Пастырь добрый - Надежда Попова

– Пильцен… – начал священник, вновь не договорив, и воззрился на Курта почти испуганно, прижав к груди ладонь. – Бог мой, господа дознаватели, не намереваетесь же вы отправиться в Пильценбах?..

– Именно намереваемся, – возразил Курт напряженно, позабыв об усталости; на подопечного он посмотрел придирчиво, и тот вздохнул, виновато пожав плечами:

– Как-то не сложилось рассказать… Пильценбах – еще одна местная байка. Точнее, реальная история, хотя и давняя… В былые времена, когда Инквизиция буйствовала всерьез, эту деревеньку всю сожгли – до единого человека. От стара до мала. Такое, сам знаешь, раньше бывало частенько… Там столбов, наверное, сотни две – так и остались стоять, обгорелые. Говорят, что единственный, кого не успели достать – тамошний священник; тот вовремя удрал, как почуял, чем дело пахнет. Было это лет, наверное, восемьдесят назад или около того, и с тех пор никто там не селился, никто туда не ходил, место это не любят… Говорят, там обитают души сожженных и ищут, кому бы отомстить за свое убиение. В этом смысле явление инквизитора в те места им должно весьма понравиться.

– И вы… – Курт перевел взгляд с подопечного на понурившегося святого отца и уточнил, однако уже не столь уверенно, как мог бы еще пару недель назад: – Вы всерьез полагаете, что в этом предании есть хоть какая-то доля правды? Что там и впрямь летают неприкаянные души, жаждущие отмщения?

– Вам нельзя в Пильценбах, – тихо, но убежденно произнес отец Юрген. – Нельзя без поддержки. Без помощи.

– Помощь я вызвал. Но я не могу ждать ее – у нас навряд ли есть на это время. Послезавтра – крайний срок; еще два дня он будет ждать своих людей, с которыми мы столкнулись сегодня, после чего уйдет, и мы можем никогда его не найти.

– Что же за человек избрал это место для тайных встреч?.. – передернувшись, точно от холода, вымолвил священник.

– Возможно, человек, знающий, что все это – не более чем сказки, которые всегда возникают в подобных местах и которые при этом оберегают от сторонних глаз надежнее сторожевых псов и высоких стен. – Курт вздохнул, опустив голову в ладони; кожа лба была, казалось, раскаленной, словно выставленный к очагу сапог – дни, проведенные на ветру, в тумане, дожде и снегу, начинали сказываться зарождающейся горячкой. – Я опасаюсь не мертвых душ, а вполне живого человека… Но должен ехать туда.

– И я должен, – кивнул тот; Курт приподнял голову, нахмурясь, и отец Юрген решительно повторил: – Я поеду с вами, майстер инквизитор. У вас нет никакой помощи, а встреча предстоит с колдовскими силами; прошу меня простить, если я обижу вас чем-то, однако же, при всех ваших мирских полномочиях, в смысле духовническом вы обладаете малым. Ваш чин – диаконский, брат…

– Игнациус, – подсказал он хмуро.

– Брат Игнациус… Вы, уж простите меня, не имеете благодати, к примеру сказать, освятить воду или…

– Отец Юрген, – оборвал Курт, стараясь говорить мягче и понимая, что слабо преуспевает в этом, – и я также не хотел бы задеть вас, однако я весьма сомневаюсь, что завтра святая вода или молитва нам сильно помогут.

– А что же тогда?.. – растерянно возразил тот; Курт встряхнул головой, сгоняя сон, и довольно неучтиво отмахнулся:

– Я не знаю. Но вам я в любом случае не позволю ехать с нами. Это слишком опасно; не знаю, что нас там ожидает, но убежден, что это будет занятием, не подходящим для приходского священника. Поверьте, у вас и здесь будет чем заняться. Ведь я могу попросить вас о помощи?.. – уточнил он; тот поспешно закивал:

– Да-да, конечно, однако…

– Вот что мне от вас нужно, – оборвал Курт настойчиво. – У реки, на изгибе, где обрыв, неподалеку от городских стен, лежат три тела. Одно из них… – он запнулся на миг и продолжил, заставив голос звучать четко: – Одно из них – вы его сами узнаете. Перевезите его оттуда и… Сделайте, что полагается. Тело надо отправить в Кёльн как можно скорее; я оплачу связанные с этим расходы.

– И не думайте даже, брат Игнациус, – возразил отец Юрген строго. – Неужели вы полагаете, что я возьму у вас хоть медяк?

– Не станем спорить, обсудим это позже… Также вы увидите там тело некой старухи. Это дочь Фридриха Крюгера. – Курт умолк ненадолго, пережидая вполне уместное удивление святого отца, и кивнул: – Оставляю на ваше усмотрение, как до́лжно поступить в данном случае – отправить ли ее тело в Фогельхайм, где прошла ее жизнь, либо похоронить здесь, где она была рождена; у нее нет ни детей, ни прочей родни, и решить это некому. Телега для перевозки, если ее все еще не угнали, стоит на дороге чуть в стороне; принадлежит старосте Фогельхайма. И третье, наконец… Что за тело – вы тоже сами поймете. Его лучше сжечь, причем – незамедлительно. Так же как и три других, в леске – по прямой от обрыва; два тела у кромки леса и одно у ручья. Вскоре в Хамельне будут наши люди; их надо встретить и ввести в курс дела. Могу я полагаться на вас в этом отношении?

– Разумеется, разве хоть какие-то сомнения у вас были, брат Игнациус?.. Однако, – упрямо повторил священник, – я все же должен ехать с вами. Все, о чем вы говорили, может сделать отец Себастьян, а я должен…

– Нет, – коротко отрезал Курт. – Брать на свою совесть вашу смерть я не намерен… И еще одно, отец Юрген. Нам нужна горячая вода. Очень много горячей воды. И пусть кто-нибудь из ваших служек приведет нашу одежду в порядок – она понадобится нам через четыре часа, чистая и сухая. И полотно для перевязки. И позаботьтесь о наших лошадях; они тоже должны быть готовы через четыре часа, сытые и отдохнувшие. Остальные четыре жеребца – считайте, что они, в своем роде, награда за ваши труды. И мы были бы очень благодарны, если бы вы накормили нас ужином – очень быстро и очень плотно. Наконец, мы оба валимся с ног. Если вы укажете нам место, где мы сможем упасть и уснуть, я буду вам до чрезвычайности благодарен.

Уснуть им удалось не скоро – отмыться от въевшейся за день грязи и засохшей крови оказалось непросто; еще полчаса ушло на то, чтобы зашить порез на ноге Бруно, перенесшего эту процедуру на удивление терпеливо. В иное время тот перепугал бы всех обитателей дома жалобами и стонами; Курт был готов спорить на собственную голову, что стойкость эта рождена воспоминаниями о виденном сегодня на берегу Везера, и подопечному попросту было зазорно проявить слабость в такой мелочи. На сон в результате осталась лишь пара часов.

Курт проснулся раньше Бруно, еще минуту сидя напротив, глядя на его покрытое испариной исказившееся лицо и понимая, что знает доподлинно, какие сны сейчас роятся в этой голове. Будучи разбужен, тот отшатнулся от склонившегося над ним человека, лишь спустя мгновение приняв вид осмысленный и относительно спокойный…