Пиковая дама сузит глазки - Алексей Горшенин

К моменту выздоровления Перевалов твердо решил сказать ребятам-начальникам на их предложение категорическое «нет». Он даже прорепетировал нелегкую для него сцену и представил, как вытянутся у этих беспринципных деляг физиономии, когда он скажет им все, что о них думает. Но готовился он напрасно. Новое рандеву не состоялось. Более того, ребята-начальники старались попросту не замечать его присутствия. Если ненароком и сталкивались с ним в коридорах КБ, то смотрели мимо, насквозь, будто его и не было вовсе. И Перевалов понял, что возвращаться к начатому разговору они не станут, что раскусили и вычислили его еще в первую их встречу. Рыбак, как говорится, рыбака… И не рыбака – тоже!

Николай Федорович почувствовал облегчение – неприятное это дело решалось как бы само собой. В то же время самолюбие его было уязвлено. И не из-за того лишь, что ему предлагали стать соучастником грязной и подлой игры. Убедившись, что рассчитывать на него не стоит, его просто забыли, стерли из памяти, перестали видеть в упор. Его никто не утеснял, не применял к нему санкций – ничего такого, Боже упаси! Но уже не существовало и прежнего Перевалова. Чем дальше, тем больше чувствовал себя он бесплотным фантомом, на которого, кто и натыкается случайно, таращится с боязливым изумлением – уж не тень ли это того самого Перевалова?

На носу был Новый год. В КБ по новомодным веяниям ввели контрактную систему. Каждый служащий теперь обязан был подписать договор-контракт на ближайший год, в котором расписывались его обязанности и права.

Перевалову контракта никто не предложил. Когда он попытался выяснить у начальника КБ – почему, тот с ледяной улыбкой сказал, что в нынешних условиях им больше необходимы люди молодые, энергичные, современно мысляще, умеющие ориентироваться в быстро меняющейся обстановке, лишенные застарелых комплексов.

Про молодость и энергичность Николай Федорович пропустил мимо ушей – какой же он старик, если ему за полвека еще только-только успело перевалить. А вот все остальное действительно было про него.

Перевалов понял, что это – приговор. В таких случаях почитают за благо написать «по-собственному». Но рука не поднималась. Как жить дальше, что делать, чем заниматься за стенами КБ, он не представлял. И к этому, несмотря на то, что нутром давно ощущал возможность расставания, готов не был.

Жена к назревшему в его судьбе повороту отнеслась двояко.

«Дурак ты, Перевалов! – сказала она в сердцах, узнав о предложении ребят-начальников. – Такой шанс упустить! И когда ты перестанешь быть идеалистом? Сейчас, Перевалов, время прагматиков и циников. Без этого сегодня не выжить».

Наверное, он права, попытался согласиться Перевалов, но тут же подумал, что же тогда делать ему, идеалисту, в стране прагматиков и циников? Учиться их повадкам? Видимо, это и подразумевала жена…

«Но, может, и к лучшему, – тут же и успокоилась жена. – Давно уже было пора плюнуть на ваш загибающийся КБ и поискать себе чего-нибудь поприличнее. Только ты „по-собственному“ не уходи, – посоветовала практичная супруга. Пусть они тебя сократят. Тогда сможешь на бирже зарегистрироваться и получить пособие. У нас уже некоторые так делали…»

Но «сократиться» Перевалову не удалось. «У нас не сокращение, а обновление, – сказали ему. – И вы – не вписываетесь». Пришлось подавать «по собственному».

10

Первые после увольнения дни Николай Федорович ходил в каком-то полуобморочном состоянии и походил на снулую рыбу. Слова, звуки доносились до него словно через толстый слой ваты, а лица людей, предметы вокруг словно из густого тумана выплывали. Перевалов валялся целыми днями на диване, ловя на себе встревоженные взгляды домашних. Внутри было пусто, а сам он, будто оборвавшийся лифт, с нарастающим ускорением обрушивался в эту пустоту.

Но прошло время, падение прекратилось, туман рассеялся, предметы обрели очертания, звуки – отчетливость… Переживания переживаниями, но надо было что-то предпринимать. Очнувшийся мозг услужливо напоминал о том, что под лежачий камень… А еще притчу о двух лягушках, попавших в кринку с молоком. Участь лягушки, утонувшей из-за собственной пассивности, Перевалова не устраивала, да и как-то привык он за многие годы чувствовать себя кормильцем семьи, а посему решил браться за поиски нового места под сегодняшним неласковым солнцем.

