Тимошкина марсельеза - Галина Карпенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оглядев Тимошку со всех сторон, Польди распахнул дверь и крикнул:
— Петрович!
В комнату вошёл швейцар.
— Петрович, я буду вам платить, — сказал Польди. — Эту рвань надо всё долой. — Он показал на Тимошкин пиджак. — А его, — он ткнул Тимошку в грудь, — а его надо хорошо мыть. Понятно? Мыть с мылом.
Через несколько дней, вымытый, переодетый и накормленный, Тимошка уже работал на манеже.
* * *— Алле! Алле!
Тимошка с разбегу ухватывается за перекладину трапеции и выпускает её из рук.
— Смело! Смело! — кричит Польди. — Что ты как тюфяк из солома! Алле!
Польди недоволен. Он ещё и ещё раз заставляет Тимошку хвататься за трапецию. Тимошка старается изо всех сил — ему хочется угодить Польди.
— Алле! Алле!
— Польди, он будет хорошо работать, — говорит низенький человек с белой собачкой на руках.
Это Александр Иванович, клоун Шура, который первым в цирке поздоровался с Тимошкой.
Польди не удостаивает клоуна ответом.
— Я прошу вас немного музыка, — просит Польди.
И клоун Шура, растягивая крошечную гармонику, подбадривает Тимошку улыбкой. Польди не улыбается.
— Алле! Алле! — повторяет Польди до тех пор, пока у Тимошки не начинает кружиться голова.
«Желаете с пулемётом?»
— Где же ваш подопечный? — спросил Анатолий Васильевич, когда хмурый Репкин появился утром в дверях его кабинета.
Репкин нахмурился ещё сильнее:
— Обманул он меня, Анатолий Васильевич!
— Как обманул?
— Очень просто. Сказал, что вернётся, и вот нету.
— Может быть, вы чем-нибудь вспугнули ребёнка? Меня, знаете, сейчас самого пугает манера некоторых разговаривать. — Луначарский строго посмотрел на своего помощника.
— Ничем я его не стращал. Сам не понимаю, почему удрал, — досадовал Репкин. — Пропасть может — вот что нехорошо.
— Подождите, ещё явится, — успокаивал Луначарский.
Репкин в надежде, что, может, так оно и будет, отправился по распоряжению наркома в театр. Уходя, он попросил часового:
— Тут мальчишка будет меня спрашивать. Так ты растолкуй, пусть идёт на квартиру. Там его пустят. Вот адрес написан. Тут недалеко.
Часовой пообещал, что растолкует, и надел записку на штык.
* * *В театре Репкина уже ждали. Директор, очень вежливый господин, усадив Репкина в кресло, ласково объявил:
— Спектакля нынче не будет.
— Как не будет?
— Не будет, — повторил с улыбкой директор и задымил душистой папиросой.
До спектакля оставался час, в театр должны прийти рабочие. А он сидит в крахмальной манишке и куражится…
— Мы не можем играть бесплатно…
Репкин вскипел. И вдруг вспомнил Тимошку: «Ты бы на него сразу пистолет».
— Спектакль будет! — сказал Репкин и встал с мягкого кресла. Глядя в упор на директора, он повторил: — Спектакль будет, а для порядка в театре будет присутствовать вооружённый патруль! Желаете с пулемётом?
Через час в театре зазвенел третий звонок, и в наступившей полутьме раздвинулся занавес.
Зрители сидели не раздеваясь, в валенках, в шубах. Актёры, представляющие на сцене древнегреческую жизнь, играли в лёгких хитонах, дрожа от холода.
Патрульные вместе со зрителями смеялись, аплодировали, а златокудрая богиня, косясь на пулемёт, пела на «бис».
Спектакль состоялся!
* * *— Это вы слишком, — выговаривал Луначарский Репкину. — Зачем же пулемёт? Наша сила в убеждении, а не в оружии.
Сила убеждения
— Сегодня у меня лекция, — сказал Анатолий Васильевич. — Как бы мне опять не попасть впросак.
— Да что вы? — удивился Репкин. — Недавно на вашу лекцию ребята с крейсера пробились, очень довольны остались. А народу, говорят, было! Не протолкнуться.
— В том-то и дело, — подтвердил Луначарский. — Я сам насилу пробрался. Комично, но лекции могло и не быть. Стиснули меня вот так… Прошу: «Товарищи, пропустите, пожалуйста», а мне в ответ: «Подумаешь, барин!» Я молю: «Пора начинать лекцию». А мне: «Без тебя начнётся». Представляете моё положение? В результате лекцию начали с опозданием. А я себе никогда не разрешаю опаздывать. Поэтому сегодня надо отправиться пораньше…
Луначарский поглядел на часы и сказал с досадой:
— Не могу терять время даром. Не в моих правилах.
