В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых - Варвара Головина

Восходит солнце этого ужасного дня, 18 февраля 1855 года. Страдальцу императору делается все хуже; агония страшная. Его крепкая, сильная природа борется со смертью. Он до последней минуты в полной памяти и не спускает глаз с жены. Без 10 минут в двенадцать часов полудня его высокая душа отлетает к Богу…

Все смолкло. Все дрожат от ужаса. Не стало могучего, русского царя!.. Кажется всем, что сейчас разверзнется земля, и вся Россия пропадет… Бажанов выходит из смертной комнаты и, рыдая, призывает присутствующих молиться.

Несколько время спустя выходит царственная вдова, убитая, униженная горем. Ведет ее старший сын в свои покои; все семейство ее окружает.

Только что царская фамилия удалилась, я сейчас же вошла в смертную комнату, со мной вошел флигель-адъютант Альбединский и… Варвара Аркадьевна Нелидова. Минута была ужасающая!

Государь лежал еще в том положении, в котором он скончался; его чудные черты были искажены страданием.

Нас всех, свитских фрейлин, сейчас же потребовали к императрице; она хотела немедленно видеть нас и поделиться своим жгучим горем с близко к ней стоящими. Вот что было так отрадно, что служащие при ней никогда себя не чувствовали служащими, а были как бы частицей, составлявшей и разделявшей ее жизнь. Описать эту минуту, когда мы все вошли к нашей дорогой императрице, нет возможности…

Потом мы все отправились на панихиду в большую церковь. Панихида эта состояла только из одного общего рыдания! Ни священники, ни протодиаконы, ни певчие не могли выговорить ни слова.

Во время этой первой панихиды вошел в церковь весь Государственный совет, и в полном составе уже давший присягу новому царю. Все эти старые слуги Николая пали ниц и зарыдали…

Но народ возмутился этой неожиданной смертью, похитившей так внезапно его возлюбленного царя. Народ только что узнал о болезни государя в эту же ночь (бюллетени не выходили) у молебнов, и сейчас же вслед за оными раздался колокол, возвещающий о кончине царя, и пушечная пальба, возвещающая о воцарении нового императора. Народ увидал тут неестественную смерть, и толпы бросились к Зимнему дворцу, требуя на расправу врача Мандта. Последнего успели спасти; он скрылся из Зимнего дворца задними ходами, Мандту угрожала неминуемая опасность быть разорванным на клочки народом.

Когда все было приведено в порядок в смертной комнате, и царя-покойника обрядили на его походной кровати, на том же месте, где она стояла всегда и где он скончался, императрица, вся семья и свита собрались около его тела для панихиды. Черты лица его приняли опять свое спокойное величественное выражение. Лежал он тут неподвижно, этот великий человек, перед которым еще так недавно весь мир трепетал и преклонялся… Верить не хотелось, что действительно это он, тут перед вами бездыханный.

Императрица была в страшном состоянии; боялись, что она внезапно может умереть от разрыва сердца, и я не отходила от нее при всех панихидах и церемониях, из коих она ни одну не пропускала, не слушая никаких советов и просьб беречь себя. Но Господь судил иначе, он ее сохранил нам еще на пять лет — увы! — для многих страданий и испытаний.

На другой день после смерти государя, 19 февраля, в день восшествия на престол императора Александра II, неутешная, убитая горем супруга, овдовевшая царица, имела силу воли одеться вся в белое и утром пошла к новой царской чете, воздать им свой долг преданности и свое материнское благословение на новое поприще. Император. Александр II и императрица Мария Александровна были невыразимо тронуты этим, почти выше сил, вниманием их возлюбленной матери: убитые горем сами, они с рыданиями ее приняли. Нечего и говорить, сколько в эту минуту посещения императрицы матери было пролито слез.

Александр Николаевич, всегда покорный, любящий сын, глубоко чувствовал и горевал о понесенной им утрате; а сверх того на него ложилась тяжелая обуза правления и еще в такое роковое время, когда слава и могущество России так внезапно стали затмеваться. Ему было страшно тяжело. Но он был, как всегда, кроток, сердечен и предан воле Божией. Несмотря на всю тяжесть минуты, он только и думал, как бы успокоить мать, и нежно за ней ухаживал. Например, он отдал всем окружающим императрицу Александру Федоровну строгое приказание в ее присутствии никогда не называть его «государь», а всегда «Александром Николаевичем», и мы все, равно как и прислуга, при матери его иначе не называли.

Не сердечна ли эта черта?!.

В этот же день, 19 февраля 1855 года, имел быть большой высочайший выход при новом дворе. Александр Николаевич, выходя первый раз царем перед своими подданными, не мог удерживаться от слез; они у него так и текли по лицу. Императрица Мария Александровна была взволнована и бледна, императрица мать не выходила. Тяжел был этот выход. После такого страшного события, смерти Николая I, этого могучего, исполинского императора-рыцаря, с потерей которого, казалось, все должно погибнуть… очутиться немедленно в праздничной обстановке, что-то сверхъестественное было. Теперь, после столь долгих лет, я еще совершенно ясно припоминаю это грустное, гнетущее чувство.

Что касается меня лично, то я была как истукан, движущийся не по своей воле. Впрочем, я не одна была в таком состоянии.

Мать моя, в свою очередь, очень ценила и любила цесаревку и всегда о ней выражалась так, что эту женщину она ставит на пьедестал. Впоследствии, когда я узнала совсем близко императрицу Марию Александровну, я часто вспоминала, до какой степени мать моя верно оценила и понимала эту женщину, выходящую из ряду вон. Но в то время, при переходе к ее особе, повторяю, нам было очень тяжело; мы были так избалованы сердечным, материнским обращением «нашей императрицы», как мы тогда стали невольно называть Александру Федоровну, которую мы все боготворили, что императрица Мария Александровна нам казалась такою холодною. Правда, она действительно имела внешность очень высокомерную, обдающую холодом людей, не знающих ее хорошо.

Несколько дней после рокового 18 февраля, не упомню какого именно числа, прибыла великая княгиня Ольга Николаевна со своим супругом, узнав о несчастий, постигшем их и всю Россию уже в пути. Горе ее было невыразимо — не застать в живых возлюбленного отца, несмотря на поспешность выезда из Штутгарта и всего путешествия.

Великие князья Николай и Михаил Николаевичи снова были вызваны из Севастополя. Бедные молодые люди на этот раз были поражены горем. Они прибыли, когда останки их отца были уже перенесены в крепость.

В это же время стали съезжаться со всех сторон царственные особы; тогда у нас еще не было железных дорог, и все это шло медленно.