Дело это, особенно для него, Перевалова, имевшего всего одну-единственную запись в трудовой книжке и никогда не менявшего профессии, оказалось архисложным. В их огромном промышленном городе две трети трудоспособного населения работало в оборонке. Но ее предприятия в последнее время, словно какой-то страшной эпидемией охваченные, чахли одно за другим, отхаркивая толпы оставшихся не у дел своих работников. Перевалов сталкивался с ними на улицах, в коммерческих киосках, в общественном транспорте, где то и дело вспыхивали конфликты кондукторов с зайцами, оказывавшимися по большей части бывшими итээровцами с оборонки. Они попадались ему всюду. И больше всего – на бирже труда.

В первый раз Перевалов забрел сюда, испытывая сильное внутреннее сопротивление. Само понятие – биржа труда, где идет постыдная купля-продажа рабсилы – ассоциировалось у Перевалова с «их нравами» и загнивающим капитализмом, который, не успев догнить там, «за бугром», переместился сюда, к ним. Да и в слове «безработный» чудилось ему что-то постыдное, сравнимое с бомжами или нищими.

Однако не обнаружил на бирже Перевалов ни тех, ни других. Вполне приличная публика здесь толклась, изучая официальную информацию о вакансиях и обмениваясь собственной. Попадались и знакомые ребята. И чем дальше, тем больше нравилось Перевалову заходить сюда. Было тут что-то вроде клуба по интересам, где собирались такие же, как он, бедолаги и осколки прежней жизни, ругающие на чем свет стоит и треклятую нынешнюю действительность, и полупьяного кормчего с командой жадных недоумков, которые их всех в эту жизнь затащили.

Походы на биржу, как ни странно, приносили Перевалову, несмотря на их практическую бесполезность (во всяком случае, на результаты поиска работы они никак не влияли), некоторое облегчение. Теперь, по крайней мере, он видел и знал, что не одинок в своих бедах, что не только его судьба вышвырнула за борт. И это несколько утешало. Но не надолго. Лишь до той поры, пока снова не вставал вопрос о хлебе насущном.

Очень быстро Перевалову пришлось убедиться, что не только его собственная профессия, а с ней и вообще итээровская братия, сегодня не в цене. Не жаловал рынок труда и разных там слесарей-токарей, и представителей прочих пролетарских специальностей. Требовались теперь все больше финансисты, продавцы да охранники, менеджеры да экспедиторы с личным автотранспортом…

Но вот что заметил Перевалов, общаясь на бирже, читая объявления в газетах, на заборах и подъездах: народ пускался во все тяжкие, пытаясь выжить, приспособиться, найти какие-то новые, нетрадиционные способы существования. Но касались они в основном, как любил говаривать герой знаменитого сатирического романа, сравнительно честного отъема денег.

Перевалов раскрывал очередную газету и в разделе частных объявлений читал:

«Предлагаю эффективные способы борьбы с похмельем…»

«Вышлю рецепты от гемороя, выпадения волос, полового бессилия, а также заговоры от зубной боли и запоев…»

И вообще за энную сумму, вложенную в конверт с обратным адресом, предлагались рецепты на все случаи жизни. В том числе брались подсказать, как завладеть «без особых затрат и усилий» миллионом или «заработать на дому пятьсот, тысячу и более» денег в валюте за месяц.

Иной раз, изучая рекламное творчество, Перевалов начинал сомневаться, а есть ли она, проблема занятости населения? Ведь столбы и заборы пестрят от объявлений, предлагающих «частичную и полную занятость» и при этом «высокий заработок, свободный график», «возможность роста».

Живое воплощение этой распрекрасной работы являли собой косяки энергичных и страшно коммуникабельных молодых комивояжеров с большими полиэтиленовыми пакетами в руках, которые каждому встречному заступали дорогу и с обворожительной улыбкой «почти за бесценок», «в честь дня рождения президента их фирмы» пытались всучить свой товар, оказывавшийся в ближайшем магазине и качественней, и дешевле.

Перевалову было немного жаль этих ребят, вынужденных ради своего маленького бизнеса с комариной назойливостью хватать встречных-поперечных за полу с сомнительными предложениями, но где-то в душе и завидовал им – таким раскрепощенным, незакомплексованным, напористым.

Разного рода умельцы тоже предлагали свой товар на рынке труда. Могли лоджию застеклить, собаку выдрессировать, уроки за лодырей сделать, а дураков набитых – в вуз за уши втащить, и даже произведение изящной словесности могли по желанию клиента изладить. Так, в очередном рекламном объявлении Перевалов наткнулся на следующее: «напишу по заказу эпиграмму, пародию, поздравление, шарж, каламбур, эпитафию и т. д. Высокое качество гарантирую. И дальше шло в стихах: