Круг замкнулся - Кнут Гамсун

— Тенгвальд? — улыбнулась Лолла. — Ну, со мной он порвал, и правильно сделал. Но он женился на Ловисе Роландсен, и они вполне подошли друг другу. У них не то семь, не то восемь детей, которые гоняют по улицам.

— Значит, они плохо живут?

— Да нет, хорошо. Он работает подмастерьем у кузнеца, а когда его отец, старый Крум, отдал Богу душу, ему хоть что-нибудь да перепало. Но восемь детей — это, конечно…

— Мне бы надо побывать у него в кузне, — сказал Абель, — но я такой по-дурацки расфуфыренный, что мне и показываться там неохота. Ты не сходишь со мной к портному?

Они пошли к портному и выбрали подходящую ткань. Абелю было забавно выбирать: коричневая двойка, серая двойка.

— Подкладка должна быть шелковая, — распорядилась Лолла, — как у молодого Клеменса. И еще весенний плащ. А теперь пойдем и купим шляпу.

Они пошли и купили шляпу, даже две шляпы, одну серую, а другую коричневую. Сорочки, командовала она, галстук, носки. А как насчет ботинок? И карманных часов? Между прочим, я видела, что у тебя на столе лежит револьвер, зачем он тебе понадобился?

Потом ему выдали на руки две сберегательные книжки, не куча денег, но суммы приличные, в каждом банке примерно одинаковые.

— Пусть каждый возьмет по книжке, — сказал он.

Но она не хотела этого.

— Пусть у каждого будет своя книжка.

— Но у меня есть ежемесячная пенсия. Они так решили.

— Молчи. Да, ты спрашиваешь, зачем мне револьвер? Я его просто так прихватил. Там, откуда я приехал, мы ходили в рубашках, штанах и с револьвером. Ты себе даже не представляешь, насколько это естественнее, чем иметь кучу платьев. Ты бы поглядела на Лоуренса, как он однажды нагишом поехал в Мексику, а вернулся разодетый и упился до чертиков и все раздарил. Вот как оно было. А теперь давай купим что-нибудь и на твои деньги.

— Нет! — вскричала Лолла прямо посреди улицы.

— Давай, давай, — сказал он, и глаза у него потемнели — у равнодушного и безразличного Абеля вдруг потемнели глаза.

— Ну разве что туфли, — сказала она. — На каждый день. Нарядные мне подарил твой отец.

VII

Как-то утром он заглянул к Ольге. Здесь не было парадного входа с цветными стеклами и олеандрами в больших кадках, но зато была фарфоровая табличка с надписью «Адвокат Клеменс» и указанием часов приема. Дверь отворила служанка.

— Я к госпоже, — сказал он и вошел.

Первое, что он разглядел: она не сидит, и не читает, и не вскидывает на него мечтательные глаза, она коротко острижена, при сигарете, в комбинезоне и с красными ногтями. Мы, знаете ли, такие современные, и в голове у нас пусто, и у нас такая тощая шея, а груди и вовсе нет.

— Это ты, Абель? А муж еще в конторе у помощника судьи…

Абель, раскрасневшись, словно девушка:

— Я просто думал… ты поздоровалась со мной в погребке.

«Визит, значит» — вероятно, подумала Ольга.

— Тогда прошу садиться! Да, я тебя сразу узнала. Ты, конечно, очень изменился, но все-таки похож на себя. А теперь, значит, вернулся домой. Ты здесь и останешься?

— Вот уж не знаю.

— У нас многое изменилось с тех пор, как ты уехал. Тебя сколько не было?

— Да лет примерно с восемь.

Но теперь он больше не заботился о том, чтобы чинно сидеть и развлекать даму разговором, робость его оставила, и он спросил:

— А ты, Ольга… ты, значит, вышла замуж?

— И что? — спросила она.

— Как-то трудно себе представить.

Ольга быстро собралась с мыслями и улыбнулась, все-таки она была дамой.

— Само собой, я вышла замуж. Мы все выходим замуж. Да и ты женился, как я слышала.

— Да. Под конец.

— Мне что ж, было сидеть и дожидаться тебя? — с улыбкой спросила Ольга.

— Нет. У меня не было никаких шансов.

— Не было.

— Я не решился что-нибудь сказать, когда был дома в последний раз.

— Да это и не имело смысла, — осторожно промолвила она.

— Иметь не имело, — сказал он, — но пользу принести могло.

Молчание.

— Забавный ты тип, Абель. Не переменить ли нам тему?

— Пожалуй что и переменить. Вот только тему другую подыскать трудно. Прошло двенадцать лет с тех пор, как мы были молоды и болтали друг с другом.

Молчание.

— Я ведь, собственно, пришел… — И он порылся сперва в одном кармане, потом в другом. — Да, вот он! Я пришел, чтобы вручить тебе одну вещицу. Будь так добра, взгляни.

— Что? Это еще зачем? Нет…

— Да совсем маленькая вещичка, — уговаривал он.

— Браслет? Где ты только его отыскал?

Абель слегка улыбнулся.

— Я ведь однажды оставил тебя без браслета. Ты разве забыла?

— Ах, это… Детские забавы. Нет, я не могу его взять. — И она протянула браслет Абелю.

— Не можешь?

