Боевой 19-й - Михаил Булавин

Он поцеловал Арину и восьмилетнего сынишку и выбежал из хаты.

Через десять минут он бежал с Зиновеем к Ерке. Тот встретил их в сенцах.

— Знаю уже. Спасибо за память. Только обо мне вы не хлопочите. У меня есть такое место, где сам бог не сыщет.

— Ну, смотри, Егор. До встречи!

— Прощайте!

Вернувшись в хату, Ерка достал наган, опробовал барабан и сунул за борт куртки. Он долго-стоял в темноте, чутко внимая нарастающему гулу. Где-то поблизости от деревни шел бой.

На мгновение показалось Ерке, что он вырос, поднялся, только осталось шагнуть, но не может он двинуться, словно примерз к полу. Так бывает во сне, когда хочется бежать.

— Эх, ноги бы мне, ноги хучь на час!

Он помолчал, потом подполз к скамье, где спала старшая девочка, и стал гладить ее волосы.

— Нюра, дочка моя!

Девочка проснулась.

— Ты что, папа?

— Запри, донюшка, за мной двери.

, — А ты куда?

— Белые к селу подходят.

Девочка быстро приподнялась на локте и потом села на своей подстилке, поджав под себя ножонки.

— Отец уйдет, а ты запрись и спи. Сейчас ночь, и все спят. Если что, так запомни: советская власть вас не оставит.

— А ты придешь?

— Беспременно... ну, а может, задержусь... Так ты запомни, донюшка: советская власть вам поможет. Поняла?

Ерка прижал к себе теплое и худенькое тельце девочки и поцеловал ее в головку.

— Ну, запри...

Митяй не опал, с трепетом прислушиваясь к перестрелке. Все эти дни он жил в напряженном ожидании. Злая радость и сладкое желание отомстить обидчикам охватило его с такой силой, что он боялся, как бы этого чувства не обнаружила и не поняла Наталья. Она не должна знать, что он уйдет к белым. Еще неизвестно, как повернется дело.

Встревоженная Наталья вскочила и подбежала к торопливо одевавшемуся Митяю.

— Ты чего всполошилась? — спросил он пресекающимся голосом и никак не мог найти рукав шинели.

— Никак ты и взаправду сбираешься? — голос ее дрогнул, и она заплакала.

— Да помолчи ж ты! Я тебе сколько разов толковал, — сипел Митяй, — что, как придвинутся красные, я подамся к ним. Устин, Груздев, Зиновей дюже много о себе понимают. Пущай теперь ада ют, что я не лыком шитый.

— А ты не гляди на них. Больно они тебе нужны, Митяй!.. — попробовала она отговорить мужа. Было темно, а ей хотелось заглянуть Митяю в глаза, по-женски приласкать, — может быть, он раздумает и останется дома.

— Митяй, я огонь вздую.

— Ни-ни, что ты!

— Ох, боже мой! — вскинулась она, услышав, что стреляют уже где-то на огородах, и заметалась по хате.

— Цыц ты, не шуми!

Постучался старик Пашков. Он вызвал Митяя в сенцы и сдавленным голосом, переходящим в шепот, зашелестел:

— Наташке не сказывал, с кем пойдешь? .. Гляди, Митяй! А то, ежели вернутся красные, не сдобровать нам. Понятие надо иметь...

— Да что я, маленький? ..

— Ну ладно, в добрый час! А за ней, за Наташкой и дитем, коли на свет явится, доглядим.

Митяй вошел в хату, обнял дрожавшую Наталью, чмокнул ее в лицо и быстро вышел через двор на огороды.

— Ну и что же Сделаешь? Надо. Война, будь она неладна. Вернется. Вот помяни мое слово, — успокаивал старик Наталью.

.. .Рассветало.

Ерка притащился- в комбед, опрокинул стол и придвинул его к окну. Папки с делами он сложил у порога и лег за ними. Так он лежал около часа, пока не услышал резкого свиста и конского топота. Ерка взвел курок. Кто-то во весь опор промчал,ся мимо комбеда и выстрелил. Через некоторое время всадник вернулся обратно, потоптался на месте и уехал. Наступила тишина. Ерка стал и приоткрыл дверь. Холодный воздух ударил в лицо.

