Новая родня - Никул Эркай

— Но ведь это же не ваша дочка.

— Что вы говорите? Я ее чуть живую из саней выхватила, от мороза спасла, от смерти избавила!

Что же, это не моя дочка, не мой ребенок теперь? — еще и еще начала его совестить по-эрзянски. Военврач второго ранга только очки поправлял, потом, вытерев проступивший на лбу пот, сказал миролюбиво:

— Ну ладно-ладно, вот вылечим, на ноги поста-им, и забирайте ее себе на здоровье. Только если на согласится у вас жить, эта Галочка.

— Да как же не согласится? — вскинулась Марфа. — Что, наш дом хуже других, что ли? Полная чаша… И курочки свои, и молочко козье, а вон и поросеночек на откорм взят. Сами видите.

— Вижу, чересчур полная, — усмехнулся доктор, — и ребята и поросята — все вместе. И лоханка с отбросами посреди жилья!

— Какие же это отбросы, это козье пойло. — Марфа подозрительно посмотрела на ребят.

Мика смутился и показал кулак Сандрику.

А доктор продолжал свое:

— Достатков у вас хватит, чтобы лишнего ребенка содержать. Да ведь не только в сытости дело. Девочка эта городская, привыкла жить в других, культурных условиях. Спать — в своей кроватке, а вы ее— на груду проса. Привыкла есть из отдельной тарелки, а у вас общая чашка. Да и вся живность эта должна быть не в доме, а в хлеву!

— В такие-то морозы? — всплеснула руками Марфа. — Жалости у вас нет, доктор!

— Ну вот, — не обидевшись, сказал военврач, — если вы создадите ребенку нормальные условия, тогда — пожалуйста…. Мы согласимся отдать девочку и даже двух в придачу!

Широкие щеки матери залил румянец.

Обиделась, что доктор упрекнул ее в некультурности. Она таких упреков и от мужа не слыхала. А Григорий Учайкин был культурный человек. Он и газеты выписывал, и в горницу только в носках ходил, сняв сапоги. И радио хотел в дом провести, да война помешала.

Ничего она больше не сказала. И даже ни словечком не возразила, когда явилась медицинская сестра — женщина в солдатской одежде и, закутав Галочку в принесённое с собой ватное одеяло, увезла девочку в военный госпиталь.

В избе сразу стало не то что пусто, а как-то неинтересно. Даже не так обрадовала, как прежде, отцовская фронтовая весточка. Марфа примолкла, сердито стуча чугунами и ухватами.

И Мика молчал. И Кудлай из-под стола не решался вылезти, виновато помахивая хвостом. И Сандрик до тех пор ныл и капризничал, пока не получил крепкого шлепка.

И единственное, чем утешался Мика, — это тем, что теперь никакие обстоятельства не мешают ему отправиться, наконец, на войну.

ГАЛИНКИНЫ ФОКУСЫ

Письмо отца ещё больше подстегнуло ребят. Разведчик писал, что вокруг, мол, тишь и гладь и ему даже надоело на боку лежать, хотя он и привычен полёживать в снегу на лосиных скрадах, ну да, глядишь, не долго ждать, скоро навострим кое-кому лыжи…

Конечно, отец писал иносказательно, чтобы не выдать военной тайны, но ребята сразу догадались, что хотя фронт ещё и стоит на месте, там, под Волховом, где воюет отец, но в любой момент может и двинуться… И надо поторопиться, чтобы вместе с ним гнать и бить гитлеровцев.

— Ладно, — сказал Юка, — вот отвезём раненым рыбу, и айда. У меня есть мысль, как нам незаметно смотаться. Я слыхал, как военврач просил нашу председательницу послать кого-нибудь на лесной кордон к объездчику с предложением организовать отстрел лосей на мясо для госпиталя и заготовку тетеревов. А туда без лыж ходу нет… Ну, мы и вызовемся сходить, мы ведь лыжники.

— А там до полустанка рукой подать! Верно, Юка?

— Очень даже правильно. И то, что мы харчи с собой возьмём, и то, что вроде задержимся, никого не встревожит.

— Правильно! Пока хватятся, мы уже будем к фронту катить!

Ребята поговорили с председательницей и, получив её согласие на поход к леснику, чуть не плясали от радости.

Подавляя в себе нетерпение, вместе повезли в госпиталь карасей, вычерпанных из знаменитого Блюдца. Впереди шёл могучий Конь, за ним плёлся с каждым днём хиревший от старости Сивый.

На мешках с сеном, положенных поверх намороженных карасей, восседали наши дружные кучера, рассуждая о предстоящем отъезде на войну. Рядом с ними лежал кошель, из которого доносился приятный запах тёплых ржаных пышек.

