Хороший отец - Ной Хоули

– Рана хорошо выглядит, – сказал я. – Может быть, даже шрама не останется.

Он улыбнулся одними губами.

– Жаль. Там, куда я попаду, пожалуй, пригодились бы несколько шрамов. Шрамы и носок, набитый монетами.

Стройный паренек, среднего роста, хорош собой. Как называли красавчиков осужденные в фильмах о тюремной жизни? Петушками.

– Мне сказали, ты побывал в Остине, – заговорил я.

– Все там объездил, – помолчав, отозвался он. – Горы, пустыню. Совершено потрясающие места.

«Ты любил природу, поэтому выстрелил в политика», – хотелось сказать мне. Но я не стал. Здесь не место сарказму. Кроме того, он был невиновен. Я хотел, чтобы было так.

– Дэнни…

– Я теперь Картер, – сказал он.

– Я с таким не знаком, – возразил я. – Но Дэниела Аллена я знаю. Я знаю своего сына. Я знаю, что он не мог такого сделать. Застрелить человека. Я это знаю. Просто расскажи, что случилось. Тот человек стоял рядом с тобой. Он достает пистолет. Делает несколько выстрелов. Ты выхватываешь у него пистолет как раз перед тем, как попадаешь в кадр. Такое часто случается.

Так ли? Произнесенное вслух, это звучало бредом. Мы живем под объективами. Прозвучал выстрел, и стрелок тотчас попал на пленку. Где место для ошибки?

Мы оба помолчали. Завтра в Оклахоме и в некоторых районах юго-запада будет жарко. В Портленде штата Орегон ожидаются грозы.

– Не хочу об этом говорить, – сказал он.

– Как это понимать? – спросил я. – Ты арестован за убийство сенатора. Он шел в президенты. Самое время об этом говорить, стучать кулаком по столу и кричать, что ты невиновен.

Дэнни смотрел на метеоролога.

– Я устал, – сказал он.

Я осторожно присел на край постели. Чувствовал, как разделяет нас прошлое. Я отец, который развелся с его матерью, когда ему было семь лет. Отсутствующий отец, который забывает поздравить по телефону в день рождения, прислать подарок. Папа на выходные, папа на каникулы. Лицемер, твердивший: «Не связывайся с наркотиками». Советовавший не слишком серьезно относиться к девушкам и погулять, прежде чем жениться. Таких отцов обсуждают с психотерапевтами. Чем он мне обязан? С какой стати я ждал прямого ответа?

– У нас мало времени, – сказал я. – Десять минут. Ты же слышал. Дай мне хоть что-то. Что передать твоей матери? Что сказать мальчишкам? Скажи, что это не ты, и я буду драться за тебя до последнего дыхания.

Он повернулся ко мне. Левый глаз наполовину закрылся. Под носом засохла кровь.

– А если это я? – спросил он. – Будешь драться?

Я слышал слова, но мой мозг их не распознавал.

«А если это я». С тем же успехом он мог спросить: «А если солнце состоит изо льда?» Или: «А если дождь падает вверх, а не вниз?» Разве такое возможно? Разве возможен мир, в котором мой сын способен на убийство?

Нет. Я понял, это проверка. Он проверяет безусловность моей любви, ищет доказательств, что я в любом случае его отец, что не отступлю и не брошу. Когда-то мы были близки, потом разошлись, и он проверяет, в самом ли деле я остался отцом.

– Да, – сказал я, – конечно. Ты мой сын.

Он обдумал эти слова. Я видел по лицу: он не знает, верить ли. Потом снова положил голову на подушку и закрыл глаза. Повторил:

– Я устал.

Я хотел взять его за руку, но он ее отдернул.

– Прости, – сказал я.

Он молчал. Я потянулся к его щеке. Повторил:

– Прости.

Дверь открылась. За ней стоял Толан с двумя агентами. Их лица сказали все. Время вышло. «Драться, – подумалось мне. – Вцепиться в сына и отказаться уходить. Дайте мне занять его место! Я отбуду срок, это я виноват».

Я взглянул на Дэнни. Он открыл глаза и смотрел на агентов в костюмах, с кобурами на ремнях. Потом перевел взгляд на меня и пожал плечами:

– Слишком поздно.

Я встретился с Эллен в столовой в Малибу. По телефону она просила не приезжать домой. Сказала, что операторы расположились перед крыльцом. Она решила выйти задним ходом, перелезть через соседский забор и выбраться по оврагу. Было восемь утра. Я сидел за столиком в глубине зала и смотрел, как качаются на волнах серферы. Из головы не шло лицо Дэнни. На столике передо мной лежали сегодняшние газеты. «Нью-Йорк таймс» отдала событию большую часть первой полосы. Огромный заголовок кричал: СИГРЭМ УБИТ. СТРЕЛОК РАНЕН, ЗАДЕРЖАН.

