Герой ее романа - Инга Берристер

Через полчаса Дженнифер попрощалась с Майклом и отправилась на машине домой. От яркого солнечного света, заливавшего ветровое стекло, у нее разболелась голова. Впрочем, может быть, причина головной боли крылась в чем-то другом, гораздо более личном, интимном.

Дженнифер отказывалась поверить в то, как страстно она отреагировала на поцелуй Мэттью. Как можно было позволить себе настолько утратить контроль над своими эмоциями, не говоря уже о том, чтобы так откровенно выдать неприкрытую жажду чувственных наслаждений… Как это, должно быть, позабавило Мэттью! Как он посмеялся в душе над ней, как позлорадствовал над ее готовностью отдаться во власть инстинктам!

Дженнифер даже застонала от досады и в следующее мгновение с ужасом осознала, что, замечтавшись, едва не вылетела на встречную полосу.

Нет, ей срочно следует выбросить из головы бывшего возлюбленного! Что за глупость, в тридцать лет предаваться воспоминаниям о студенческом романе! Не об этом нужно думать сейчас, когда нездоровье Майкла может серьезно сказаться на судьбе ее благотворительного фонда. Может быть, настал поворотный момент и ее попытки убедить Майкла отказаться от той роли, которую он играет в совете, увенчаются успехом. Правда, Дженнифер совершенно не представляет себе, как обсуждать с ним столь деликатный вопрос, пока не миновала угроза его здоровью. Чутье подсказывало, что выяснить истинную причину его опасений по поводу намеченной ею программы все же удастся, хотя и не без помощи Мэттью.

Сама мысль о том, что за поддержкой придется обращаться не к кому-нибудь, а к этому наглецу, задевала ее гордость. Однако позволить этой самой гордости стать на пути в таком серьезном деле, как благотворительность, Дженнифер никак не могла. Ей необходимо сохранить верность имени отца. А ради этого можно смирить свою гордыню.

Девушка почувствовала, что ее глаза увлажнились от слез — таких горячих, что, если им позволить скатиться по щекам, они обожгут ей лицо.

— Папочка, — прошептала она.

«Случайная смерть», — мрачно объявил в тот роковой день коронер, проводивший осмотр тела, но даже тогда Дженнифер удержалась от слез. Ей хотелось разрыдаться… Она понимала, что это необходимо, что слезы принесут ей облегчение, но панически боялась собственных слез, боялась, что даже сейчас, спустя много лет, кто-то мог произнести это жуткое слово — самоубийство. Никто ни разу не осмелился отрыто произнести это слово в ее присутствии, однако оно не раз звучало в мучивших ее кошмарах, его доносил злобный шепот черной зависти, которой так и не удалось запятнать репутацию отца, бросить тень на то, что он успел создать при жизни.

Самоубийство… Отнять у самого себя жизнь и все из-за постоянно обуревающего тебя страха и жгучего стыда!

Но ведь ничего этого не было. Отец не отнимал у самого себя жизнь и не делал ничего такого, чтобы бросить тень на собственную репутацию. Ах если бы не этот Джо Де Лука!..

Дженнифер мысленно произнесла это имя и словно распахнула шлюзы полноводной реки памяти. Воспоминания тотчас хлынули на нее, грозя затопить с головой. Дженнифер торопливо свернула с шоссе на узкую боковую дорогу, где почти не было движения, — надо успеть добраться до дома, прежде чем воспоминания о тех страшных днях погубят и ее.

Джо Де Лука, отец и Мэттью, главным образом Мэттью… Это были призраки, обитавшие в ее прошлом, призраки, которых она изо всех сил пыталась удержать на дальних задворках памяти. Джо Де Лука, отец… и еще один, самый печальный и самый несчастный призрак — призрак любви, которая когда-то связывала их с Мэттью.

Дженнифер ощущала, как слезы наполняют глаза, заслоняя пеленой окружающий мир. Нет, надо держать себя в руках, постараться не давать воли переживаниям. Она не имеет права расплакаться прежде, чем доберется до дома, где ее не сможет увидеть никто из посторонних.

Мэттью… Мэттью… Ну почему… почему он вернулся?

Близился вечер, но солнце светило по-прежнему ярко. Его лучи озаряли теплым нежно-золотистым светом дорожку, ведущую к дому, и сам дом, в котором прошло ее детство. Дженнифер припарковала машину рядом с входной дверью и вошла под сень родного крова.

Оказавшись наконец-то дома, она быстро прошла в элегантно обставленную гостиную первого этажа, в которой обычно принимала друзей. Там она дрожащей рукой открыла бар, словно в надежде найти волшебное зелье, которое помогло бы ей заглушить, притупить или хотя бы временно отодвинуть на задний план терзавшую ее боль, помочь отгородиться от несвоевременных мыслей, от некстати проснувшихся чувств, а главное — вычеркнуть из памяти прошлое.

Ее пальцы нащупали холодное стекло бутылки. Виски… Это было любимое «лакомство» отца, вернее, его любимое снотворное, которое он употреблял малыми дозами на сон грядущий. Хотя глаза Дженнифер по-прежнему застилали слезы, она явственно разглядела бутылку. Пару секунд повертела ее в руках, затем медленно и осторожно поставила на место, прикрыла створки бара и, распрямив плечи и решительно тряхнув головой, твердой походкой вышла из гостиной и отправилась в кухню.

Сбросив пальто, Дженнифер потянулась за чайником. Отец был тихий человек, не любивший бурно проявлять свои чувства, довольно замкнутый, но у нее никогда не возникало повода усомниться в его любви. После смерти матери, Дженни тогда была еще малюткой, он воспитал ее сам, без помощи родственниц. Отказался он и от мысли о повторной женитьбе. Позднее, когда дочь вышла из младенческого возраста, мистер Уинслоу отправил ее в престижную школу-интернат в Нью-Джерси. Возможно, он воспитал девочку в несколько старомодном духе — по язвительному замечанию одной из тетушек, дочь выросла в результате этого «взрослой малышкой». Отцовское воспитание принесло и иные плоды. К сожалению, из «взрослой малышки» Дженнифер превратилась в женщину с гипертрофированным чувством долга, не умеющую легко принимать простые житейские радости. Тем не менее детство ее прошло под знаком отцовской любви, и она по праву могла называть этот период самым счастливым в своей жизни. А в том, что детство ее было счастливым, Дженни ничуть не сомневалась.

Конечно, бывали и такие дни, когда со всем пылом нежной детской души она мечтала о матери. Уже достигнув зрелости, девушка не раз задумывалась над тем, как мог бы сложиться ее характер, испытай она в детстве благотворное материнское влияние. Что греха таить, были в ее жизни и такие моменты, когда ей казалось, что требования, предъявляемые отцом, невероятно высоки, и тогда у нее возникало ощущение, что отцовское воспитание слишком оторвано от реальной жизни. Временами ей отчаянно хотелось, чтобы в жизни у нее было побольше веселья и радости и меньше ответственности и строгой упорядоченности бытия.