Плотина - Иван Виноградов

Он смотрел зверьком, а Николай Васильевич улыбался… И Сапожникову ничего, не оставалось, как смириться.

— Женщин можно туда? — спросил он.

— Просят с вибраторами. А женщинам, сам знаешь, рожать надо.

— А если у мужчины откажет — от кого она рожать будет? — хоть тут да отыгрался Сапожников.

— Иди, иди, у тебя, по-моему, все в порядке, — проводил его Николай Васильевич. И к Юре: —Ты на новых блоках потолкись, пока все не войдет в колею.

— Ясно, шеф!

— А еще пошуруй на участке — не найдешь ли какого-нибудь ненужного железа. План по металлолому требуют.

— Может быть, им кран разрезать? — возмутился теперь и Юра.

Утро, начавшееся приятным событием, продолжалось не ахти как хорошо. Если каждый день отрывать от дела по два человека, то и план майский может погореть, и бригаде Ливенкова не видать первого места. Лучезарные надежды Николая Васильевича несколько потускнели.

Однако печалиться и предаваться долгим раздумьям на стройке не дадут. Только ушел Юра, как в дверь протиснулся грузный, большой Сорокапуд, главный механик стройки. Сел перед Николаем Васильевичем на крошечную для него табуретку, достал малюсенький блокнотик и с доверительной интонацией сообщил:

— В три часа меня вызывает на ковер Борис Игнатьич. Не могли бы вы мне по-быстрому высказать свои нужды по малой механизации?

— Это я могу даже спросонья, — как бы обрадовался Николай Васильевич, вполне готовый сделать приятное хорошему человеку. — Рубильные молотки заказывал — нету! — начал он перечислять «приятное». — Камней для шлифовальных машин нету! Бучарду просил — нету! Срубаем выступы бетона простым молотком, как во времена Волховстроя… Продолжать дальше?

— Дай записать. — Главмех делал пометки в своем игрушечном блокнотике.

— Но главное — краны, — вспомнил Николай Васильевич. — С этими «тысячниками» только график срывать.

— Вот тут они у меня! — похлопал главный механик себя по затылку. — Вызвал заводскую бригаду — пускай на месте доводят их до дела, если на заводе не сумели.

Краны КГБС-1000, в быту именуемые «тысячниками», были хорошо задуманы, но не до конца отлажены и потому частенько капризничали, а из-за них простаивали бетонщики. Разговоры об этих кранах нередко велись в духе и в стиле прораба Сапожникова.

— Мне манипулятор надо бы в ремонт отправить, но боюсь, — вспомнил еще Николай Васильевич.

— Не все сразу, дорогой! — взмолился Сорокапуд. — Но если хочешь — дам тебе манипулятор на резиновом ходу.

— Под «тысячник» нельзя, завалит его с головой.

— Вот и пойми вас всех! То плох «тысячник», то он завалит бетоном… Ну, пока!

Николай Васильевич провожал его сочувственно, потому что знал: в три часа дня пополудни этому здоровенному мужику придется попотеть. В общем-то заслуженно, но, с другой стороны, вроде и жалко человека. Ему ли, такому огромному, выслушивать нотации!

Сложен мир человеческий…

Вскоре после обеда по телефону и по штабному громкоговорителю начали предупреждать о предстоящих — в шестнадцать часов — взрывах на левобережной врезке. Николай Васильевич поморщился от этого, как от боли. Пусть не от свежей, пусть от застаревшей, почти уже хронической, но все равно — от боли. Потому что приходилось останавливать все работы, уводить людей в укрытие, а после того, как с огромной высоты обрушится вниз лавина камней и земли, над котлованом образуется непроглядное пылевое облако, переменчивые здешние ветры начнут гонять его то вверх, то вниз по реке — и опять не вдруг приступишь к работе.

Возглавляет взрывные работы мирная спокойная женщина, Ольга Поваляева, прозванная по традиции Богиней огня. Невысокая, стройная даже в своей аккуратной брезентовке и напущенных на сапоги шароварах, она жила большую часть времени где-то там, наверху, на врезке, но когда-то спускалась и вниз и приходила на штабные летучки. Конечно же, всегда бывала замечена. Не только потому, что женщины на летучках — редкость, но прежде всего потому, что все понимали, для чего она здесь «возникла». Начальники строительных управлений глядят на нее косо и отпускают не всегда ласковые шутки. Она все это замечает, все понимает — и не обижается. В конце концов, что ты с них возьмешь, с этих неразумных мужчин? Им хочется думать, что их работа самая главная, ну и пусть думают. Обращаясь к руководителю летучки, а им всегда бывает (если не в отъезде) сам Острогорцев, она деловым спокойным голосом докладывает, что очередная серия взрывов в основном подготовлена и что ей хотелось бы знать, какой день и час наиболее удобны для этого.