«Может статься, пройдут стороной, и знать не будешь, за кем село. Теперешняя война не фронтовая», — подумал Ерка. Он прикрыл дверь и- подполз к окну. Сквозь щель стола видел часть улицы, колодец, но ни одной души на улице не было.

«А что, если так пройдет весь день, ведь с тоски сдохнешь... Нюрка, дочка! — вспомнил он и кулаком вытер слезы. — Что она сейчас делает? Ребятишки, поди, проснулись теперь. Прижались небось Друг к другу и сидят, как ягнята... Эх, вы, горемычные!.. Груздев, Устин, Зиновей, должно быть, отошли вовремя и теперь с красными. Они не оставят сирот...»

На улице послышался размеренный топот и голоса людей. Кто-то подъехал к дому. Ерка подполз к порогу и лег.

— Рогачевский комбед, — послышался голос. — А ну, Сусекин, посмотри, чего там есть.

В сенцы вбежал человек и остановился у двери. Ерка замер. Ему казалось, что он слышит дыхание по ту сторону двери. Раздался окрик:

— Кто есть, сказывайся?! — секунды через три грохнул выстрел. Со стен посыпалась штукатурка.

Ерка молчал, направив наган в дверь. Прошло еще несколько томительных секунд, прежде чем на пороге появился казак. Ерка выстрелил в упор. Казак, хватая руками воздух, упал и не ворохнулся. Верховые шарахнулись в сторону. Раздалась матерная ругань. «Ах, дверь бы, дверь прикрыть», — мелькнула у Ерки мысль, но мешал труп казака. Ерка отполз к стенке. В открытую дверь казаки швырнули одну за другой две гранаты. Одна граната завертелась около Ерки. Он отбросил ее в угол. Почти одновременно раздалось два взрыва, оглушившие Ерку. В этот же момент белые прикладами вышибли оконную раму. Ерка перевернулся на бок и несколько раз выстрелил в окно. Он видел, как черноусый казак, перелезший через подоконник, грузно, мешком упал в комнату, и это было последнее, что он мог видеть и слышать.

Казаки вытащили его тело на улицу и в бешенстве изрубили шашками.

Несколько раз по улице проносились отряды белоказаков. Смолкнувший бой к полудню разгорелся с новой силой. И только к вечеру, когда в хаты стали забегать красноармейцы, чтобы попить воды, крестьяне убедились, что казаки разбиты и отступают.

В село возвратились Груздев, Зиновей, Аким, Семен и остальные активисты. Вскоре стало известно, что Во-гучарский полк разгромил красновокие банды у станции Сагуны и открыл, дорогу на юг. Красновцы отступили на Миллерово, по направлению к Новочеркасску.

Ерку схоронили на стыке шляха и сельской дороги. Провожали его до могилы стар и млад. И долго потом о нем шла окрест молва, и люди восхищались храбростью этого искалеченного человека.

Только не было на его похоронах Устина и Митяя...

V

Знойные июльские дни сменялись душными вечерами. Ночью в степях пылали костры. Чадили походные кухни. Горький дым стлался пеленой над казачьим табором, закрывая синее звездное небо. Гудели степи от конского топота. Низко припадали травы к земле. На утренних зорях тоскливо выл горн, перекликаясь с петухами.

Несмолкаемый говор и ругань, дикий посвист, бряцанье шашек, винтовок, уздечек, стремян, скрип телег и седел разносились далеко по казачьим станицам и хуторам.

Вечерами в лагерях пели тягучие казачьи песни, в гимнах поминали царя и хором тянули «Богородице-дево, радуйся».

С Царицынского фронта в станицу Урюпинскую собирались дважды битые казаки. От станицы во все стороны бешено носились ординарцы с приказами и донесениями. Неумолчно стрекотали телеграфные аппараты и телефоны. Лихорадочно работали штабы. Вновь сформированный конный корпус под водительством генерала Мамонтова готовился прорваться в тыл Красной Армии, чтобы разгромить и уничтожить армейские базы, терроризировать население, Ослабить силы красных войск и дать возможность войскам генерала Деникина захватить Москву.

Формируя отряды, офицеры собирали надежных людей, питавших лютую ненависть к советской власти, к иногородним крестьянам, к казачьей голытьбе. Эго был отчаянный сброд от рядового конника до офицера.

Все они лелеяли мечту о богатой поживе при набегах на мирные города и села.