— Нет. Спасибо, конечно, но ты должен понять… такая дорогая вещь… к тому же ты и сам видишь, что у меня часы с браслетом.

Он снова аккуратно завернул футляр в бумагу и сунул его в карман. Потом встал и поклонился.

— Ты на меня не обижайся, очень тебя прошу. А назад ты его не можешь отнести, как по-твоему?

— Нет.

— Ты, наверно, привез его оттуда?

— Из Кентукки? Нет, нет, у меня тогда и одежды-то приличной не было.

— Да, просто один Бог знает, какой ты чудак. — Она протянула ему руку. — Приятно было повидаться. Жаль только, что мужа дома не оказалось, вы ведь с ним знакомы.

«Я повешу его на Иисуса, — думал он по дороге домой. — До Троицы осталось всего ничего, вот я его и повешу на другую руку».

И снова ему стал безразличен и браслет, и сам он, и все, что ни встречалось ему на пути.

Таким вот безразличным тоном он рассказал Лолле, что хотел подарить Ольге браслет, потому что с детства задолжал ей, но раз она взять браслет отказалась, он отдаст его другой женщине.

Хотел ли он испытать Лоллу? Нет, таким расчетливым он никогда не был. И Лолла со своей стороны ничем не показала, что не прочь бы заполучить этот браслет. Она даже не попросила разрешения взглянуть на него. Напротив, ее больше всего пугало, что Абель опять наделал глупостей.

— Они очень благородные люди, — сказала Лолла, — оба, и он и она, и вдобавок не бедные. У ее отца есть доля в нескольких пароходах, говорят, что и лесопильня скоро к нему перейдет. Да вдобавок акции «Воробья» — каботажного парохода.

Ну, от лесопильни вряд ли много проку, подумал про себя Абель. Вслух же он сказал:

— Они успевают распилить один ствол, а должны бы за то же время распилить десять.

Это ж надо, до чего Абель смекалистый, подумала про себя Лолла, а вслух сказала:

— Да, в этом ты знаешь толк. Помнится, ты писал из Канады с лесопильни.

— Я тогда был такой старательный, предприимчивый. Но это уже давно прошло.

— Ты и сейчас можешь быть предприимчивым, если только захочешь.

— Нет. Я предоставил это другим. Пусть их!

Молчание. Лолле было как-то не по себе. Какой бес опять в него вселился? — думала она.

— Что же с тобой дальше-то будет? — спросила она по-матерински участливо.

Она меня поблагодарила, мысленно говорил он себе. Конечно, она взяла бы его, не будь у нее часов.

— Они такие богатые, — сказала Лолла, словно читала его мысли. — У ее отца и аптека есть. Лишь бы ты ничем ее не обидел, Абель.

— Навряд ли. Я двенадцать лет думал о том, как наконец это сделаю.

Лолла стала совсем другая с тех пор, как у нее завелись деньги, совсем другой человек. Красивая, в черном платье, и ноздри не так раздуваются — одним словом, почтенная вдова. Но поглядел бы ты, Абель, на нее, когда она ночью гоняла на твоей моторке в город. Теперь она отказалась от комнаты в мансарде и жила со своей матерью на берегу, это было пристойнее, да и дешевле, и вообще единственно возможное решение, поскольку все люди из лучшего общества поступили бы на ее месте точно так же. Чертова баба, эта Лолла, а побывав в услужении у Клеменсов, она пристрастилась к чтению и прочитала много книг.

Абелю она сказала:

— Тебе надо сходить на кладбище. Я не знаю, где лежит твоя мать, но на могиле у отца стоит крест.

— Проводи меня, — сказал он.

— Почему ты сам не писал и не отвечал на его письма?

— Не спрашивай лучше. Я был занят Анджелой.

— Ты доставил бы ему большую радость.

— Нет, Лолла, ни о чем радостном, как он это себе представляет, я написать не мог. И довольно об этом. А вот на могилку к нему я схожу.

— Ну, это не одно и то же.

— Не одно, — согласился он.

Она сумела разговорить его и продолжала расспросы:

— Тебе было с ней так плохо?

— С Анджелой? Нет, мне было с ней хорошо. Она была со мной очень ласкова. Просто я шел на дно, и она тоже, мы оба так и жили на дне вместе с другими людьми. Там все люди без остановки шли на дно, у одних только и было из еды бутылка молока или кукурузный початок, а другие ходили и стучали зубами от холода, и никому не было дела ни до нее, ни до меня. Спустя полгода, а может, и целый год пришло письмо. Принес его негр, который не умел читать, но я отложил письмо в сторону. Ты, верно, думаешь, как это плохо, когда мало еды и мало одежды, но ты не права, дело не в этом. Мы блаженствовали друг с другом, как дикие звери. Мы спали вместе, опускаясь на дно. А проснувшись, ничего не говорили, мы просто вставали и шли; когда один вставал и шел, другой шел следом. У нас обоих была одна дорога, и мы шли по ней друг за другом. Порой я радовал ее курицей, которую воровал у фермера. Фермер был жадный и караулил свое добро. Один раз он в меня выстрелил, и с тех пор я не решался к нему ходить. Но и это было не страшно, в ручье оставалось довольно рыбы, а по осени всюду были плоды. И еще я посадил мерку сладкого картофеля.