Роман строгого режима - Кирилл Казанцев

Вовка Струве до телефона доволокся, но долго не мог исторгнуть что-то вразумительное. Он булькал, стонал, путал порядок слов с проглоченными окончаниями.

— На каком языке ты говоришь, Вован? — взмолился Леха. — Я не понимаю…

— Ну, так это… — Вовка кое-как откашлялся, отдышался, речь полилась яснее. — На языке Кирилла и Мефодия, я других не знаю… Слушай, я вообще ни хрена не помню, что было вчера, вроде Танька нарисовалась в кабаке, но что-то нет ее дома, или я плохо искал… Опупеть, слушай, ну это полный улет — что мы вчера замутили? Не помню, где бродил, куда все делись… Вааще не помню… На пилораму занесло на Лесосечной, огреб от каких-то гоблинов, поблевал, вроде полегче стало… Вот смотрю на себя в зеркало, Леха, и чуть не плачу. Есть человек-паук, а я, блин, человек-мудак, в натуре…

Относительно прилично чувствовал себя лишь Шура Коптелый — у этого «специалиста» имелась масса способов, как побороть взбесившееся похмелье.

— Да нормально все, Леха… — просипел Коптелый. — Правда, плохо помню, кто ты такой… Знаешь, я бы сам до дома с дружеской попойки не добрался — доволокла одна героическая самаритянка… Сейчас она спит, а я на нее задумчиво смотрю, опохмеляюсь. Не могу понять, выпить еще или она мне уже нравится… Слушай, ты какой-то не такой, — обнаружил приятель. — Нет, я понимаю, великий бодун, все такое… Но все равно ты какой-то не такой…

Леха поведал — в четырех словах. Коптелый чуть водкой не подавился.

— Да уж, приятель, я бы в долю к тебе не пошел… Не свезло так не свезло… Но слушай, это же фигня, ты ведь можешь своей девчонке все объяснить? Неужели не поймет? Но придется тогда и про наркоту, и про тех троих, что пешком с горы спустились…

— Надеюсь, объясню…

— Слушай, ты уверен, что нас одурманили? — забеспокоился Коптелый. — У меня просто организм сильный, он не всегда понимает, когда его одурачить пытаются…

— Уверен, Шура… Нужно что-то делать с этой бедой, пока нас окончательно по стенке не размазали… Придем в себя — наедем на «Созвездие», ведь какая-то падла нам все это в бухло подсыпала… А также выясним, кто такая Маринка — якобы подружка Татьяны, и хорошенько ее потрясем — это она позвонила Таньке, после чего та прибежала в «Созвездие»… А Танька в этой гадости, как ни крути, ключевой персонаж…

– Слушай, а лихо нас сделали, – подумав, заявил Коптелый. – Нет, серьезно, Леха, не обижайся. Тебе не кажется, что в этой гадости много рыл завязано?

Он должен был прийти в себя — какими бы токсинами ни забили его организм! Четыре часа на сон — без вариантов, не протрезвеет, если не поспит. Он поставил будильник — и проспал, его-то мать! Вскочил, когда на землю опустились сумерки. Все локти обкусал, приплясывая по дому. Ведь его Лидунька дико мучается и страдает, а он тут дрыхнет без задних ног! Яд из организма еще не вышел. Он изгонял его контрастным душем, убойной дозой кофе, выскребал станком щетину. Впихивал в себя бутерброды с колбасой, которые не желали селиться в желудке и выталкивались обратно.

Тьма накрыла Аргабаш, когда он нарисовался в относительно сносном виде и с букетом алых роз у дома депутата Холодова. Он решительно отворил калитку, прошествовал по дорожке к дому. «Кавказец» Джим укоризненно смотрел ему вслед — мог бы и косточку захватить. Прости, старина, не до тебя… Проход в святая святых преграждал угрюмый Виктор Петрович в велюровом домашнем костюме — он был уже в курсе вероломства, жертвой которого пала его дочь. Он насупился, сунул руки в карманы. Такое впечатление, что вокруг мужчины витал ореол, какая-то блеклая рябящая кайма. Попробуй разберись, что за штука такая — да Лехе, собственно, не до этого было.

— Простите, Виктор Петрович, Лида дома? — со смирением в голосе заехал Леха.

— Цветы принес, надо же, — фыркнул человек и депутат. — Нам Лида все рассказала. Как же так, Алексей? Почувствовал себя свободным художником? Быстро же наша дочь тебе надоела. Прости, но к Лиде мы тебя не пустим. Поплачет и перестанет, в следующий раз умнее будет. Уходи, этот дом для тебя закрыт.

— Меня подставили, — мрачно бросил Леха. — Ничего не было.

— А это ты какой-нибудь проститутке расскажи, — брезгливо поджал губы Виктор Петрович. — Мы тоже телевизор смотрим и всякие разные киношки…

— Уходи, Алексей, — выросла за спиной депутата его супруга — стройная и строгая Галина Игоревна. — Уходи — и не появляйся никогда рядом с нашей дочерью. Будет для нее уроком… И не заставляй нас вызывать милицию, Алексей. А полезешь в окно — на тебя заведут уголовное дело за проникновение в чужой дом.

И вокруг этой женщины витал еле уловимый ореол. Но Леха не за тем пришел, чтобы разбираться, что за дрянь витает вокруг людей. Прорываться с боем через будущих родственников было не дело.

