Деррида - Бенуа Петерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Преподаватель философии Ян Чарнецкий – прогрессивный протестант, который впоследствии будет одним из отважных подписантов «Манифеста 121». Ученик Ле Сенна и Набера, придерживающийся традиции французского идеализма и спиритуализма, он, однако, интересуется и вопросами эпистемологии, и другими философскими течениями. Его уроки очень рационалистичны, даже суховаты, но он скорее нравится Деррида, интересы которого в науке начинают уточняться. «У меня был замечательный преподаватель на предподготовительных курсах, – скажет он в интервью Доминику Жанико. – Он читал нам курс по истории философии, очень объемный и точный, в котором осветил весь материал – от досократиков до современности». Среди документов, сохранившихся в Специальной коллекции университета Ирвайна, есть многочисленные конспекты и другие записи, связанные с этим курсом.
Именно от Яна Чарнецкого Деррида впервые услышал о Мартине Хайдеггере. Он спешит достать единственное доступное в те времена французское издание Хайдеггера «Что такое метафизика?», представляющее собой подборку текстов, переведенных Анри Корбеном. «Вопрос тревоги, опыта ничто, предшествующего отрицанию, очень подходил моему личному настроению, намного больше холодной гуссерлевской дисциплины, к которой я пришел лишь много позже. Что-то во мне было созвучно этому настроению, которое ощущалось в эту эпоху, сразу после войны»[83]. Благодаря Чарнецкому Деррида начинает также читать Кьеркегора, одного из тех философов, которые будут притягивать его сильнее других и верность которым он сохранит на всю жизнь.
И все же главным автором в этом году является Сартр, находившийся тогда на вершине своей славы. Жаки начал читать его в последнем классе средней школы, но только на предподготовительных курсах он по-настоящему погружается в его работы. Готовя большой доклад на тему «Сартр, психология и феноменология», он прочтет «Бытие и ничто» в библиотеке столицы Алжира, также он интересуется и такими его более ранними работами, как «Воображение», «Воображаемое» и «Очерк теории эмоций». В докладе Деррида подчеркивает влияние Гуссерля на Сартра, хотя пока он еще близко не знаком с работами великого немецкого феноменолога.
Параллельно с «Бытием и ничто» он читает «Тошноту» в состоянии «какого-то экстатического ослепления», «сидя на скамейке в сквере Лаферьер, поднимая порой глаза к корням, цветущим кустам и пышной растительности, словно бы для того, чтобы убедиться в их избыточном существовании, и испытывая при этом сильнейшее чувство „литературного“ отождествления»[84]. Многие годы спустя он будет по-прежнему восхищаться этой «литературой, основанной на философской „эмоции“». Страсть к Сартру распространяется и на работу «За закрытыми дверями», постановку которой он посетит, а также на журнал Les Temps modernes и первые тома «Ситуаций».
Даже если впоследствии Деррида часто называл влияние Сартра пагубным и даже катастрофическим, в то время автор работы «Что такое литература?» для него, как и для многих других, безусловно важен.
Я признаю свой долг, зависимость, огромное влияние и более чем заметное присутствие Сартра в годы моего ученичества. Никогда я не стремился его избежать… когда я проходил курс по философии, на предподготовительных и на подготовительных курсах, не только мысль Сартра, но также его фигура, личность, соединяющая в себе философское желание и литературное, были для меня тем, что несколько неумно называют образцом, ориентиром[85].
И именно благодаря Сартру он открывает некоторых писателей, которые будут иметь особое значение для него. Впрочем, он сам без обиняков заявляет об этом: «Впервые я увидел имена Бланшо, Понжа или Батая… в „Ситуациях“… Я начал читать статьи Сартра об этих авторах до того, как прочел их самих». Что касается «Бытия и ничто», это произведение ему покажется «в философском отношении слабым», когда он всерьез займется чтением трех больших Н: Гегеля, Гуссерля и Хайдеггера (Hegel, Husserl, Heidegger). По словам Деррида, творчество Сартра, если исключить «Тошноту», не является, впрочем, и великой литературой, но оно остается «безусловно важным» для его личной истории, как и для истории всего его поколения.
Начало изучения творчества Сартра совпадает с пробуждением у Деррида интереса к политике. Конечно, нужно воздержаться от анахронизма: даже если в ретроспективе ужасная Сетифская резня представляется началом Алжирской войны, в то время позиции Жаки не антиколониалистские, а классические реформистские, как, впрочем, и позиции Французской коммунистической партии:
Когда я учился на предподготовительных курсах в Алжире, я постепенно сблизился с алжирскими «левыми» группами. В эти годы, 47-й, 48-й и 49-й, там был Мандуз… Я входил в группы, у которых была позиция, стал политически более подкован. Не выступая за независимость Алжира, мы были против жесткой политики Франции. Мы были за деколонизацию путем преобразования статуса, закрепленного за алжирцами[86].
Во многих отношениях предподготовительные курсы были, похоже, счастливым временем. Жаки, вошедшего в группу юношей и девушек с такими же интересами, как у него, не волнует ни один экзамен. Но в целом у него хорошие результаты, а по философии он второй из семидесяти. Его друг Жан-Клод Парьент, лучший ученик в классе, готовится к конкурсу в школе на улице Ульм, но проваливается, сильно отстав от остальных абитуриентов. Это убеждает Деррида в том, что не стоит идти той же дорогой. Чтобы иметь серьезные шансы на поступление в Высшую нормальную школу, нужно, говорит он себе, быть в метрополии. Точно так же, как Парьента и Домерка, его принимают в лицей Людовика Великого – самый престижный французский лицей, в котором некогда учились Виктор Гюго и Шарль Бодлер, Ален-Фурнье и Поль Клодель, Жан-Поль Сартр и Морис Мерло-Понти. Даже если эта учеба означает значительные финансовые жертвы для родителей Жаки, они готовы поддержать блестящего ученика, которым он стал в выпускном классе средней школы. Естественно, речь о съеме комнаты не идет, он станет интерном в лицее Людовика Великого. Жаки ни о чем таком даже не задумывается.
Глава 3
В стенах лицея Людовика Великого. 1949–1952
В конце сентября 1949 года наступает долгожданный и одновременно тяжелый момент отъезда в Париж. Для Жаки это первое настоящее путешествие: впервые он оставляет родителей, впервые поднимается на корабль, впервые садится на поезд.
Весь путь на пароме «Город Алжир» оказывается сущим адом – с жуткой морской болезнью и двадцатью часами почти не прекращающейся рвоты. В Марселе он ничего не увидит и сразу отправится в Париж. После длинного дня в поезде прибытие в
