Новая родня - Никул Эркай

Хватит того, что Юка его потом попрекал:

— Другие на войне геройствуют, если и погибают, так с пользой… А ты в тылу в омуты бросаешься! Поедем скорей, пока тебя собственный пёс не загрыз, смирный бык не забодал! Помереть — так уж героем!

Это было хуже всего, такое невозможно вытерпеть. И Мика решил поскорей отделаться от всего, что мешает: навозить дров, вытопить баню да в путь-дорогу.

В ближайший же день отправился вместе с колхозницами в лес по дрова. Мика рассчитывал вернуться к вечеру и наказал Юке быть в готовности номер один.

И ОТКУДА ВЗЯЛАСЬ БЕЛКА?

Не успел Мика отлучиться — в лес за дровами, а тут новый случай на войну убежать. Да ещё какой— нарочно не придумаешь! Юка так и подскочил, когда мать сказала ему:

— Завтра поедешь на станцию пеньку возить.

А дедушка Аким — он был кладовщиком в колхозе— подмигнул:

— Самую лучшую отпущу для нужд фронта. Из неё будут крепкие верёвки вить, гитлерам-разбойникам руки вязать!

Дед, он над всем подшучивает. Юку обрадовало другое: вместе с этой коноплей можно в вагон погрузиться да на мягкости и в тепле ближе к фронту закатиться.

Не теряя времени, он забрался в чулан, отрезал добрый кусок сала с той стороны окорока, который стенке висит, чтобы мать не скоро хватилась. Затем зашёл в холодную горницу и от каждого каравая хлеба, которые там хранились, отрезал по горбушке.

Пополнив дорожный мешок ещё чесноком, солью и парой шерстяных носков, Юка принялся заготавливать махорку. Занятие надоедливое, но необходимое. Явиться на фронт без своего табачку не положено. Солдатская дружба, она, известно, начинается с общей закурки. Так ему дед давно говорил, конечно, не без хитрости, а чтобы приохотить делу.

Самому старику всё некогда было, да и руки побаливали. Вот усадит он Юку верхом на лавку, ставит деревянное корыто, полное сухих стеблей самосада, даст в руки острый топор и скажет:

«Руби мельче, будет зелье крепче!»

Прежде Юка рубил табак с неохотой, а теперь тяпал без отрыва. Дед его старанье похваливал, а Юка не зевал. От каждой нарубленной кучки — горстку в кисет. Наполнит — и за пазуху. Эти кисеты девчонки-пионерки в подарок фронтовикам вышивали и ему поручили по почте отправить. Ну, а Юка решил сам отвезти, да не пустые, а с махоркой, да ещё своими руками нарубленной. Старался он до поту. Когда наскучивало, выходил за сарай, чтобы приучиться курить. Какой же из него солдат, если затянуться махоркой на привале не сумеет? Даже военная песня есть такая: «Давай закурим».

Юка чувствовал себя и сильным, и смелым, способным на любой воинский подвиг, но вот куренье ему как-то не давалось. Дым в глаза лез, вызывал слёзы, и он каждый раз только плевался.

Эта неспособность очень его огорчала. То ли дело Мика — тот хотя и не затягивается но дым из ноздрей пускает лихо!

Утешали его лишь сведения о подвигах, которые совершают на войне девушки-санитарки и снайперы. А ведь они некурящие…

Поработал он до вечера и, набив несколько кисетов «трофейной» махоркой, поинтересовался, не вернулся ли Мика. Нет, никто из поехавших по дрова не возвращался.

Когда легли спать, мама вдруг начала чихать, кашлять. И прогнала его с кровати на печку к деду,

— Ой, до чего же ты табачищем пропах, ступай выдохнись!

Юка усмехнулся: «Вот завтра утром я совсем выдохнусь».

Наутро он помогал колхозницам грузить пеньку на возы. Хорошая была пенька, длинноволокнистая, шелковистая, из крепкой высокой конопли, выращенной на огородной земле. Крепкие из неё верёвки получатся. Если связать разбойников-гитлеровцев, нипочём не развяжутся!

Юка запрятал внутрь одного воза мешок с харчами, побежал искать Мику — а его нет!

И Коня его нет, и саней его нет… И вообще никто из колхозниц, поехавших по дрова, из лесу не вернулся.

Тут не только Юка, вся деревня взволновалась. Обещали к вечеру быть, а тут и ночь прошла, и утром никого нет. Не могли же они заблудиться? С ними сам главный, конюх, который в лесу все ходы-выходы знает.

Председательница стала звонить на лесной кордон, к лесничему. Дозвонилась, а тот ничего не знае. Впору в раймилицию заявить. Шутка ли, целый обоз пропал.

Пока эта канитель шла, возы с пенькой тронулись и поехали.

Юка едва успел мешок с харчами перепрятать. Не ехать же ему в одиночку. Без Мики нельзя к его отцу явиться!

