Перпендикулярный мир - Владимир Орешкин

— Этого не нужно, — сказали мне, — мы пустим фонограмму.

У Трифона день рождения. Ему исполняется пятьдесят пять лет. Я видел его и разговаривал с ним. Это он предложил мне и Гере работу.

Я — иностранец. Иностранец, это такой человек, про которого уже все знают, что он иностранец, — и это обстоятельство чуть-чуть отделяет его от остальных.

Но, по крайней мере, никто больше не наезжает на меня, с требованием выяснить отношения.

У Сыча сломана челюсть. Мне об этом сообщили доброжелатели. «Вы знаете, тот старшина, с которым вы едва не подрались, сломал челюсть. Его положили в санчасть. На несколько дней».

Вот, дожил, у меня есть доброжелатели. Незнакомые люди подходят ко мне и что-то говорят… Доброжелатели, среди них.

Мне, как иностранцу, отвели в хозблоке отдельную комнату, похожую, правда, на конуру, — но со своей дверью. Геру поместили в дамское общежитие, где в каждой комнате по шесть кроватей, на которых спят уборщицы, поварихи, прачки и садовницы… Она довольна, она привыкла жить среди людей, — но перебралась ко мне.

Сидит у меня в комнате, и смотрит на меня.

Мне от этого, — не по себе.

Завтра — праздник. Сегодня вечером примерка белых рубашек, с народной вышивкой, и лаптей, в которых любят ходить пастухи и пастушки. Еще хотелось бы потренироваться в игре на свирели, чтобы получались хоть какие-нибудь звуки. Раз уж назвался груздем и подался в актеры, нужно не ударить лицом в грязь.

До примерки, — много времени. А у меня дело.

С обеда остался апельсин, каким здесь попотчевали иностранца, и нераспечатанная пачка вафель «Артек».

— Не скучай, — говорю я Гере, и выхожу на улицу.

Хозблок недалеко от основной усадьбы. Вернее, от трехметрового бетонного забора, которым эта усадьба, вместе с прилегающей территорией, отгорожена от остального мира.

Санчасть, одноэтажное длинное здание, несколько в стороне. От хозблока до санчасти — метров двести, не больше. Мне уже объяснили.

Так что скоро показывается и она, с обложенной битыми кирпичами клумбой у входа. На которой вместо цветов растут развесистые лопухи.

Но мне-то какое дело.

— Мне нужен старшина Сыч, — говорю я какой-то сонной старушке в белом халате. — Вот, пришел его навестить.

— Пятая палата, — бросает лениво она, и опять принимается выводить каракули в амбарной книге, от которой я ее отвлек.

Иду по пахнущему валерианкой коридору. Один, два, три, четыре, пять… До пяти я считать умею.

Стучусь вежливо… Стучу еще, — ответа не слышу.

Тогда открываю дверь без приглашения. И — вхожу.

В палате четыре койки, но заняты только две. На одной — бледного цвета человек, лежащий на спине. Глаза его закрыты, руки вытянуты в стороны, а ноги — вперед, как две неподвижные палки. Одна из них наручником соединена с железной перекладиной кровати. Так что между ногой и кроватью видна прочная металлическая цепочка этих самых наручников.

На другой кровати, — Сыч.

Я бы не узнал его, если бы не был знаком накоротке. Голова его закутана бинтом, особенно нижняя ее часть. Так что из-под бинтов видна только челка, острый нос, губы и страдающие глаза.

Он не слышал моего интеллигентного стука, потому что уши у него забинтованы. Он — старшина, поэтому для него не пожалели перевязочного материала.

При виде меня, — лицо его меняется. По крайней мере, — видимая его область. Зрачки глаз расширяются, нос становится острей, руки автоматически пытаются натянуть на себя одеяло.

Должно быть, он решил, что я пришел его добить, — как у них в охране, наверное, принято. «Довести до конца действие»… Так, кажется.

— Давно не виделись, — говорю я, и выкладываю перед ним на тумбочку гостинцы: апельсин и нераспечатанный «Артек».

Он смотрит на подарки, и капельки пота выступают на его лбу. Происходящее выше его понимания. Он подозревает во мне изощренный садизм.

— Слушай меня внимательно, — говорю, между тем, я. — Все, что я сейчас скажу, ты запомнишь на всю жизнь…

Внимание Сыча переключается с подарков на меня. Более заинтересованного слушателя не отыщешь и днем с огнем.

— Я скоро должен уехать. На какое-то время… Девушка останется здесь… Одна-одинешенька… Как ты думаешь, она к тебе хорошо относится?

Старшина не отвечает мне. Он старшина, и знает, — отвечать, не его дело, его дело слушать.

— Поэтому на глаза ты ей попадаться не будешь. Ни ты, ни твои друганы… У тебя есть дети?

