Исцели меня (СИ) - Юнина Наталья

— А за что?

— Откуда такой интерес к моей персоне?

— Ко мне сватается бывший зек, я опасаюсь за свою жизнь, вот и все, — в наглую бросаю я. Правда, на мои слова Бестужев только лишь хмыкает, а потом вполне серьезно произносит:

— А вообще правильно, опасайся. За своего отца, — после незначительной паузы добавляет Глеб.

Очередной молчаливый коллапс. Я не знаю как на это реагировать. В голове складываются десятки не самых радужных картинок. Да, временами я дура, чего уж там, вот только даже я могу предположить к чему он ведет.

— Это папа тебя, да?

— Подставил? Да.

— Зачем?

— Глупый вопрос, Соня. Для того, чтобы что-то получить.

— Получил?

— Ну куда ж без этого.

— И что он получил?

— Это детали, в которые тебе не нужно вдаваться. Хотя бы по той причине, что ты все равно в этом ничего не понимаешь.

— Можно подумать, тебя в свое время кто-то просил вдаваться в детали моей работы и давать свою оценку.

— Не путай небо с землей. Я в твоей работе понимал больше, чем ты.

Самое неприятное, что сказать мне на это совершенно нечего. Понимал. Вместо этого я задаю вполне резонный вопрос.

— Неужели ничего нельзя было сделать?

— Всегда можно что-то сделать.

— А ты почему не сделал?

— Потому что я своего лишаться не намерен. Мое — только мое. Не для этого я столько работал, чтобы кому-то отдать. В этом и есть «что-то сделал».

— И когда это все случилось? — растерянно бросаю я.

— Через пару дней после твоей аварии. На самом деле в этом всем есть большие плюсы. Например, как самоликвидация некоторых людей. Или, например, в ограниченном пространстве, когда у тебя вроде бы есть все необходимое, мозг работает по-другому. Идеи фонтанируют. Ну и самое главное, взять твоего папулю за глютеус максимус — истинное наслаждение, — смотрю на него как на ненормального, совершенно не понимая, что он имеет в виду. То ли мой мозг атрофировался из-за внезапного осознания, что Бестужев точно не врет — папа его подставил, то ли от того, что теперь я понимаю почему в кабинете Глеб вел себя так нагло и уверенно.

— За что взять папу?

— За большую ягодичную мышцу.

— Ясно, — что ничего не ясно.

— Да за жопу, Соня. За жопу. Он-то думал, что я надолго, а оказалось нет, да еще я теперь и с козырями. Буду твоего папу как куклу за ниточки дергать. Влево, вправо, назад, вперед. Не послушался — расстрел. Шутка. Про последнее шутка. Обойдемся без жертв, — сказать, что такого я не ожидала — ничего не сказать. Внутри меня в очередной раз просыпается жуткая обида на папу. — Заметь, ты сама затеяла этот разговор. И чтобы ты до конца понимала — теперь твой отец может в одночасье лишиться всего. Надеюсь, тебе не надо объяснять, что за этим может последовать. Вот тебе еще один стимул поскорее подняться на ноги, чтобы ни от кого не зависеть. И да, не надо сейчас ничего говорить. Молчание — почти всегда золото. Будь умнее и из всего сделай для себя не только выводы, но и выгоду. Олег, — резко переводит от меня взгляд. — Сделай, пожалуйста, чуть тише.

Тише…выруби, к чертовой матери, эту гадость. Так и хотелось сказать это вслух. Только вместо этого я молчу. Молчание же — золото.

Привести меня в парк, уложить на какое-то сиденье, отдаленно напоминающее шезлонг — странное решение. Я бы сказала, очень странное. Да, не могу не признать, что вокруг красиво. Но пруд и кормящий уток Бестужев — это что-то даже более ненормальное, чем то, где он провел два с лишним года. Никогда у меня не было и мысли залезть в чью-то голову. А сейчас я бы, пожалуй, пожертвовала мизинцем на ноге, чтобы залезть в его черепушку. На кой черт я ему сдалась — ответ так и не придумала.

— Почему ты не выходишь на улицу? Лето в кой-то веки теплое, — вдруг интересуется Глеб.

— Потому что мне это неинтересно.

— Через пару месяцев я не буду спрашивать, что тебе интересно, а что нет. Есть слово надо. Есть еще не хочешь?