— Разрешите, я с вами нынче пойду, — предложил Репкин. — Со мною, будьте покойны, пройдём без затруднений!
— Прекрасно! — обрадовался Анатолий Васильевич. — Я на вас надеюсь. — И сел за работу.
Хотя Луначарский надеялся на Репкина, но за час до лекции прервал свои занятия и стал торопить:
— Товарищ Репкин, идёмте! Уже пора, дорогой!
— Да тут дойти-то десять минут, — успокаивал его Репкин.
Но Луначарский настоял на своём:
— Пошли, пошли, опоздаем!
Перед цирком «Модерн», где в Петрограде проходили митинги, стояла огромная толпа.
— Вот видите? — заволновался Анатолий Васильевич. — Как мы теперь пройдём?
— Ничего, следуйте за мной. — И Репкин так стал работать локтями, что Луначарский, чуть не потеряв шляпу, достиг благополучно сцены.
Зал «Модерн» был полон до отказа: на стульях сидели по двое, по трое, стояли плечом к плечу в проходах, ухитрились пристроиться даже на перилах лестницы.
Люди на лекцию пришли разные. Кого только тут не было: матросы, солдаты, большинство было в шинелях, и штатских немало — рабочие, студенты, барышни. Пришли и такие, которые хотели сбить оратора.
— Знаем ваши большевистские лозунги!!! — кричали с галёрки. — Народу хлеб нужен, а не разговорчики!
В перекрещённой на груди пулемётной ленте, с гранатой на поясе какой-то матрос, видно из анархистов, орал во всю глотку:
— Всем свобода, всем без исключения!
Не дожидаясь, когда утихнет зал, Луначарский начал читать лекцию о коммунизме.
Лекция называлась: «Коммуна грядущих дней».
— Прошлый раз, — спокойно сказал Анатолий Васильевич, — я вам рассказывал о самом раннем коммунизме на земле: о первобытном обществе. — Он задержал свой взгляд на горластом матросе, который ещё что-то кричал и бил себя в грудь маузером. — Потом я рассказывал вам про средневековье, — продолжал Луначарский. — А сегодня мы вспомним Парижскую коммуну!
Шум стал стихать.
— Чего он там говорит?
— Не мешай оратору! Давай продолжай лекцию!
В зале захлопали. Кто-то крикнул: «Ура!»
— Я продолжаю, — сказал Луначарский. — «Шапки долой!» — так начинается одна из книг, которая рассказывает о подвиге коммунаров.
Стояла уже полная тишина. И горластый матрос, сдёрнув бескозырку, прислонился к стене и слушал со вниманием.
— Мы сделаем Россию грамотной. Мы построим сотни, тысячи школ, — говорил Луначарский. — Это будет прекрасно. Мы построим коммуну, которая переживёт века.
Луначарский переждал аплодисменты.
— Слыхал? — Матрос с маузером подтолкнул взъерошенного студента. Но тот даже не оглянулся.
— Браво! Браво! — кричал студент.
— Построим! — поддерживали его.
— Парижская коммуна для нас жестокий, но мудрый урок. Мы теперь не отдадим то, что нами завоёвано. — Анатолий Васильевич вынул из жилетного кармана маленький листок и прочёл его по-французски. — Это «Карманьола», товарищи! Её пели коммунары. Я перевёл эту песню на русский язык. — Анатолий Васильевич поднёс листок к близоруким глазам. — Слушайте!
— Просим, просим! Читай! — опять зашумели в зале.
Дело пойдёт, пойдёт, пойдёт.Всех буржуев — на фонари!Станцуем «Карманьолу»,Пусть гремит гром борьбы! —
читал Луначарский.
Пусть гремит гром борьбы! —
повторяли за ним слова песни.
Зал уже пел.
Улыбаясь, Анатолий Васильевич дирижировал многоголосым хором:
Пусть гремит гром борьбы!Гром борьбы…
— За победу!!! Ура!
Народного комиссара после лекции хотели качать, но Репкин не дал:
— Анатолий Васильевич устал, и совсем это, товарищи, ни к чему.
— Спасибо, — благодарил его потом Анатолий Васильевич. — Один раз меня качали. Я потом лежал целый день — так было плохо с сердцем.
Репкин провожал Анатолия Васильевича до его дома. Всю дорогу они разговаривали. Репкин расспрашивал Луначарского про Францию, и тот с увлечением рассказывал про Париж.
— Мы, когда в кругосветке были, заходили в Марсель. Тоже красивый город, — сказал Репкин.
— А вы знаете, что в честь этого города получила своё название «Марсельеза»?
Сдвинув на затылок шляпу, Анатолий Васильевич вполголоса напел знакомый мотив.
— Её написал Руже де Лиль, и, извольте знать, ещё в тысяча семьсот девяносто втором году!