Ужас в городе - Анатолий Афанасьев

Алихман-бек спросил:

– А где твои полномочия, Георгий, чтобы вести такие важные переговоры?

Дрозд вежливо подыграл, изобразил смятение, но в глазах застыла скука, которую трудно скрыть.

– Какие полномочия, досточтимый? Деньги получены, товара нет. Скажи, почему нет, я поеду к Мише.

– Поедешь, как же! – не удержался Жбан. – Говорил же, они прыткие, как блохи.

И Гарик Махмудов осудительно цыкнул зубом. Алихман-бек загнул один палец.

– Значит, так. Полномочий нет – это одно. И цена изменилась, ты же слышал. Это второе. Даже не знаю, как быть. Выпей водки, Георгий. Спешить некуда, да? Раз уж пришел, выпей водки. Освежись. У нас водка хорошая, горькая, в Казани плохая, сладкая. Я пил. Но давно.

Дрозд послушно махнул фужер с ледяным "Кристаллом", утер губы ладонью.

– Извини, досточтимый, но так не бывает. Какая цена в контракте указана, такая и должна быть. На ходу цену не меняют.

– Ты уверен, Георгий? – от вкрадчивого тона Алихман-бека Дрозда передернуло. Свекольные щеки порозовели. Он был наслышан, на какие выходки способен непредсказуемый горец, но страха не испытывал. Бывший комсомольский работник Гоша Прохоров за десять лет свободного предпринимательства нагляделся всякого и мысль о внезапной смерти давно утратила для него свою остроту. Как и для большинства российских бизнесменов, ощущение скорой физической расправы стало для него непременным фоном любой мало-мальски выгодной сделки, но он верил в свою звезду, как отчаянный игрок верит в то, что последняя ставка, ради которой он заложил голову, принесет ему наконец удачу.

– Нет, не уверен, – ответил он спокойно. – Ведь кто я такой? Всего лишь посредник. Почему сердишься, досточтимый бек? Скажи новые условия, я передам Крученому. Он, наверное, согласится.

– Почему согласится?

– У него нет выбора. Ты контролируешь восточные коридоры. Он гордится дружбой с тобой. Но Миша тоже не может долго работать себе в убыток. С экономикой не поспоришь. Дай ему роздыху, бек. Это взаимовыгодно.

Алихман-бек задумался, глядя куда-то далеко поверх ресторанных голов. Может быть, ему явилось отчетливое видение родных ущелий. Сердце давно тосковало по солнечной, прекрасной родине, чьим преданным сыном он остался навеки. Разве не ради нее, любимой и светлой, все его великие труды? Незавидна участь абрека, вынужденного жить среди говорливых, коварных, трусливых, лживых русских свиней, но таков его рок: вместе с верными кунаками, не покладая рук, не зная отдыха, рубить окна в Европу и в Америку, и они уже прорублены наполовину. Уже грозная, спесивая Россия, мать всех пороков, покорно преклонила колени.

Он с сочувствием смотрел на мелкого, красномордого русачка в нелепом пиджаке, ерзающего, как шлюха на колу, изображающего значительную фигуру, но готового, как все они, снова и снова безропотно платить дань.

Жалкое, бессмысленное племя. Единственная сила этих людей в том, что их слишком много копошится на необозримых пространствах, и острые зубки вырваны еще далеко не у всех.

– Хорошо, Георгий, – сказал примирительно. – Передай Мише, с каждого доллара набавляю десять центов.

Это не моя прихоть. Накладные расходы растут, рубль падает, пусть Мишин бухгалтер посчитает. Лишнего я не беру.

Гоша Прохоров достал из внутреннего кармана пиджака простенький калькулятор и застучал по кнопкам с изумительной быстротой. Поднял на бека равнодушные глаза.

– Получается, за эту партию ты хочешь еще около двухсот тысяч?

– Чуть меньше, чуть больше – какая разница. В бизнесе важен принцип.

– Святые слова, – сказал Дрозд. Гарик Махмудов нежно погладил его по плечу.

– Ты хороший человек, да, Георгий? Но наглый, да?

– В Казани других не бывает, – подтвердил Леха Жбан.

– Выпей еще водки, – предложил Алихман-бек. – Мы тоже с тобой выпьем. Чтобы не осталось обид.

Однако слова Алихмана повисли в воздухе, потому что никто с Дроздом пить не стал. Ему пришлось осушить второй фужер одному. На этот раз он положил в рот зеленую маслинку на закуску.

– Любишь водку, да? – спросил Гарик Махмудов. – Без водки жить не можешь?

– Не могу, – признался Прохоров. – Без нее – хоть в петлю.

– Ну и хорошо, – заметил Алихман-бек. – У нас водки много. Не жалко для добрых друзей… Когда дашь ответ, Георгий?

– Завтра утром, досточтимый.

