Пиковая дама сузит глазки - Алексей Горшенин

Воровали и у переваловских соседей. Одни предполагали, что это – бомжи, другие грешили все же на местных.

Перевалову «повезло»: однажды ему все-таки довелось столкнуться с грабителями.

Случилось это в начале осени. Перевалов успел убрать лук и зимний чеснок. Лук он рассыпал сушить на куске брезента, брошенного на земляной пол балаганчика. Рядом, на картонках, дозревали в стручках бобы и фасоль. А в объемистую коробку Николай Федорович ссыпал несколько ведер удавшихся нынче на славу помидор. Начинались осенние дожди, и держать их на кустах не было смысла. Пару ведер он успел увезти домой, оставалось еще с пяток. Постепенно, потихоньку, как и другие овощи, он надеялся в скором будущем перевезти их тоже. Надо было еще выкопать картошку – а это мешка три, как пить дать, морковку, свеклу (рясные же они нынче уродились!), а в левом углу огорода белеют десятка полтора капустных кочанов – по первым заморозкам и за них надо браться. В общем, таскать ему было не перетаскать, горбатясь под двухпудовым рюкзаком. Но это была своя, приятная ноша, которая не тянула, а радовала.

И без того ездил Перевалов на фазенду довольно часто, а тут решил, что в период уборки урожая не худо бы наведываться каждый день. Даже в понедельник, который он обычно пропускал – не из суеверия, а просто потому, что это был самый удобный (как правило, все на своих местах) день для обивания порогов в поисках работы. В тот злополучный день как раз и был понедельник. Стояло вёдро. Дорога подсохла, и Перевалов удовлетворенно думал, что если опять дождичек не закапает, идти назад с грузом будет одно удовольствие.

Уже шагая по территории «Истока», Перевалов увидел прямо по курсу, в сотне метров от себя, легковушку и не то две, не то три (третья то словно вырастала из земли, то как бы снова туда проваливалась) человеческие фигуры. У Перевалова от нехорошего предчувствия заныло под ложечкой. Он прибавил шагу. И чем ближе подходил, тем меньше оставалось сомнений: это его участок. Но кто там и что они делают? По какому праву и кто позволил?

С гулко колотящимся сердцем Перевалов остановился возле своей фазенды. Двое, спинами к нему, ковырялись в глубине участка, там, где росли морковь и свекла. Так и есть: один выворачивал вилами пласты с морковью, другой отряхивал ее от земли, обламывал ботву и складывал корнеплоды в мешок.

Скрипнула дверь балаганчика, и оттуда показался наголо стриженный щетинистый детина, прижимавший к животу коробку с помидорами. Не замечая Привалова, он, кряхтя, понес ее к машине, стоявшей чуть дальше балаганчика с открытым багажником.

Все это совершалось неспешно, деловито, в полной уверенности, что никаких помех нет и быть не может.

От беспардонной этой наглости у Перевалова помутилось в глазах.

«Что вы здесь делаете? Это мой участок, мой огород!» – закричал он, срываясь на фальцет.

Двое на грядках разом подняли головы и повернулись к нему. Третий, не дойдя шага до машины, так и застыл с коробкой.

Немая сцена «не ждали» длилась, однако, всего несколько мгновений. Воры тут же пришли в себя и продолжили, как ни в чем не бывало, начатое.

«Кто вы такие?» – снова закричал Перевалов, понимая, что вопрос глупый и риторический.

«Тимуровцы, не видишь, что ли! Помогаем тебе урожай собирать», – услышал он в ответ. На сей раз воры даже и обернуться не соизволили, а щетинистый детина с наглой ухмылкой демонстративно швырнул коробку в багажник и зашагал назад к балаганчику.

Перевалов беспомощно заозирался в надежде увидеть кого-нибудь из соседей. Никого, как назло, в этот утренний час понедельника не было.

Да что же это происходит? Да как же так?… Горбатишься, горбатишься, столько труда, пота, а какие-то подонки на твоих же глазах, твое кровное…

Волна гнева накрыла Перевалова с головы до пяток.

«Не сметь! Вон с моего огорода! Во-о-он!!!»

Николай Федорович схватил валявшуюся под ногами узловатую коряжину и с налитыми бешенством глазами, тяжело дыша, зашагал навстречу наглецам.

Двое на грядках вскочили. Тот, кто подкапывал морковь, взял вилы наизготовку. У второго в кулаке сверкнул нож.

Пыл Перевалова стал остывать, но по инерции он продолжал надвигаться на обидчиков.

И вдруг что-то тупое и тяжелое обрушилось ему на голову. Свет померк в глазах, и Перевалов провалился в пустоту…

Очнулся он от запаха дыма и страшной головной боли. Открыв глаза, увидел перед собой участливое лицо соседа.

«Наконец-то!» – обрадовался тот.

Перевалова, как он сам потом догадался, подкосил детина, оставшийся в балагане. Ослепленный гневом, Николай Федорович на время забыл про него, не почувствовал во время за своей спиной и поплатился.