Я просмотрел статью: искал нестыковки, расхождения в подробностях. Записал имена свидетелей. Джейн Чепмен восемнадцати лет рассказала, что стояла за спиной мужчины в белой рубашке, который сделал три выстрела по сцене, развернулся и побежал. Лица она не видела. Оскар Делрой двадцати двух лет рассказал, что слышал выстрелы и видел, как мужчина в белой рубашке проталкивался сквозь толпу в его сторону. Других студентов и преподавателей на момент сдачи номера в печать еще опрашивали федеральные агенты. Я полагал, что завтра появятся новые факты. И новые фотографии.

На восьмой странице нашел схему Ройс-холла. На ней было отмечено место на сцене, где стоял Сигрэм, и место, где зрители видели Дэнни. Как он пронес в зал пистолет? Это оставалось вопросом. Все должны были пройти рамки металлодетектора. После Феникса меры по охране политиков резко усилили. Больше агентов, дальше от зрителей, никаких выступлений под открытым небом. И все равно оказалось мало.

Люди с оружием находили способы. По этому поводу провели слушание в Конгрессе. На утренних программах политики требовали ответов.

Я дважды перечитал статью. В ней были факты, но информации недостаточно. Мне нужны были донесения полиции, секретные доклады. Нужно прочесть показания свидетелей, пересмотреть каждый кадр записей. Наверняка в море улик отыщется доказательство, что мой сын невиновен.

Вошла Эллен. На ней был свитер с капюшоном, бейсбольная кепка и темные очки. К ней оборачивались, принимая за известную актрису инкогнито. Она проскользнула между столиками, подошла ко мне. Я не виделся с Эллен больше пяти лет. Она отрастила длинные курчавые волосы. И еще что-то с собой сделала – может, убрала морщины, подтянула подбородок.

– Господи боже, – сказала она и заказала двойной эспрессо. – Проклятый мальчишка.

– Он не мог этого сделать, – сказал я.

– Знаю. Просто так сказала. Его еще маленького было невозможно упросить прихлопнуть муху.

– Я его видел, – сказал я.

– Что за черт! Со мной Секретная служба даже не разговаривала.

– Его держат в Седарс. Пуля в бедре. Он в норме. В бинтах, но это неопасно.

Она сняла очки. Глаза были красные. Плакала. Это было на нее непохоже. За время женитьбы я ни разу не видел ее плачущей. Она была настоящим «зеленым беретом».

– Он звонил мне на прошлой неделе, – рассказала она. – Сказал, что собирается в Лос-Анджелес. Я звала его остановиться у меня. Он ответил, что будет жить у друга.

За эти слова я ухватился. Подсказка. Имя.

– У какого друга?

Она пожала плечами.

– Я сказала: «Позвони, когда будешь в городе». Он не звонил. Он в порядке? Меня убивает, что нельзя… я же его мать. Должны… должен быть закон. Каждый имеет право видеться с матерью.

Она потерла глаза. Я уехал из Калифорнии, когда Дэнни было семь лет, перебрался в Нью-Йорк. С тех пор он был сыном Эллен в такой мере, на какую я никогда больше не осмелюсь претендовать. Да, я навещал сына, и он приезжал ко мне. На выходные. На лето. На рождественские каникулы. Мы раз в неделю говорили по телефону. Но заботилась о нем Эллен. Она его одевала, кормила, собирала в школу. Мерила температуру, когда он болел, и целовала ушибленные места. Я был голосом в телефонной трубе. Письмом в почте. Я был «папочкой», образом отца, мифом о божестве или демоне.

Мы с Эллен постарались разойтись мирно. Ни она, ни я не хотели затягивать Дэнни на минное поле своих руин. Но это было непросто. Эллен чувствовала себя преданной и брошенной. В месяцы перед разводом она была требовательной и капризной. Добивалась, чтобы я больше времени проводил дома. Говорила, что чувствует себя матерью-одиночкой. А я обижался, мне казалось, что меня принуждают и лишают свободы. Переезд в Нью-Йорк был столько же ради того, чтобы нас с ней разделить, сколько ради карьеры. Я уговаривал себя, что это временно. Что через год-другой я вернусь в Калифорнию. «Обещаю, – сказал я Дэнни. – Я никуда от тебя не денусь».

Но временное место в Нью-Йорке стало постоянной карьерой. Я все больше погружался в работу больницы, начал читать лекции в Колумбийском. В Нью-Йорке я почувствовал себя цельным, состоявшимся. А потом познакомился с Фрэн, мы полюбили друг друга и поженились. Мысль о возвращении в Калифорнию стала чужой и устаревшей. Она принадлежала другому человеку в другой жизни.

И все же я, как религиозный обряд, соблюдал разговоры с Дэнни раз в неделю. Брал его на выходные и каникулы. Фрэн обращалась с ним как с любимым племянником, старалась, чтобы он чувствовал себя как дома, даже когда в нашей семье появились еще двое мальчиков. Когда Дэнни бывал у нас, я освобождал время от работы. Водил его в парк, в цирк. Я стремился сделать так, чтобы ему хотелось приехать еще, чтобы он получал справедливую долю отцовской заботы.