Я делаю паузу, паузу он понимает, — не глупый.

Кивает головой.

— Жена?

Еще кивает.

— Ради них, наверное, стараешься, выкладываешься на службе. Вот до какого состояния себя довел… Бедняжка… Так что, запомни, — будет все в порядке с девушкой, будет все в порядке с твоей семьей… Запомнил?

Кивает.

— Вообще, в порядке… — говорю я. — Упадет ей, к примеру, кирпич на голову, мало ли чего может свалиться с дерева, — отвечать будешь ты… Подскользнется она где-нибудь ненароком, сломает ногу, — отвечать будешь ты… Ты теперь у нас будешь за нее главный ответчик. До конца дней своих…

Он верит мне… Не верить мне нельзя, — потому что я не вру и не лукавлю.

Я сам верю тому, что говорю… Что-то, сродни гипнотическому трансу, нашло на меня. Я словно бы по слогам, как первоклассник, читаю незнакомую молитву, произношу слова, значения которых вполне еще не понимаю. Но знаю, что все делаю правильно, говорю то, что должен сказать.

Вижу дорогу к нему, иду по ней, — и не собьюсь с нее.

Я играю по его правилам, они противны мне, — так мелки, убоги, примитивны, так — зверины.

Но это — гарантия. Даже не на год и не на два… Навсегда.

Другое, — до него не дойдет.

— Вперед, заре навстречу, товарищи в борьбе!.. Штыками и картечью, проложим путь себе!..

Негромкий речитатив раздался с соседней койки. Но ясный и отчетливый. Я оглядываюсь. Бледный человек декламирует все это с закрытыми глазами.

— Шизик! — поясняет Сыч… Он признал во мне начальника, тон его угодлив и слащав. Так он привык разговаривать с сильными мира сего.

Я — сильный.

— У них группа была, наскочили на наших снайперов… Через наших снайперов никто не пройдет!.. Этот один в живых остался, да и то — не жилец. Вдобавок, головой рехнулся. Ты… Вы не слушайте его, — он бредит.

— Может, тебе попить дать, — говорю я, заметив, что на тумбочке раненого, пусто.

— Товарищи в борьбе! — отвечает мне раненый.

Я сам был однажды в подобном положении, когда не было воды. Так что встаю, ненадолго выхожу из палаты и возвращаюсь уже с большой пивной кружкой, полной хорошей колодезной воды. Она чиста и прозрачна. От нее не пахнет хлоркой. И ионами всего, что выбрасывают люди на помойки.

Подхожу к прикованному, склоняюсь над ним. Приподнимаю голову, осторожно подношу к губам кружку… Вода капает на губы, он приоткрывает их и начинает делать глотательные движения. Какие-то судорожные, словно суток двое или трое бродил по раскаленной пустыне, в поисках оазиса.

— Я с ним для охраны, чтобы не сбежал, — говорит мне Сыч. — Да он и не сбежит. Куды ему.

Вода в кружке уменьшается, как и силы пьющего… Хватило того где-то на треть. Он откинул потяжелевшую голову и закрыл рот. Затих… Забыл про своих товарищей. Которые — в борьбе.

— Помрет скоро, — сказал Сыч, — по нему видно… До вечера не дотянет.

— Я не шизик, — вдруг услышали мы тихий, но отчетливый голос, — я — шифровальщик центрального штаба северного военно-морского флота… Нахожусь на особом задании, по проведению акции возмездия.

— Здесь недалеко их секретная база, — пояснил Сыч. — Их на днях хорошенько долбанули… Сначала, — крылатыми ракетами, а потом, просто так, с воздуха. Наверное, до сих пор горит…

— Товарищи погибли… — продолжал, между тем, шифровальщик, — полегли, как один… Я единственный остался в живых…

— Вы послушайте, — сказал Сыч, — он сейчас забавные вещи начнет брехать…

— Там сокровища, богатства, вся неприкосновенная казна флота, — продолжал шифровальщик, — берите себе… Только нажмите на красную кнопку, — чтобы взлетели баллистические ракеты. Они уже наведены на цель, — нужно только нажать красную кнопку.

Сыч пошурудил свою повязку и раздвинул ее в нужном месте, так что показалось ухо. И сделал мне знак рукой. Сам же спросил елейным тоном.

— Что там у тебя за богатства, служивый?

— Казна флота: деньги, в рублях и долларах, якутские алмазы и золото в слитках.

— Много золота? — продолжал подначивать его Сыч.

— Много, — отвечал шифровальщик, — несколько тонн. Я сам не видел, но знаю точно.

— И за все это нужно только нажать красную кнопку?

— Красную кнопку.

— Мы сами от этой кнопки на воздух не взлетим?

— Баллистические ракеты.

— Где это все лежит? Как до твоего золота добраться?