Время освежающего дождя - Анна Антоновская

Хорешани наотрез отказалась:

— Не азнаурское дело забираться в царский замок, пока еще Луарсаб жив. Оскорбительно пользоваться печальной судьбой царя и без приглашения располагаться в высоком владении.

Пожалуй, дочь и права, но не дело оставить без надзора Метехский замок, порученный ему династией Багратиони. А его наследник должен жить при нем! Должен принять при крещении фамилию Газнели и зваться князем! Должен быть сразу в наследных правах утвержден! В этом его, князя Газнели, непреклонная воля!

Русудан вскинула глаза на побелевшую Хорешани и тяжело дышащего Дато. Единственного сына отнимает… Но разве это худшее? Русудан незаметно дотронулась до четок Трифилия.

Настоятель кашлянул:

— Благородное желание князя вызывает восхищение… Лишь витязя могла осенить подобная мысль. Ведь не свирепому шаху в аманаты сына отдаете.

Дато вздрогнул: даже намек на судьбу Паата привел его в ужас. Помолчав, Трифилий еще задушевнее продолжал:

— Пути господни неисповедимы! Кто отважится предопределить судьбу каждого? Азнаурам предстоит немалая борьба… Шадиман жив, и его приверженцы размножаются, аки змеи… Не лучше ли для младенца быть под щитом разума и силы? Метехи — твердыня надежная. Не следует разжигать жадные взоры, пусть князья ведают, что достоянием фамилии Газнели будет обладать законный наследник, находящийся до рыцарского возраста под защитой своего деда-вельможи и под защитой прославленного в битвах и на поприще дел царства азнаура Дато Кавтарадзе.

— И под защитой Георгия Саакадзе! — твердо добавил Моурави.

— И под защитой церкви! Аминь! — Трифилий осенил себя крестным знамением.

Задумчиво разглядывала Хорешани цветок, выращенный ею в ожидании сына. Не прав ли настоятель? Кто знает, как повернутся затеи Георгия? Может, снова предстоят скитания? А разве похоже, чтобы Дато оставил Георгия в несчастье или радости?

— Отец… Какое имя ты решил дать внуку?

— Назовем — Дато!

Дато хотел кинуться к князю, обнять его, но воздержался: «Судьба! Вот и Георгий с князем согласен — значит, ждет вновь на нашем пути сражений и угрозы!»

Дато горячо поблагодарил:

— Пусть будет, как пожелал отец Хорешани! Пусть будет, как пожелали друзья.

— Пусть будет, как пожелал бог, азнаур. Ты прославил свое имя, пусть и твой сын будет достоин знамени Газнели и звания «барса».

Газнели вынул фамильное кольцо и, скрепляя дружбу с азнаурами, надел на палец Дато:

— Моурави, отдаю под твою руку семь сотен дружинников, вооруженных и с запасом еды. Если мало будет, проси еще. Начальником над ними назначаю моего Дато. Пока большего — маленькому будет свое время.

Долго обсуждали церемонию крестин. Русудан с теплой благодарностью посматривала на Трифилия, его тонкий ум способствовал счастливому исходу. Но бедная Хорешани опять бездетна!

А когда чуть взошел месяц, князь Газнели взял крошечного Дато, крепко прижимая дорогую ношу, вскочил на коня и поскакал в Метехи.

Колыбель из орехового дерева утвердилась в полукруглой башне, главенствующей над кипучей Курой. За сумрачным сводом осторожно стелился сумрачный свет, и лишь «нанинао» — колыбельная нарушала здесь непостижимо стойкую тишину веков.

Жеребенка за гороюВы стреножить не беритесь.Удальцы, от вас не скрою,Ждет его Газнели, витязь

Узок полог колыбели,Так трубите громче в роги!Чтоб пред ним орлы робели,Тигры жались на пороге,

Гнулась чтоб под ним тропинка,И с восходом, на досуге,Розу знатная грузинкаПоднесла к его кольчуге.

Тише! Сон не детский снится:Выше звезд возносит знамяКартли грозная десница.Он растет. И сила с нами!

Путь всегда открыт героюГолос в страшной битве звонок,Потому ждет за гороюБелокрылый жеребенок.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Третье посольство князей отправилось совместно с посольством католикоса.

Железные ворота Мухранского замка были замкнуты и молчаливы. Безмолвствовали и дружинники на сторожевых башнях. Удушливо палило солнце. Но настоятеля Трифилия не смутило небесное пламя. Он угрожал гневом церкви: «Если верные сыны не желают помочь в затруднительный час, что же требовать от Шадимана?»

Выступили четыре монаха-соглагольника, епископ выразительно прочитал послание «святого отца». Горячо молили Зураб, Липарит, Цицишвили. И старый князь сдался, но решительно настаивал: Кайхосро Мухран-батони временно будет правителем Картли. Если за три года не явится законный царь, тогда, напутствуемый католикосом, правитель будет венчаться на царство в первопрестольном Мцхета, сливая династии Багратидов и Мухран-батони.