Вот горе с Микой — что за невезучий парень! В речной полынье его водяной за ноги хватает, а в лесу, наверное, леший заплутал!

Юка не знал, что и подумать.

Свёз-пеньку на станцию, вернулся, а Мики опять нет как нет!

Так что же с ним случилось? Представьте себе, если в происшествии с утопленными валенками был виноват в конце концов заяц, заманивший Кудлая в полынью, то в лесу виновницей нового приключения с Микой оказалась белка. Такой невинный, милый зверёк с пушистым хвостом.

Не сразу добрались колхозники до лесной полянки, на которой лежали заготовленные ещё до войны сухие дрова. Евсей Иванович выбрал путь напрямик, а он оказался таким заснеженным, что, если бы не могучий бык, шедший впереди, как танк, слабосильным лошадям туда бы и не пробиться.

Подъехали, наконец, к делянке, а там костерок горит и люди в военных шинелях вокруг сидят, консервы подогревают да закусывают.

— Это что за солдаты? — удивились колхозники.

А солдаты вскакивают и кричат женскими голосами:

— Здравствуйте! Ох и заждались мы вас, замерзать стали!

— Откуда вы, любезные? — приосанился дядя Евсей. — Что за десант в нашем лесу? И зачем, вас сюда с неба сбросили?

— Ах, вы шутите, — отвечали женщины, одетые солдатами, — а нам не до шуток. Возили дрова в госпиталь, а наша старая полуторка надорвалась! Вон она в снегу засела.

Дядя Евсей помог женщине-шофёру вытащить полуторку. И здесь без рогатого Коня не обошлось. Шофёрша круть-верть заводной ручкой, а мотор в ответ не чихает, не фыркает.

Так и пришлось колхозникам, вручая военных, не только колхозные дрова им уступить, но и помочь вывезти.

В госпитале обозу с топливом так обрадовались, что сам начальник, военврач второго ранга, вышел встречать и угостил колхозниц наваристым супом из свиной тушёнки. Женщины было застеснялись, но медсёстры и повара убедили их, что супу много и они раненых не обделят.

Заправившись сытной едой, поехали снова в лес и так ездили, пока все дрова вывезли и обеспечили госпиталь теплом до весны. Выручили раненых.

А что свои колхозные дрова отдали, так разве во время войны считаются — все на оборону.

— Себе мы сухостойных деревьев в два счета нарубим! — бойко говорил дядя Евсей.

У него прежде спина побаливала, а после того как по указанию военврача второго ранга дядю Евсея спиртом полечили, он так прибодрился, что ему все нипочем.

И вот, сверкая красным носом, он, как дятел, попрыгивает вокруг деревьев, обушком по ним постукивает и командует:

— Эту пилить, а эту оставить! Сам делал подрубки с той стороны, куда надо дереву валиться.

Женщины пилили. Разделывали сваленные осины и березы на бревна. Мика обрубал сучья. Дело спорилось. И все шло хорошо.

Но вот одна сухостойная осина вдруг затанцевала. Бывает такое. Подрубил ее дядя Евсей правильно, должна была упасть на заход солнца. Стали ее женщины пилить, легко пошла, внутри дуплистая. И вдруг ствол как треснет. В дупле-то вода осенью скопилась, и комель мерзлым оказался. И, вместо того чтобы валиться куда намечено, дерево вдруг запрыгало на пеньке, размахивая ветвями, ну словно подгулявший пьяница!

Куда упадет? Засуетились под ним женщины. Дядя Евсей же стоит спокойно и командует:

— Бабы, смирно!

Уверен, что дерево пойдет как надо. Оно, может быть, и пошло бы, у старого солдата глаз наметанный, но тут, откуда ни возьмись, белка! Метнулась вверх по стволу и на самые кончики ветвей птицей взлетела. И, как малая тяжесть а конце вёсов, не в ту сторону дерево и перевесила… Скакнула она на соседние деревья, махнув пушистым хвостом, а осина с шумом пошла прямо на дядю Евсея. Крикнув женщинам: «Хоронись!» — попытался отскочить, но его негнущиеся ноги вязли в глубоком снегу, и он завертелся, как на приколе. Закрыл лицо руками:

— Ну, вот и смерть моя!

Хорошо, что Мика не растерялся: такой прыжок совершил, что в жизни такого нарочно не сделаешь. И, сбив дядю Евсея, толкнул его за большое дерево. И в этот миг осина, зашумев, как градовая туча, накрыла мальчишку…

Что потом было, Мика не помнит. Очнулся он от женского плача: колхозницы вопили над ним, как над покойником. Он лежал лицом вниз, и снег вокруг покрылся красными пятнами.

— Тише вы! — крикнул дядя Евсей, опомнившись. — Если кровь течет, это преотлично! Значит, парень жив!

Так оно и оказалось. Кошка когтями пройдется, и то кровь сильно течет, а когда по лицу осина сухими ветвями проедется, ну и подавно.