«Монтировкой он тебя! – уверенно констатировал сосед. И если б не шапочка на голове, тебе бы точно – кранты!»

Охая и опираясь на плечо соседа, Перевалов поднялся на ноги, повернулся к балагану и чуть заново не свалился от увиденного: на месте его хижины дымилась куча обугленных головешек – дочиста обобрав огород, даже не выстоявшиеся кочаны срезали, отморозки эти, убираясь восвояси, подпалили балаган.

Боль проломленной головы многократно усугубилась болью от увиденного. И Перевалов в яростном и бессильном горе своем утробно, по-звериному завыл…

С травмой черепа и сотрясением мозга Перевалов больше месяца провалялся в постели. Немного оклемавшись, подал заявление в милицию. В райотделе заявление приняли с большой неохотой. Сразу, мол, надо было, по горячим следам, да и то… А теперь вот ищи-свищи… Да и недосуг как-то огородными кражами заниматься. С убийствами да бандитскими налетами разобраться бы… Тут намедни в соседнем садовом обществе целую крышу от дома увели – рифленое алюминиевое покрытие сняли, чтобы как цветной металл сдать, одни стропила только и остались. А вы огород… Тяжкие телесные при этом?.. А кто докажет? Надо было сразу к врачу за подтверждением бежать, справочку брать. Может, вовсе и не было никаких тяжких и телесных. Может, сам где за корягу запнулся да об камень башкой-то и навернулся… И вообще, мил человек, топал бы ты отсюда подобру-поздорову и не мешал серьезными делами заниматься. А заявление?.. Ну, если так хочется – пусть лежит. Однако гарантировать никто ничего не может…

Больше на фазенде своей, на взлелеянном им и уже питавшем его надеждами на будущее участке Николай Федорович не появился. Словно отрезало. Как оградить плоды рук своих от чужих посягательств, он не знал, а продолжать, как ни в чем не бывало, с тупым упрямством начатое, полагаясь на везение и авось, Перевалов тоже не мог – для него это было все равно, что пытаться согреть паровым отопление квартиры морозной зимой улицу. Не грело, конечно, и сознание того, что тебя, не моргнув глазом, могут порешить за ведро моркови или несколько кочанов капусты.

Но долго еще снились Перевалову дымящиеся головешки догорающего балаганчика и чудился запах дыма. Долго еще вскакивал он среди ночи в холодном поту с воплем: «Во-о-он!..», пугая жену.

12

Нос к носу с наглым бандитско-воровским мурлом Перевалову пришлось некоторое время спустя столкнуться еще раз. Теперь уже – на барахолке или, как ее официально именовали, вещевом рынке.

Старый школьный приятель Перевалова (сидели когда-то за одной партой), тоже недавний инженер, весьма успешно, судя по его хвастливым рассказам, переквалифицировавшийся в челнока-коммерсанта, выслушав как-то при встрече жалобы Николая Федоровича на жизнь, предложил ему стать его компаньоном. Дело свое приятель расширял и нуждался в помощниках. Попробуй, сказал он, сначала в палатке поторговать, а как товар распродадим, поедем за новым за границу. Пока тебе – пять процентов от выручки, дальше – посмотрим, как дело пойдет.

После неудачной сельскохозяйственной эпопеи Перевалов был совсем на мели, поэтому с радостью согласился, даже не спросив себя, а сможет ли – ведь за всю жизнь коробка спичек не продал.

Торговая его карьера, впрочем, закончилась так же стремительно, как и началась…

Толкучка находилась на юго-восточной окраине города и начиналась сразу за трамвайным кольцом. По сути, это был еще один город, только торговый, состоящий из десятков палаточных рядов-улиц с бесконечной людской толчеей на них. В этом гигантском универмаге под открытым небом в палатках, контейнерах, с лотков и просто с рук можно было купить все – от шурупа и карандаша до собольей шубы и суперсовременного автомобиля.

Торговое место приятеля находилось довольно далеко от центрального входа, но народу хватало и здесь.

Приятель торговал в основном кожаными куртками и обувью. Первые дни, вводя Перевалова в курс дела, он рассказывал о товаре, его свойствах, ценах, о том, как преподносить товар покупателю, и Николай Федорович дивился, с каким знанием дела и вкусом приятель об этом говорил. И не только говорил, но и преподносил ему практические уроки. Он выкладывал перед покупателем курточку, распахивал ее, заставлял щупать и кожу, и подклад, и замок-молнию, он прикладывал ее к плечам покупателя, чуть ли не силком впихивал в рукава ошалевшего от такого натиска клиента и все говорил, говорил, говорил, вознося хвалу товару, пересыпая искрометную речь свою шутками-прибаутками и каламбурами. Он был похож в эти моменты на завораживающую пением своим мифическую сирену, на сказителя-кайчи, слагающего на глазах изумленного покупателя эпос о замечательной кожаной курточке, счастливый обладатель которой сможет почувствовать себя настоящим мужчиной, почти что былинным героем.