Вахтанг же — отец Кайхосро и Мирван — дядя, требовали при возложении на Кайхосро венца утвердить за ним титул: «Правитель Картли Багратион-Мухрани». Князья охотно согласились.

И вот — торжественный въезд в Тбилиси. Кайхосро на белом аргамаке с золотой отметиной. Сдвинув ряды и звеня конским убором, следовала личная свита: двадцать князей пожилых, сорок молодых и восемьдесят азнауров знатных фамилий. А дальше тянулись мсахури с отрядами охраны, сотни чубуконосцев, оруженосцев и прочих слуг. В одеяниях преобладали цвета знамени Мухран-батони. Среди азнауров выделялся золототканой куладжей и афганским оружием почетный азнаур князь Автандил Саакадзе. Блестел дамасской сталью сын Ростома. Тщеславился ханской саблей Нодар Квливидзе. Молодые азнауры Верхней, Средней и Нижней Картли горделиво гарцевали в одеждах времен Георгия Блистательного.

Чуть позади Кайхосро, грозно сдвинув брови, ехал старый князь, а еще подальше, за Вахтангом, — фамилия Мухран-батони: женщины на белых конях, мужчины — на серых с оранжевыми бабками. Под золотыми обручами развевались лечаки, на остроконечных папахах блестели орлы, терзающие серебряных змей.

На некотором расстоянии, впереди царственного поезда ехали тридцать два всадника в шишаках и кольчугах, по четыре в ряд, на вороных, белых, гнедых и золотистых скакунах. Время от времени, чередуясь, шестнадцать всадников вскидывали длинные тонкие трубы и выводили воинственные напевы. Другие, несмотря на ярко слепящее солнце, вздымали шестнадцать медных факельниц, из которых извергался густой красный огонь, бросая изменчивые отблески на знамена Багратидов и Мухран-батони.

Взбудораженные горожане с надеждой взирали на колеблющийся огонь, как смотрят на огонь возрожденных очагов.

Суровый монах окропил колокола святой водой. Звонарь Сиона перекрестил главный колокол, закатал рукава, взялся за веревку и выплеснул на город звон.

Из узкого окна палаты католикоса выглянул Бежан Саакадзе, перевернул страницу летописи и крупно начертал:

«Да не оскудеет милость бога безначального и бесконечного! В сей день, благословленный святой равноапостольной Ниной, желанный церковью Кайхосро из рода Мухран-батони вступил через Дигомские ворота в Тбилиси».

Из Самухрано тянулись в Тбилиси обозы с продуктами, гнали баранов и телят. Метехи ожил, царские повара словно проснулись после заколдованного сна и с усердием готовили тончайшие яства.

Старший конюший Арчил, переживший четырех царей, приказал подвластным ему конюхам вычистить конюшни и выкрасить двери в фамильный цвет Мухран-батони. Очистили птичник от персидских птиц и загнали туда медведей. Начальник псарни вывез в Твалади, где обитала царица Мариам, собрание охотничьих рогов Георгия Десятого и подобострастно приготовил для своры молодого правителя новые подстилки и чаши.

Гордый и счастливый, распоряжался князь Газнели, ведь в его покоях качается в посеребренной люльке маленький Дато. Верная мамка поет ему старинные песни витязей.

Правитель Кайхосро повелел замку праздновать неделю, а не две, как подобало: пока не царь. Саакадзе напротив, настоял на двухнедельных празднествах в городе: незачем потакать скромности молодого правителя.

Под сенью высоких стен, вокруг Метехи раздавались разгульные звуки зурны. Лилось вино, из замка слуги выносили обильное угощение. Пировала толпа. Расцветали радужные надежды: наконец кончилось страшное время бесцарствия, свободно можно торговать, свободно покупать, устойчиво думать о будущем.

— Здоровье Кайхосро! — провозглашали торговцы.

— Здоровье Моурави! — гаркали дружинники.

— Выпьем! — кричали амкары.

— Выпьем! — вторили купцы.

Били в дайры, проносились в танце лекури разодетые женщины на плоских крышах Тбилиси.

С чувством глубокого смущения вошел Кайхосро в покои царя Луарсаба. Холодно блестел перламутр арабских диванов, сумрачно тускнела в нише потухшая курильница. Все здесь, казалось, настороженно следит за Кайхосро, и от этого неприятного ощущения как-то не по себе стало молодому правителю. Вон там из темного угла блеснула стеклянными глазами мертвая пантера, когда-то подаренная ностевцем Саакадзе наследнику Луарсабу и отравленная царедворцем Шадиманом. А там вон прижалась к стене персидская ваза и над ней криво повисла детская шашка. Кайхосро задумчиво шагал по голубому ковру, еще хранившему запах любимых благовоний изысканного Багратида.