Освещенные аквариумы - Софи Бассиньяк

— Кто там? — не слишком любезным тоном спросила она.

— Поль Росетти.

Что еще за Поль Росетти, с недоумением подумала Клер и тут же вспомнила, что видела это имя на почтовом ящике нового соседа. Его визит вывел ее из равновесия. С тех пор как он переехал, она практически не сталкивалась с ним. Иногда думала о нем — в основном, когда слышала, как он у себя наверху ходит или открывает окно, — но с некоторой долей смущения. В сущности, она разделяла мнение месье Лебовица, однако по иным, нежели он, мотивам. Дурацкая мысль о том, что вот живет себе одинокая женщина, а в квартире над ней живет одинокий мужчина… К дьяволу это одиночество городских квартир!

Клер открыла дверь — что ей оставалось?

Мужчина, стоявший напротив, держался уверенно и смотрел ей прямо в глаза не мигая. Несколько долгих секунд она, к своему стыду, не могла вымолвить ни слова, растерявшись перед вторжением чужака.

Росетти изобразил улыбку, выглядевшую до странности мягко на его лице типичного северянина с жесткими чертами. Клер отметила, что от него хорошо пахнет, что он только что аккуратно причесался, что свои рубашки он гладит старательно, но неумело и что ногти у него выпуклой формы, похожие на фисташковые скорлупки. Перед ней стоял мужчина, пытающийся следить за собой, явно одинокий и подготовившийся к выходу в свет с юношеским тщанием. И он моментально сообразил, что Клер не желает впускать его к себе.

— На старой квартире, — начал он, — я жил над молодой парой. Мы просто здоровались. Они были веселые ребята, все время пели и смеялись. По лестнице не ходили, а проносились, а по вечерам возвращались с работы такие бодрые, как будто весь день провели на пляже. Потом она забеременела, потом родился ребенок. Он почти не плакал. И вот в одно воскресное утро они съехали. Ровно через два часа после этого они навсегда исчезли из моей жизни.

Клер остолбенела. Этот тип давал ей понять, что хочет с ней познакомиться. И делал это абсолютно… абсолютно… Нет, она не могла найти подходящего слова. Не очень соображая, что к чему, она посторонилась, пропуская его к себе. Появление этого человека на ее личной территории, имевшее для нее огромное значение, заставляло ее чувства метаться между паникой и желанием расхохотаться безумным смехом.

— Присаживайтесь, — сказала она.

Он оказался крупным мужчиной, и ее гостиная от его присутствия сразу уменьшилась. Он устроился на диване, по-прежнему улыбаясь все той же мягкой, как будто приклеенной к лицу улыбкой.

— Выпьете чего-нибудь?

— Спасибо, чашку кофе.

Этого ответа она и боялась. Кофеварка, которой она вообще не пользовалась, хранилась где-то в самой глубине шкафчика. Есть ли у нее фильтры, она вообще не помнила, да и кофе, скорее всего, давно выдохся. Операция по приготовлению кофе в тесной кухоньке показалась ей нескончаемой. Кофеварка издавала какие-то кошмарные звуки, как будто рядом кого-то рвало. Клер извлекла две чашки и придирчиво осмотрела их на предмет чистоты.

Росетти воспользовался моментом, чтобы обежать взглядом гостиную соседки. Прежде всего он отметил, что из ее окна открывается идеальный вид на жилище японца. Ни дать ни взять гигантский экран телевизора, сказал он себе. Саму комнату он нашел безобразной. Надо окончательно сбрендить, чтобы выкрасить стены в этот канареечно-желтый цвет. Внимательно изучив подставки под чашки с изображением репродукций знаменитых полотен (не иначе купила в музее), безделушки (явно из лавки старьевщика) и разбросанные на низком столике журналы, он вынес мысленный вердикт: довольная собой старая дева, эстетка без гроша за душой, застрявшая в детстве мечтательница. Однако ему этого было мало. Ничего, он еще понаблюдает, послушает, взвесит «за» и «против» и обязательно найдет решение. До него донесся звон стекла — на кухне что-то упало и разбилось, — он вскочил было помочь, но подумал и остался сидеть где сидел. Ему понравилось, как только что при виде его она впала в ступор, как потом ее щеки медленно залила краска гнева — да нет, не гнева, а неподдельной ярости. «Она принадлежит к категории женщин, которых убиваешь из чистого удовольствия, — мелькнуло у него, — просто потому, что они провоцируют тебя своим страхом».

Клер вернулась в гостиную с подносом в руках. Как-то сразу, без перехода, наступил вечер — словно на сцене поменяли декорацию. Росетти смотрел на освещенные окна Ишиды.