Это Марфа напекла и попросила отвезти своей приёмной дочке Галочке в «больницу», как она упорно называла госпиталь. Кроме пышек, она ещё положила солёных огуречков, яичек, сваренных покруче. Пусть кушает да скорей поправляется — и домой. «А культурные условия мы ей создадим», — так наказывала Марфа передать доктору, отобравшему у неё найденную дочку для какого-то электрического лечения.

Долго вздыхала Марфа, собирая в кошель передачу. Скучала она по приёмной дочке, словно по родной кровиночке. И почему так, сама не знала. Но при одном воспоминании о ней сердце так и заходилось от любви и жалости.

Мике тоже захотелось на прощание повидаться с названой сестрёнкой, чтобы рассказать отцу, как она лечится. И посоветовать ей, не теряя времени, научиться говорить по-мордовски. Тогда ей способней будет и с мамой объясняться да и Сандрика по русскому практиковать.

Такие мирные мысли вились в голове Мики, пока он разговаривал с Юкой о военных делах.

Пегий бык шёл важно, неторопливо, поглядывая с дороги в лес с таким видом, словно хотел сказать: «А ну, сколько тут вас, волков, на один мой рог?»

Подъезжая к госпиталю, Конь стал чаще нюхать воздух, поднимая верхнюю губу. Стал прибавлять шаг. Да вдруг как вздыбится и пошёл вскачь! От неожиданного рывка ребята чуть с воза не свалились. Перепуганный Сивый, которого передние сани дёрнули под уздцы, заржал, а несколько мёрзлых карасей из верхней корзинки свалились на дорогу, словно их выкинула притаившаяся на возу лисичка. Рогатый Конь, всё прибавляя прыти, влетел во двор госпиталя и прямо к кухне.

Поварихи были заняты у плиты и не сразу его увидели. И огорчённый Конь от нетерпения издал такой могучий рёв, что в палатах раненые засмеялись.

— Привет, товарищ водитель! — закричали Мике мальчишки и девчонки из ходячей палаты.

А лежачие потянулись к окошкам. И наконец выбежали поварихи.

— Ах ты умник, вспомнил, где вкусное пойло дают! Ну сейчас угостим.

Вначале Мика несколько огорчился, что столько внимания уделено не ему, а быку. Но затем погордился перед Юкой: никто не обратил внимания а его Сивого. Подумаешь — лошадь в упряжке ходит, вот бык — это другое дело.

И совсем загордился, когда на крыльцо вышел военврач второго ранга и сказал:

— Ах, это вы тут даёте представление! А я думал, что за шум. Пожалуйте, пожалуйте, у нас есть ем вас порадовать!

— И у нас тоже, — похвалился Мика и высыпал из одной корзинки карасей.

На снегу так и засверкала груда золота. Вот это было представление! Военврач даже очки несколько раз протирал, любуясь карасями.

А потом позвал ребят за собой в госпиталь. На них надели белые халаты. И они вошли в палату тихо и важно, как молодые доктора.

Здесь помещались только лежачие раненые в бинтах, в гипсе. Каждый на чистой подушке, под байковым одеялом, на отдельной никелированной койке.

— Вот какие нам надо обеспечить ей условия, — шепнул Мика, кивнув на сестрёнку, острый носик которой задорно торчал из-под одеяла и глаза-смородинки улыбались вошедшим.

Вокруг Галинкиной кровати стояли врачи и медицинские сёстры и чему-то радовались, приглашая ребят.

— Вы полюбуйтесь— чудо у нас какое! Галочка нам фокусы показывает.

Ребята подошли поближе. Девчонка как лежала, так и лежала— носом вверх.

— Ну, Галочка, окажи, как ты можешь! — сказал военврач, кивнув ребятам, куда надо смотреть.

Они взглянули и видели, что из-под одеяла торчат Галинкины ноги, а пальцы а них шевелятся.

— Ну-ну, Галочка, пошевели ещё, пошевели! — наклонилась к ей медицинская сера, словно дивясь

какой-то невидали.

И все заулыбались, любуясь, как двигаются тоненькие пальчики.

«Вот бы мама посмотрела, что вокруг нашей Галочки делается, — подумал Мика. — Рассказать, так не поверит, будто столько взрослых людей могут радоваться тому, что у какой-то маленькой девчонки двигаются пальцы на ногах».

БЕЗ ЛИЦА И БЕЗ НОГИ

Мика улыбнулся, а сам косил глазом в другую сторону. Его внимание привлекла кровать, вокруг которой никого не было. Вся она была туго затянута марлей. Белый полог тускло просвечивал. Под его покровом виднелась девочка, лежавшая неподвижно, как замороженная в ледяном гробу.

Её забинтованные руки были подвешены к спинке кровати. Большие, словно остекленевшие глаза неподвижно смотрели в одну точку. А лица у неё совсем не было. Вместо щёк, лба, подбородка сплошная рана. Невозможно смотреть. А невольно тянет.

«Да что же это такое? Почему её не забинтуют?»

Отвлёк его военврач. Он спросил ребят, как это им удалось так много карасей наловить.