Куда приводят сундуки - Вера Мельникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Четыре маленьких Наполеона – это я хорошо запомнила.
– Ого! Я всегда был уверен, что их есть ещё неудобнее, чем Киевские и Полёты.
– Пап, а если она их не ест? Может, она под какие-то нужды хозяйственные их приспосабливает?
– Дочь, я уверен, что кур она никогда не держала – больше мне ничего в голову не приходит относительно вариантов судьбы изделий из слоёного теста. Извините, вынужден вас покинуть – моя смена через полчаса. Ирин, я бы ещё нашу печку полешками берёзовыми подкормил, а то сапоги у Веры до утра не высохнут. Сделаешь, ладно?
– Да, конечно, будь спокоен.
Как только калитка за отцом захлопнулась, Ирина немедленно бросилась к комоду и выудила оттуда совершенно современный металлический фонарь на длинной ручке.
– Работает исправно! – просияла она. – Вера, одевай мои запасные сапоги: прошлый век, зато – сухие. Телогрейку папину хочешь?
– Я согласна сейчас и на шапку-ушанку, и на варежки кочегара. Мы отправляемся на поиски той большой семьи, куда ваша Надежда Платоновна понесла свои тортики – я пра-вильно понимаю?
– Да! И как можно быстрее.
Шарик уже сидел на коврике у порога, мордой к двери, и чистил пол вокруг себя своим радостным хвостом. Ирина ему подмигнула. Он ей – тоже. Удивительный пёсик, чувствительный!
– Ира, ты думаешь, что он тебя сейчас поведёт к этой старушке?
– Непременно! Смотри внимательно…
Ирина выгребла из-под папиных тетрадей на столе какие-то жёлто-серые картонки и сунула их Шарику под нос (на одной из них я успела прочесть «тульский самовар»).
– Давай, драгоценный наш, нюхай и ищи! Ищи!
Шарик навалился тощей грудью на дверь и рванул в чёрную мартовскую ночь с радостным лаем.
– Ирина, что ты ему дала? – спросила я на ходу (вернее, на бегу).
– Образец музейных бирок для мебельной выставки, принадлежат Карениной.
– Кому?!
– Это наша Надежда Платоновна. Бабулька с брошкой!
Бежали мы недолго. Без сумок передвижение по спящей Салтыковке оказалось даже приятным. Ирина была потрясена, что искомый дом находился буквально на соседней улочке.
– Эти безобразия происходят у папы под носом, а он даже не подозревает! – сокрушалась она.
– Какие безобразия?
– Пока не знаю, но мне кажется, тут у них настоящая мафия.
– Покупка четырёх тортиков не карается законом, – пробовала я шутить.
– Здесь пахнет не только тортиками, по-моему… Тсс! И по мнению Шарика – тоже.
Я тогда совершенно забыла о моём сундуке. Я решила развлекаться по полной: моя последняя электричка давно ушла; мама по телефону ответила, что посуду и полы помыл папа, а теперь они смотрят фильм и ложатся спать и меня сегодня уже не ждут (я сказала, что хотела бы переночевать у одноклассницы); ноги мои были совершенно сухими… В таких царских условиях можно позволить себе спокойно побегать по ночному посёлку – с фонарём, за Шариком, в чужих сапогах, в своё удовольствие.
Шарик нырнул под чью-то калитку. Через секунду лапы его весело затопали по незнакомому крыльцу; он вертелся волчком, приклеив нос к дощатому полу; хвост его вращался вертолётным пропеллером перед взлётом. Потом он сбежал со ступенек и, встав на задние лапы, попытался несколько раз дотянуться носом до ближайшего к крыльцу окна. Его передние лапы отчаянно царапали стену дома. При этом пёс беспокойно повизгивал.
Окно, под которым бесновал Шарик, казалось с улицы абсолютно мёртвым. Вообще весь скромный домик крепко спал – либо до следующего утра, либо до майских праздников. Но Ирина и не думала отзывать пса обратно. Она выключила фонарь и жестом пригласила меня к узкой дыре в соседнем заборе. Я поняла, что она планирует подойти к дому с глубокого тыла.
Шарик наших перемещений не понял – бедный пёс решил, что мы уходим, предоставляя ему самостоятельно разрешить задачу по поимке обнаруженного врага.
Он стал оглушительно лаять на нас, уходящих, и на чёрное окно дачи. Тогда в недрах дома что-то громыхнуло. Мы с Ириной переглянулись: Ирины губы расплылись в блаженной улыбке.
– Что и требовалось доказать, – шепнула она, протискиваясь через штакетины на чужой участок.
Мы сели в засаду в скромном дровяном сарайчике, примыкавшем к вражескому дому. Поленница поражала своей первозданной ровностью.