— Хорошо, — сказал Леха. — Тогда слушайте, Виктор Петрович и Галина Игоревна. Всю правду скажу, ничего не утаю. А начать хочу с того, что я никогда не изменял вашей дочери и люблю ее больше жизни…

Его рвало и несло. Он выдал сжато и лаконично весь расклад — довольно тихо, чтобы не орать на весь город. Поставка марихуаны через район, известие о том, что конюх Ракович заимствует чужих лошадей и использует их для переправки наркоты через перевал в соседний район. Побитые уголовники, костер из анаши на бешеные деньги, подозрения насчет Рудницкого, лютый махач у «Созвездия», когда четверо душевно накостыляли восьмерым, продолжение банкета, суровый «выезд» без особых на то алкогольных причин, апофеоз — два голых тела в одной постели и такой своевременный анонимный звонок их дочери…

— Неожиданно, правда, Виктор Петрович и Галина Игоревна? — закончил Леха. — Такое возможно выдумать? Человек без сознания способен снять девочку и что-то с ней сделать? А закончить позвольте тем же, чем и начал: я пуще жизни люблю вашу дочь и не изменю ей даже под дулом пулемета. Не пора ли что-то делать с заместителем главы районной администрации, как вы считаете, Виктор Петрович?

Мужчина и женщина подавленно смотрели на человека, кардинально меняющего их представление о жизни. Странные люди наши депутаты — либо по уши в дерьме, либо полностью не в курсе…

— Позволите подняться наверх? — намекнул Леха, беря на изготовку букет с розами. — Уверен, ваша дочь меня простит… хотя ума не приложу, за что ей меня прощать.

— Из-за тебя у нашей девочки серьезное потрясение, — поколебавшись, вымолвила Галина Игоревна. — Она весь день плачет. Может, ты и не соврал, Алексей, но все, что с ней происходит, — это только по твоей милости. Мы не можем равнодушно наблюдать, как наша дочь чернеет от горя.

— Но именно этим вы и занимаетесь, — Леха нахмурился. — Позвольте пройти, Виктор Петрович и Галина Игоревна? Я постараюсь все исправить.

— Господи, да пусть идет… — выдохнул депутат. И Леха, воспользовавшись минутным колебанием будущей родни, просочился в дом…

Он прыгал по ступеням с колотящимся сердцем, сжимал, как трехлинейку, алые розы. Вошел без стука — Лида уже знала, что он идет, его шаги с другими не спутаешь, приготовилась к обороне. Горела лампа на столе, за которым она сидела до его прихода. Бледная, опухшая от слез, такая трогательная в своем запахнутом халате с солнышками… Она отступала, яростно мотая головой, твердила, как заевший попугай:

— Уходи, Леша, все кончено, я уже решила. Твои слова ничего не изменят. Уходи, Леша…

— И все же я попытаюсь, любимая, — он пристроил на тумбочке розы, шагнул вперед, чтобы ее обнять. Она отшатнулась с ужасом.

— Уйди, я не шучу… Как ты можешь после того, что было…

— Послушай, я тебе не изменял…

Она заплакала, сделала попытку вырваться из комнаты, но он загородил дорогу. Она завыла, бросилась к окну — его недавно открывали, рама была закрыта не полностью. «Выброситься решила? — мелькнула тревожная мысль. — На тот самый смородиновый куст?» Но она прижалась спиной к подоконнику, выставила руки.

— Леша, не подходи, пожалуйста… я тебя умоляю. Что тебе еще непонятно? Я буду кричать…

— Хорошо, милая, хорошо… — он остановился, не стал к ней прикасаться — хотя желание заключить ее в объятия просто сводило с ума! — Я не буду тебя трогать, просто выслушай, хорошо? Слушай, не перебивай, а потом сама решай, будешь меня любить или все кончено. Ты готова слушать?

— Господи, Леша, я не хочу ничего слушать, иди к своей Татьяне…

Да кто их выдумал, эти чертовы латиноамериканские страсти?! Объясняешь элементарную вещь — а словно товарный вагон на аркане тащишь! Ничего, он пройдет через это. Но не успел он приступить к героическому изложению своей летописи, как снова все пошло наперекосяк! За окном царила тьма, он ничего не видел и не чувствовал. И вдруг удар, распахнулась с дребезжанием оконная рама, треснув Лиду по спине! Ее швырнуло в объятия Лехи. Ему хотелось ее обнять, но не так же! Руки заняты, и времени на раздумья не было. Маска вылупилась из темноты, обычная маска-балаклава — раскатанная шапочка с прорезями для глаз! Некто спрыгнул в комнату, грубо толкнул в спину Лиду — и повалились оба! Спрыгнул кто-то еще, побежал к выходу из комнаты, запрыгал по лестнице. Лида извивалась, что-то ойкала. Алексей рассвирепел — да что за дела, в натуре?! Он пытался приподняться, сбросить с себя девушку, чтобы не мешалась, но она от страха вцепилась ему в ворот, дышала в лицо этим жутким первородным страхом. А потом ее грубо оторвали от Алексея, отбросили в сторону! Он ударил ногой, рассчитывая попасть в детородное хозяйство. И попал! Противник захрипел, схватился за самое ценное. Воодушевленный незначительным успехом, Леха в прыжке приземлился на пятки, вскочил, выбрасывая кулак…