Истина о мастерстве и героизме - Виталий Гурин

Силуэт человека приблизился настолько, что Виталик мог его разглядеть детально. Человек был одет в простую серую робу. Голову скрывал капюшон. Но конституция тела выдавала в нем воина. Через спину воина был перекинут меч.

Он подошел к Виталику и сбросил капюшон с лица.

— Здравствуй, парень. — Ответил незнакомец. Меня зовут Торвальд. Тебе надо поговорить кое с кем. Пойдем со мной, времени не так уж и много.

Ни просьба и не приказ, просто констатация факта. Этот человек располагал к себе. У Виталика было множество вопросов, но он счел, что задавать их сейчас неуместно.

Он последовал за воином.

Толпа Иисусов разбрелась по окрестностям.

888

Зеленый летний луг купался в цветах заката. Приближалась ночь. Отряд воинов, устраивался на ночлег прямо в «поле». Воины занимались каждый своим делом — кто–то сооружал место для ночлега, кто–то разводил костер. Всех этих людей отличала одна странная черта. Никто не произносил ни слова.

Последние сутки их похода врезались в память картинами безумных чудес и ужасов. Копья и стрелы супостата не пугали дружину, но те события, свидетелями которых они стали, пробирали насквозь.

Два человека сидели на бревне поваленного дерева чуть поодаль от основного отряда и тихо беседовали.

— Ну, конечно, видеть такого мы не видели. — Тихо говорил тысяцкий Осока. Все как–то перевернулось с ног на голову. Говори что знаешь, Путешественник.

Торвальд начал свой долгий рассказ:

— Да, что тут скажешь–то? Вы и сами все видели. Лонга–то ваш не из этих мест был.

— Это ещё мягко сказано. — Перебил собеседника Тысяцкий.

— Так, вот. — Продолжил Торвальд. Зло–то оно везде кроется и даже на самые светлые помыслы готово посягнуть. Оно ведь как. Когда добрые дела творишь, надо с добрым умыслом. А когда со злым–то — на деле черт те что выходит.

Человек он же создание такое — все о вечном думают, о добром, стало быть. А на деле? Тьфу.

Торвальд сплюнул.

— Господ наш Иисус Христос зла никому не желал ни делами своими, ни помыслом. Оставил после себя последователей своих, те, в свою очередь своих и так далее. Но там где человек, там злоба бывает очень часто.

Не все стали напутствия Спасителя во благо употреблять. Кто–то для власти и богатства, а кто–то чтобы оправдать деяния свои перед угнетенными.

Так вот время–то, сколько прошло с Воскресения Христова? Уже почитай девятьсот лет. За это время–то много поменялось. Спаситель он же книжек не писал никаких — ему слово достаточно было. И слово было Богом. А потом «мыслители» всякие по научению дьяволова всякого понапридумывали.

Кто–то в пользу себе начал тексты первородные дописывать и дополнять. И, вроде бы, ничего крамольного и злого в них не было — наоборот, все по благочестию чин держали — что, да как. Вот только когда все это разрастаться начало, все это простым мирянам уже сложно стало. Нужны были разъяснения. А разъяснения — они как? Они ведь от людей уже простых, по сути. Один священник все так трактует, а другой по–другому. Отсюда деления всякие сделались. Арианцев уже анафеме придали, Армяне, и Ассирийцы по своему пути пошли.

Видел сон я, что наша вера расколется не давеча как через полвека. И будут братия–христиане резать друг друга аки басурмане безродные. По научению вот таких вот, как этот.

Торвальд намекнул на Лонгу.

— Так огню их всех предать и делов! — Воскликнул Осока.

— Не все так просто. — Посетовал Путешественник. В меньшинстве своем святители люди хорошие и правильным вещам учат. И добро проповедуют и милосердие. К Богу взывают. Большинство же из них — люди простые. И не проповедуют ничего и добра не творят, да и пользы не приносят — что уж тут говорить. Но и худа от них нету. Но есть и такие, которые щупальца свои запустили в горло к князьям да Патриархам и Папам и сосут из них волю. Разум туманят, и зло большое творят для беды великой.

И найти их сложно. Не всякого отличишь от человека простого. Но я вижу их. Этот, Лонга ваш, на Руси третий уже.

— Так делать–то что, Святитель? — Озадаченно спросил Тысяцкий.

— Так видимо чего. — Тихо ответил Путешественник. В добро веровать. Милосердие проявлять. Дела добрые творить. Зла не делать. Жить по заповедям Христовым. По более мы–то и сделать не сможем. Но ежели все разом по благочестивому пути пойдут, и лихо всякое исчезнет сразу.