Через минуту к нам на колени запрыгнул мокрый Шарик, облизав счастливым языком наши лица, наши уши и даже наши шеи. Завершив свой обряд целования, он умчался через сад к задней калитке.
– Это и есть их «чёрный ход», – сказала я в пол голоса.
«Вот молодец пёс: дело сделал и смылся! Всё-таки у животных как-то определённее поступки, как-то в выборе своём они не затрудняются. Решил и сделал! А мы? Вечно сомневаемся, вечно анализируем, вечно вынуждены советоваться с родителями… И всё равно выходят истории с продолжением. Не можем мы вовремя встать и уйти…» – размышляла я. – «Может быть, завтра снегиря увидеть удастся, хорошо бы самца – он румянее, у самок брюшко совсем не яркое, только чуть тронутое алой краской…».
Входная дверь на крыльце скрипнула. Из дома вышли люди. Мы их не могли видеть, но отчётливо слышали два голоса – сначала что-то пробурчал пожилой мужчина, а потом… наша шпионка!
Мы с Ириной превратились в слух.
– Ну, может, передумаете, Афанасий Иванович? Много ли нам с Вами осталось? Бог уж с ними, с сундуками этими – пусть другие, молодые, ищут. Тем более, хозяева законные нашлись…
– Нет, нет и нет, Надежда Платоновна. Я Вам своё слово сказал: сундук я не отдам пока до конца задачу не разрешу! Это дело всей моей жизни, Вы не понимаете, что ли? Или не слышите меня? Или моё слово для Вас уже ничего не значит? А писатель этот должен своими книжками занимается и не надо ему ничего докладывать.
– Я тогда выставку отменю, наверное…
– А зачем её отменять? Пусть люди выставляются, но без моего сундука. Льву ведь никто не обещал искомое принести, правда? Он надеется на случай – не более того. А случай не всегда подворачивается, сами знаете. И Вы ко мне, пожалуйста, больше не ходите, Надежда Платоновна. Я посетителей не жду… Тем более Вы сегодня оказались крайне неосмотрительны, голубушка. А из секретарей даю Вам самоотвод – по состоянию здоровья, ясно?
– Простите, Афанасий Иванович, я Вас больше не побеспокою ни по какому вопросу.
– Да уж, будьте любезны.
– Ну вот они и безобразия, – одними губами сказала Ирина.
Надежда Платоновна спустилась с крыльца и направилась к калитке. Мужчина вернулся в дом. Мы с Ириной по собачьим следам отползали огородами. Я на секунду обернулась на фигуру нашей бабульки-шпионки, придержав за рукав и Ирину: она, маленькая, сгорбленная, медленно вышла на мокрый асфальт, шаркая ногами, какая-то вся обвисшая, понурая, очень-очень древняя, теребя рукой под подбородком… Изгнанная волшебница! Жалкая, всеми покинутая…
– Неужели это за ней я бежала пару часов назад по этой же улице?
– Вер, что-то с ней произошло… Слушай, давай-ка я папе позвоню…
Вдруг наша дама резко взмахнула рукой с ридикюлем, и описавшая в воздухе дугу сумочка полетела вверх и в сторону, за чужой забор на противоположной стороне улицы, блеснув на прощание лакированным боком неопределённого цвета. После этой акции старушка выпрямилась, хорошенько расправила плечи и зашагала прежним быстрым и уверенным шагом прочь.
Мы с Ириной моментально кинулись обратно, к спящему дому, и вылезли на улицу через знакомую дыру в многострадальном соседнем заборе.
– Как её достать? Шарика бы сюда… – задумчиво сказала Ирина, всматриваясь в последние снежные шапки, разбросанные поверх прошлогодних чёрных листьев.
– Подожди, тут Шарик не поможет, тут белку бы дрессированную – вон сумка, на дереве повисла, видишь? Шарику не залезть.
– Стой здесь, я сейчас…
Ирина вернулась в дровяной сарай. Там в углу стоял специальный шест, которым снимают яблоки с верхних ветвей: длинная пластиковая палка и небольшая корзинка на конце в форме мультипликационного цветка. Волшебная палка! Палка-выручалка!.. Подводишь такую палку под высокое яблочко и подталкиваешь его снизу. Через секунду яблоко в корзинке!
Сумочку мы «сорвали» моментально, даже не притронувшись к новому забору. Шест вернули на место.
Ридикюль был пуст! Я даже предположила, что пока мы снимали его с сука, или пока он совершал воздушное путешествие, он мог растерять часть своего содержимого. Боковой кармашек хранил в себе десять сложенных вдвое одинаковых листков, вырванных из старого блокнота, на каждом из которых был написан один и тот же текст: «За мной слежка, ждите у чёрного входа, три условных сигнала»; и ту самую брошь, так поразившую меня своим таинственным мерцанием у станционного кафе, которую На- дежда Платоновна назвала «обычным стеклом».