– Утром так утром, – Алихман-бек потянулся за салатом, теряя интерес к разговору. – Ступай, Георгий. Утром жду звонка.

– Мише передать, это ваше последнее слово?

– Зачем последнее? У нас много других слов. За один раз всего не скажешь.

– Благодарю за угощение, бек, – Гоша поднялся, вынырнув из пиджака, как из воды. Лицом красен и тих.

Мельком встретился глазами с Лехой Жбаном и доверчиво ему улыбнулся.

Через минуту у Алихман-бека в очередной раз прихватило пузырь, и он грозно выругался. Пожаловался Гарику:

– Камень, сука, шевельнулся. Пойду отолью.

Леха Жбан вскочил первый и двинулся между столами, бросая по сторонам устрашающие взгляды. Алихман-бек шел следом, милостиво кивая знакомым. Двое-трое гостей фамильярно подняли бокалы, приветствуя хозяина. Некий тучный господин, напоминающий вальяжной осанкой экс-премьера Черномырдина, встал из-за стола, и они с Алихманом дружески расцеловались. В сущности, клуб "На Монмартре" по вечерам превращался в гостеприимный дом, куда съезжались лучшие люди города, а также залетные купцы, чтобы пообщаться в неформальной обстановке.

В туалет Леха Жбан, как положено, вошел один, оставив босса в коридоре. Не удивился, увидев сидящего под зеркалом на стуле пожилого мужика в теневых очках.

– Все же решился, Харитон Данилович?

– Ну как же, Леша, выхода нет, – огорченно развел руками Мышкин. – Бек нас в покое не оставит, сам понимаешь. Его повадка известная, косит под чистую.

– Как же я? У меня все же должность, бабки текут.

– С тобой, Леша, как уговорились. Убытки компенсируем. Переждешь месячишко, к Тарасовне войдешь в долю. Сам же говорил: обрыдло на черноту пахать.

Леха Жбан хмуро кивнул.

– Вован где?

– Живой. На толчке отдыхает.

– Справишься сам-то с упырем?

– Не волнуйся, Леша, никто не услышит. Ступай, зови горемыку.

Леха молча крутнулся на каблуках. В коридоре доложил хозяину:

– Все чисто. Приятного облегчения.

Алихмана подпирало всерьез, еле дотянул до писсуара. Но едва расстегнул ширинку, услыхал позади участливый голос:

– Поворотись-ка, сынок, мордой к смерти.

Железный горец не потерял самообладания, не занервничал, с трудом, но пустил вялую струю. Минуты две старательно опорожнялся. Гадал, кто же это подкрался? Из местных вряд ли. Здесь все под контролем. Значит, подослали извне. И Жбана, поганца, купили. Интересно, за сколько?

Наконец застегнул штаны, обернулся. Увидел мужчину в темных очках, с ухватистым, плотницким топориком в руке. В лицо не признал, спросил:

– Ты кто? Почему озоруешь?

Мышкин снял очки, блеснуло бельмо на левом глазу.

Почему-то медлил с ударом. С любопытством разглядывал носатое, страстное лицо. Впервые видел Алихман-бека так близко. Надо же, обыкновенный человек, а взнуздал целый город. Вот загадка для ума. Чубайс грабит, Елкин грабит – это понятно, у них армия и банк. А у этого ничего нет, кроме напора и ненависти. Но боятся его не меньше. В другое время Мышкин в охотку с удовольствием посидел бы с этим человеком за чаркой, расспросил бы кое о чем, да теперь уж не придется.

– Брось топор, деревня, – презрительно сказал Алихман-бек. – Не по руке замах. С твоим ли рылом пасть разевать.

– Не я, так другой, – мягко ответил Мышкин. – Укоротить тебя пора. Не обижайся, больно не будет.

В бешенстве, кошачьим движением Алихман-бек вскинул руки к корявой роже, но немного не достал. На долю секунды опередил его Мышкин, втемяшил обух в разгоряченный лоб. Так скотину валят на убойном дворе, и могучий бек покачнулся, осел на плиточный пол. Замерцала в очах смертная тень. Выдохнул тяжело, со свистом, отпуская живую силу на волю. Не соврал убивец, боли не было, но свинцовая жуть проняла до костей.

Шевельнул губами в немой угрозе, да никто его не услышал.

Мышкин отступил на шаг и с полного размаха вторично опустил обух на чугунный череп. Изо рта абрека выплеснулась розоватая юшка, очи щелкнули и закрылись, как два телевизора. Гордая душа голубоватым облачком скользнула к вентиляционному люку.

Мышкин оттащил мертвое тело в соседнюю с охранником кабинку и тоже пристроил на толчке. Он не радовался смерти врага, на сердце кошки скребли. Давно чуял, пришла новая эпоха и в ней будет столько лишних смертей, сколько звезд на небе.

В коридоре ждал Леха Жбан.