— Нет, — спокойно отвечаю я, пропуская мимо ушей первую фразу.

— Пить?

— Нет.

— Не хочешь или нельзя?

— Не хочу.

— А что хочешь? Только без произнесенных имен на букву «С».

— Хочу залезть тебе в голову и узнать на кой черт я тебе сдалась. Устроишь?

— Женщинам лучше не знать, что творится в голове у мужчины. Равно как и наоборот. Поэтому нет — не устрою.

— Я не верю в твой альтруизм.

— Мне до альтруиста, как до неба. Я — эгоист.

— Вот так прям стало понятнее. А у тебя вообще есть родственники?

— А чего это ты вдруг заинтересовалась мною?

— Да прям заинтересовалась. Просто надо знать с кем делить имущество после росписи. Ну если ты того.

— Того?

— Помрешь раньше меня.

— И не надейся, у меня четкая и длинная линия жизни.

Плакать надо бы от происходящего абсурда и от того, как все сложилось, а мне почему-то весело. Я вполне реально смеюсь.

— Рад тебя видеть такой, но от чего ты смеешься?

— Ты реально веришь в какие-то линии на руке? Ты?

— У меня было много времени. Я развлекался как мог, — вполне искренне улыбается Бестужев. — Хорошо изучил линию судьбы. И все сошлось.

— Это как?

— Все просто, — пододвигает ближе надувное кресло и садится впритык ко мне. — Вот смотри, видишь эту линию, она короткая и от нее отходит еще много маленьких линий, — демонстрирует мне свою ладонь.

— Вижу, ну и?

— Это линия судьбы.

— Какая-то жопная у тебя судьба.

— На самом деле я тоже так подумал, пока хиромант онлайн не интерпретировал это по-другому.

— Хиромант онлайн?! Господи, прости, — ржу в голос. Так, что похрюкиваю как в былые времена.

— Это означает только то, что я не выбрал одно дело по жизни. А ведь так и есть, все чем я когда-либо занимался — это разные отрасли. Нет ничего, за что бы я зацепился навсегда в плане карьеры. У меня ее нет. Я просто зарабатываю деньги. Если без шуток — хиромантия затягивает. Дай мне свою руку, — вполне серьезно произносит Глеб и сам берет мою правую ладонь. — Смотри сюда, — проводит кончиком указательного пальца. — Это линия жизни. А вот здесь видишь глубокое ответвление вниз.

— Ну и?

— Если провести вот от этого пальца к этому ответвлению — то можно примерно сказать возраст. Не веришь — посмотри на досуге. Двадцать лет, ну примерно. Это глубокое ответвление и есть та твоя авария. Но дальше, если ты заметишь, линия жизни четкая, — проводит пальцем вниз. — Не прерывается. А вот здесь чуть дальше видишь ответвление вверх на линии жизни?

— Ну пусть будет — да.

— Это очень хорошо. Интерпретировать можно по-разному, но в целом это жизненный подъем. В какой именно области — это уже мне неизвестно.

— Да ты прям хиромант, — на мое насмешливое «хиромант» Бестужев никак не реагирует. Просто потому что он слишком увлечен рассматриванием моей ладони. И то, с каким усердием он это делает, подтверждает, что он не шутит.

— Этому нужно слишком долго учиться. В моем случае — это было просто приятным времяпрепровождением. Только и всего, — одергиваю свою ладонь, как только понимаю, что ведение пальцем напоминает уже не рассматривание линий, а тупо поглаживания. — В жизни очень много интересных вещей, которые могут отвлечь человека и помогут скрасить ему досуг. У тебя есть голова и руки. Надо пользоваться всеми возможностями, которые тебе предоставляет жизнь. У других и этого нет. Попробуй найти что-то для себя, а не зацикливаться на плохом.

— Да ты отменный психолог. Может, ты еще и психологию начнешь изучать углубленно на досуге?

— То, что мне нужно в психологии я давно изучил. Иначе не имел бы всего того, что есть. Остальное меня не интересует.

— Кстати, не только ты у нас всезнающий и всепонимающий, думаешь я не заметила, как ты ловко ушел от вопроса про родственников?

— Разве я уходил? — приподнимает брови.

— Совершенно точно уходил.

— Тебе показалось. Не бойся, тебе не придется испытывать муки перед знакомством с моими родителями. Как и притворяться любящей невесткой. Мои родители давно умерли.