— Да нет такого дня и часа, эпохальная ты вредительница! — криком кричит начальник СУЗГЭС Варламов, красивый, рослый, нервный. Он больше всех страдает от взрывов, потому что уже начал под самым берегом готовить основания для первых гидроагрегатов.

Богиня не оставит этот крик души без внимания, одарит Варламова коротким взглядом своих янтарных, чуть насмешливых глаз, но ответом не удостоит. К чему бесполезные разговоры? Она ждет решения Бориса Игнатьевича и смотрит на него с союзническим достоинством.

А тот — не ей союзник, а Варламову и тем начальникам, которые дают ему кубометры особо важного, особо нужного бетона. Однако он понимает, что и Богиня огня делает нужное и неизбежное дело и чем она скорее закончит его, тем лучше. Оно ведь тоже на благо плотине. Взрывники выбирают из береговой скалы все слабое, «трухлявое», чтобы бетон примкнул впоследствии к здоровому крепкому монолиту и навеки родственно с ним спаялся.

— Давайте-ка в пятницу, — все же оттягивает Борис Игнатьевич взрывы на самый конец недели. — На стыке дневной и вечерней смен.

В зале слышится чей-то вздох — и тишина. Слышно, как богиня Ольга поворачивается и уходит, слегка топая своими рабочими сапогами. Ее никто не удерживает. И сказать тут больше нечего — только вздохнуть да смириться. Да в пятницу услышать:

— Внимание, внимание! В шестнадцать часов на левобережной врезке будут произведены взрывы. Всем людям укрыться в потерне или за перемычкой…

Когда штабной громкоговоритель в последний раз повелел всем покинуть котлован, в прорабскую вошел Юра — в белой своей каске, в выгоревшей чуть не добела давнишней студотрядовской куртке и сам весь прокаленный солнцем, подгрунтованный тонкой котлованной пылью. Молодец молодцом! Прямо хоть плакат с него рисуй. Что-нибудь в таком роде: «Покорись, Река-матушка!»

Правда, физиономия у Юры была совсем не плакатной и заговорил он вполне буднично:

— Ты куда, шеф, пойдешь прятаться от бомбежки?

— Наверно, в потерну, — без умысла скаламбурил Николай Васильевич. — Отсидимся там в тишине.

— Нет, я — за перемычку, — отказался Юра. И заметив, что отец вроде бы обиделся, поспешил пояснить: — Сегодня, я слышал, мощные заряды заложены. Интересно же!

— Ну, что ж, для маленьких и это театр…

Похоже, что он и в самом деле обиделся, хотя и непонятно, на кого. На Юру смешно было бы, потому что старый сапер и сам любил в свое время и готовить, и производить взрывы, и смотреть на них с безопасного расстояния. Что ни говори, но, когда крутанешь ручку подрывной машинки, всегда сжимая при этом зубы, и когда вспучится, будто под пленкой, земля, а затем выбросится вверх этаким черным цветком преисподней, — есть во всем этом какая-то необъяснимая красота. Черная, но красота, будь она неладна! И сегодняшняя обида происходила не оттого, что такая красота приелась ему, а оттого, что нынешние взрывы означали для него помеху в работе, да еще такую, перед которой он был бессилен. Хотя он рос и складывался, формировался как работник с твердым сознанием, что жизнь есть борьба и преодоление трудностей, временами ему уже хотелось крикнуть кому-то: «Не довольно ли борьбы в мирное время? Не пора ли научиться щадить друг друга? Работа — не война». Но кричать было некуда, и оставалось терпеть…

— Ладно, пойду и я с тобой, — уступил он Юре. — Заодно там лодку нашу посмотрим.

— Я смотрел. Там днище просмолить надо.

Но Николай Васильевич уже встал из-за стола и направился к выходу. Из первой, проходной комнатки выскочили перед ним немного расшалившиеся Люба и Гера Сапожников и побежали к проезду, делившему плотину надвое, как ущелье делит горную гряду. Эти-то явно в потерну нацелились, где в такой час набивается много народу и под бетонными сводами, в тесноте и духоте, в полумраке и сырости, начнется чуть ли не праздник. Смех, треп, шутки, розыгрыши. Какой-нибудь новоявленный Вася Теркин начнет выдавать невероятные современные байки — хочешь верь ему, хочешь нет. В какой-нибудь узенькой боковой галерейке парень прижмет подвернувшуюся под руку девчонку, а та забарабанит по его гулкой груди кулачками. И снова смех, треп, веселье. На такой ярмарке и время пройдет незаметно, и взрывов можешь не услышать, а стало быть, и сам взрываться от них не будешь…