— Японец? — спросил он, кидая в чашку сахар.

— Японец, — подтвердила Клер. — Работает в японском посольстве.

— Кем?

Клер совершенно не желала превращать своего друга в предмет беседы, удовольствие от которой представлялось ей весьма сомнительным. Из-за этого типа она и так уже разбила одну из своих любимых английских чашек, приобретенных в Альберт-Холле, — с надписью «December» и рисунком в виде остролиста.

— Я не очень в курсе, — ответила она.

— Да?

— Меня не слишком интересует, чем именно он занимается.

Ее начинало охватывать холодное бешенство. Все становилось возможным. Но ледяной тон хозяйки не произвел никакого впечатления на Росетти, который продолжил свои расспросы:

— А давно он здесь живет?

— Несколько месяцев.

«Тебе-то какое дело», — подумала она про себя.

— Вы его хорошо знаете?

Клер чувствовала, что говорит помимо собственного желания. С какой стати она отвечает на вопросы этого незнакомца? Ей часто приходилось недоумевать, почему перед некоторыми вещами она совершенно теряется. Например, почему она дала разбиться чашке, хотя у нее было целых полсекунды, чтобы ее поймать? Наверное, это семейное. Должно быть, фатализм передался ей вместе с крестьянскими генами, и именно он вынуждает ее безучастно смотреть, как гибнет ее английская посуда, или послушно отвечать на вопросы соседа. Наверняка это напрямую связано с тем самым чувством законности, но поразмыслить об этом поосновательней сейчас не было времени.

— Да так…

Между ними установилось тяжелое молчание, и каждый избегал смотреть в сторону окон Ишиды.

— А остальные? — с деланым интересом спросил Росетти.

— Что — остальные?

— Ну, все эти окна… Что происходит за ними?

Клер чуть расслабилась и даже слегка улыбнулась:

— О! Все.

— Как это — все? — удивился Росетти.

— Ну, я хочу сказать, что здесь живут самые разные люди. Старики, которые выживают только благодаря какой-то гордости: молодые, которые убеждены, что на земле нет никого кроме них; случайные жильцы, которые то ли есть, то ли их уже нет. — Клер встала и подошла к окну. Пальцем она указала на освещенное окно прямо перед собой. — Вон там живет старушка-сердечница, которая изводит консьержку. Она разговаривает с ней как с собственной служанкой. По ночам месье Ишида часто слышит, как она что-то двигает и катает по полу, как будто играет в крокет. Над ней живет старик-араб с сыном. Сын по утрам уходит на работу, а старик садится на лавочку возле подъезда. Смотрит на проезжающие мимо машины и бормочет что-то себе под нос. Он так целыми часами может просидеть. Потом встает и идет домой, иногда шатается. От вина или от скуки — не знаю. А рядом с ними живет старик-еврей. Он бывший географ, очень образованный человек. А на втором этаже — молодой парень, который ночи напролет просиживает за компьютером. Изредка к нему приходит девушка — каждый раз разная, но всегда одного и того же типа. Маленькая, белокурая и спортивная. Они вместе бегают трусцой, я их встречала на улице, тут неподалеку. Так и бегут, держась за руки. Потом девушка исчезает, и на ее месте появляется новая — точная копия предыдущей и последующей. Ну вот. Еще есть зятья и невестки, родственники из провинции, собаки, младенцы… — Клер замолчала, не зная, что еще добавить, но стараясь продлить паузу, лишь бы помешать стоящему рядом с ней мужчине существовать в ее мире.

— Ну а вы? — спросил он, окидывая взглядом фасад. — Вы-то кто?

— Я — та, что бежит к окну, заслышав шум во дворе, — ответила она, изобразив согнутыми пальцами кавычки.

Он с любопытством посмотрел на нее:

— Не больно-то это весело. Зато от вас ничего не укроется. Если в доме будет совершено преступление, вас следует допросить в первую очередь.

Лицо Клер замкнулось. Она полагала, что соседа поразит тонкость ее наблюдений за жизнью жильцов дома, а он превратил все в глупую шутку. «Больше ни слова не скажу, — решила она, — пусть выпутывается из молчания как хочет». В конце концов, она у себя дома! И тут же заговорила, пытаясь словами заполнить пространство комнаты, в которой от одного присутствия этого назойливого человека, казалось, нечем стало дышать.

— А вы? Вы кто такой? — довольно грубо спросила она.

— О-хо-хо! — вздохнул Росетти. — Похоже, мы с вами не очень друг другу нравимся!

— Извините, — буркнула она и подлила себе кофе, тут же вспомнив, когда пила его в последний раз.