Тысяцкий понял, о чем говорит Торвальд. И ему сразу стало грустно. Он понимал, что жить так люди начнут не скоро, если, вообще начнут. Сама натура человеческая виной тому. И поэтому, такие как Лонга, будут появляться в этом мире постоянно.

888

Душа Виталика следовала неизведанными пустынными тропами за своим загадочным проводником в мире мертвых. Сколько прошло времени, и были ли оно тут, вообще. Виталик не знал. С одной стороны у него было тысячи вопросов, с другой он был подавлен происходящим. Понимание своей смерти было странным. Он узнал, что конца все–таки нет. Своим поступком он целенаправленно открыл дверь туда, откуда никто не возвращался. Мысли были скомканы. Пейзажи здесь были унылы и пусты. Только песок и ветер.

Торвальда, казалось, это не смущало. Он шел вперед по известному ему маршруту. Сколько он здесь провел?

Виталик читал про него. Это был миссионер–путешественник, который нес слово Христово на Русь ещё до того, как государственной религией было принято Христианство. Как минимум это была очень интересная личность.

— Куда мы идем, Путешественник? — Задал свой вопрос наконец–то, Виталик, когда ему надоело любоваться пустынями.

— Не так уж и много я путешествовал. — Пробубнил себе под нос Торвальд. Он хитро улыбнулся.

— Понимаешь, ли, парень. — Продолжил викинг. Надо тебе тут кое с кем переговорить, перед тем как принять решение.

— Какое ещё решение?

Виталик и Торвальд понимали, что каждое слово, сказанное в ответ на вопрос Виталика будет порождать ещё один вопрос и, соответственно, очередной ответ. Поэтому Путешественник решил взять диалог в свои руки и начал говорить.

— Делов ты натворил, парень многих. Ты пойми — там, в миру, ты ещё не умер, лежишь на больничной койки и ждешь. Ждешь своей участи. По нормальному стечению обстоятельств, ты бы уже должен умереть, но…

— Что, но? — Переспросил Виталик, после долгой паузы викинга.

— Но, сразу, к сожалению, ты не скончался там, в приюте. Молва о тебе уже расползлась по миру. Люди разные поют дифирамбы, превозносят. Патриарх уже тебя к лику святых заочно готов определить. Молиться на тебя все будут.

— Вот, дела… — Протянул Виталик. Я же крещён в старой вере.

— Да это не важно. Вера, что старая, что новая, что языческая — все одно. Ежели ты в добро веруешь — верь.

Виталику эти слова показались, непонятны, он просто продолжал слушать.

— Ну, так вот. И люди в тебя уже как бы поверили. Представь, жизнь их насыщенна обыденностью, злобой и несправедливостью. И тут, — на тебе, герой–спаситель. Собой пожертвовал ради многих. Ради сирых и убогих, что забыты. Резонанс колоссальный. И вера их в тебя питает твое тело там, в миру, в больнице.

— Что, неужели питает прямо так, чтобы полностью сгоревший и изувеченный человек, мог жить? Колдовство какое–то. — С недоверием ответил Виталик.

— Ну, колдовство, по сути, и есть часть веры. Когда очень сильно хочешь чего–то, то веришь в это. По особенному настраиваешься и все получается.

— Что–то не похоже. — Прокомментировал дух. Как раз наоборот получается.

— Ну, так не без этого. Просто когда человек настраивается на что–то, не всегда может разум свой освободить для достижения цели. Наоборот разочаровывается и закрывает все. И получается — вот она мечта, только руку протяни, ан нет, внутренние убеждения не дают. Тут точно так же. Но в твоем случае все идет, как по маслу питают тебя люди верой своей. О тебе даже ваш главный, как его там… — Торвальд запнулся.

— Президент? — спросил Виталик.

— Точно, президент, стало быть, говорил о тебе. По всем телевизорам и интернетам уже раструбили. За тебя уже и мусульмане, и католики молятся. А это представляешь, какая силища–то, а? Огромная сила. Особо упертые, вообще, тебя спасителем называют.

— Ну, это уж басни!

— Вот, тебе и басни. Ну, а ежели ты умрешь все же, след веры из тебя сделает слепок в сознании людей и будут почитать тебя как святого, и будешь ты как один из этих… — Торвальд кивнул куда–то в сторону пустыни. Виталик понял, что речь идет об Иисусах.

— А, кстати, что с Иисусами–то? Я, ведь, вообще не понял ничего.

— А, ну так это. Чего тут не понятного–то? — Как само собой разумеющееся ответил Торвальд. Люди верят в спасителя, но все по–разному. Вот и наплодили, грешники. Тот, кто к тебе первым подошел — ваш, старообрядческий. Тот, кто по–больше, уже новый. Самый большой — католический. Ну, а толпа маленьких это всякие местные — китайские, африканские, пятидесятники и так далее.