобольске, когда он ехал на каторгу, и было с ним всю жизнь… Он часто, задумав что-то или сомневаясь в чем-либо, открывал Евангелие и прочитывал то, что стояло на первой странице (левой от читавшего). И теперь он сам открыл святую книгу… Открылось «Евангелие от Матфея». (Рыдает.) «Иоанн же удерживал его и говорил: «Мне надобно креститься от тебя, и ты ли приходишь ко мне». Но Иисус сказал ему в ответ: «Не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить всякую правду…» — «Ты слышишь — «не удерживай»… значит, я умру», — сказал муж и закрыл книгу… Я не могла удержаться от слез. Федор Михайлович стал утешать меня, говорил мне ласковые слова, благодарил за счастливую жизнь, которую прожил со мной. Затем он сказал мне слова, которые редкий из мужей мог бы сказать своей жене после четырнадцати лет брачной жизни: «Помни, Аня, я тебя всегда горячо любил и не изменял тебе даже мысленно».

Возникает тишина, очень долгая тишина. И вдруг раздаются бурные аплодисменты. Крики «браво!» в мегафон. Дверь распахивается — и влетает Федя.

Федя. Ах, какой финал! Брависсимо! Поздравляю: съемка кончилась! (Орет.) Ночные актеры! Быстрее стягивайте с себя одну личину, чтобы оставить другую!.. Хо-хо! Можешь разгримироваться, старуха! Ты здорово сыграла финал. У меня — мурашки по спине. (Хлопает.) Аплодируют и все бараны в зале! (Овация за дверью.) Слышишь — дружки в пивбар ждут! Хо-хо-хо!

Она молча, почти в ужасе глядит на него.

Ну, что вылупилась?.. Сколько я звонил тебе за эти годы — сколько унижался?.. Ах, сыграйте в моем фильме «Чайковский». Хо-хо! Узнала? По-моему, ты потрясена, карга? Тогда — тысяча пардонов! Но у меня не было выхода: ты должна была сыграть в моем гениальном фильме — про Федю Достоевского! Здорово я вытащил из тебя Аню? Сколько сил! Я рад, я не ошибся в тебе. Ты по-прежнему — великая! Ай да я, ай да Федя! Гений!

Она начинает хохотать. Она безумно хохочет.

Она (погибая от смеха). А я все думала, на кого вы похожи? И только теперь поняла! На моего мужа номер три! Он был тоже режиссер! И тоже был помешан на том, что все делает гениально! Он так храпел во сне, что я его всегда будила и умоляла: «Пожалуйста! Не спи как гений! Спи как все». Ха-ха-ха!.. Значит, и директор этого дома?..

Он. Ага! Хо-хо-хо! И твои дети, кстати, тоже!.. Они никуда не уезжали!

Она. Ха-ха-ха! Они готовятся обнять свою бабулю?

Он. Угу! Они спят и видят на экране обвал твоего лица!.. Хо-хо-хо! (Бормоча.) Всех дураков обманул Федя! Все так хорошо получилось!

Она. Ха-ха-ха! Да, все отлично! И чтобы стало совсем замечательным, вы сейчас ноги в руки — и вон отсюда! (Орет.) Убийца!

Он (изумленно). Не понимаю, старуха?

Она (захлебываясь). Ты убил Федю? (Издеваясь.) Может, это его я ждала полсотни лет!.. (Вопит.) Однако здесь все еще пахнет режиссером. (Ковыляет к вазе.) С режиссерами в моей жизни давно покончено! (Швыряет в него вазу .) Вон! (Швыряет в него ведро с хлоркой.) Вон! Вон! Вон!

Он (уворачиваясь). И чего шумит?.. Я и так ухожу отсюда… Я всегда ухожу… когда съемку закончил…

Она (потерявшись). Какую… съемку?

Он (вдруг шепотом). А я тебе не объяснил? Я по-новому снимаю (таинственно), без пленки. (Отходя к дверям.) Я уже сколько лет так снимаю: и про Чайковского так снимал… и про Толстого Льва… и про Высоцкого Володю… А теперь вот — про Аню и Федю… снял! (Совсем безумно.) Надо только верить! (Подмигнул.) Мы-то с тобой верим, ведьма: «Не улетают слова — и остается произнесенное… И воображение — реальнее реальности…» Это открыл я, Федя, — режиссер, гений! Хо-хо-хо! (Убегает.)

Она одна. Долго сидит молча, потом улыбнулась.

Она. Это был он?.. Ха-ха… «Мы были на бале… на бале… на бале…» (Останавливается, будто ожидая голоса из-под дивана.) «И с бала нас прогнали…» (Вновь вслушивается, но в комнате тишина.) «Прогнали по шеям…» (Она со вздохом поднимается и как-то трудно, волоча ноги, идет к эстраде, поднимается и медленно начинает.) «Солнце моей жизни Федор Достоевский… В тысяча девятьсот десятом году, живя в полнейшем уединении, я погрузилась душой в прошлое, столь для меня счастливое…»