В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых - Варвара Головина

Поделившись с моим другом, Алиной, моими грустными предчувствиями, я, конечно, и ее ими заразила. Нам никуда не захотелось ехать, даже к своим, и мы провели вечер вместе в большой тревоге. Но так как это были наши личные беспокойства, то мы не смели о них никому говорить.

В четверг, 17 февраля, утром, Алина и я поехали в домик Петра Великого отслужить молебен перед чудотворной иконой Спасителя за здравие «болящего раба Божия Николая», чтобы не возбудить испуга в народе, если бы стали поминать царя. Никто даже еще не знал о его болезни — это было ровно за сутки до его кончины… Алина поехала обедать к своей матери, но скоро вернулась домой; я же не имела духа оставить хоть на несколько часов дворец. Мы опять оставались вместе до 9 часов вечера.

Как далеки все были от мысли об угрожавшем несчастий, доказывает то, что в четверг вечером, 17 февраля, было назначено еще маленькое собрание у ее величества, как всякий вечер, в три или четыре персоны, самых близких особ. А у Виельгорских был музыкальный вечер, куда я собиралась, но колебалась, ехать ли мне или нет. Около 9 часов вечера, мучимые непреодолимой тоской, Алина и я отправляемся узнать о здоровье государя. Дежурный рейтхнет нам дает тот же вечный ответ: «его величество в одном положении». Идти к императрице можно было бы, но страшно испугать ее величество приходом не в обычный час из-за своих личных волнений. Возвращаемся мы уныло к себе, ничего не узнав, и, проходя наш длинный, полутемный фрейлинский коридор, слышим, что сзади кто-то нас зовет, — оборачиваемся и видим бегущую к нам Надежду Арсеньевну Бартеневу, которая с отчаянием говорит, что собрание отказало, императрице объявили, что государь в опасности, и послали за Бажановым. Мы в ужасе бросаемся к Мандту, который ради болезни государя переехал в Зимний дворец и жил недалеко от его комнаты. Мандт обращается к нам со обоими всегдашними фразами: «Mais, tranpuilisez vous, mes enfants, il ny a pas de danger»[79] и проч., при нас отправляется к августейшему больному, вероятно, предупредить его о приближающейся кончине. Известно, что император Николай Павлович уже давно перед тем взял клятву с Мандта, что когда конец его — государя — наступит, Мандт должен ему это сказать прямо, не опасаясь его испугать. Отчего Мандт нас обманывал в эту минуту, один Бог ведает. Мы в ужасном состоянии видим и чувствуем, что этот страшный человек нам нагло говорит неправду. Не знаем, что делать, к кому броситься, чтобы что-нибудь узнать. Все объяты каким-то непреодолимым ужасом… никто не решается выговорить страшных слов… «Государь умирает»… К императрице нельзя проникнуть, она не отходит от постели страждущего мужа… Но по всему дворцу поднимается тревога, все бегают, снуют, как потерянные. Мы все, приближенные императрицы, наконец, усаживаемся на Салтыковском подъезде, кто на скамьях, кто на ступеньках лестницы, чтобы быть ближе к комнате умирающего и к нашей возлюбленной императрице. Около 12 часов ночи приезжает мой несчастный отец; он бледен, как полотно, узнав только что страшную весть и получив приказание выслать немедленно экипажи в Варшаву навстречу Ольге Николаевне, которой послали депешу. Получив это известие, мой отец подвергся удару, от которого он уже не поправился…

Позже ночью мы идем все гурьбой по темным[80] залам Зимнего дворца, в Большую церковь, помолиться у св. мощей за нашего великого и возлюбленного царя и опять возвращаемся на Салтыковский подъезд.

Наконец, я иду в комнаты графини Ю. Ф. Барановой, спальня ее находилась за стеной комнаты государя; там я ближе, — но все-таки ничего не узнаю, что делается с высоким больным; все покрыто какой-то страшной тишиной и глубокой тайной. Слышится только изредка за стеной сухой кашель умирающего. Около 2 или 3 часов утра меня вызывают. Графиня Антонина Дмитриевна Блудова[81] приехала и хочет со мною говорить. Страшная весть пронеслась по городу, хотят служить молебны по церквам, но без особого разрешения не могут; никто не смеет войти в комнату умирающего, чтобы испросить это позволение. Она поручает мне спросить о том наследника. Я иду туда, но не вижу умирающего: все семейство окружает его смертный одр. Вызываю его высочество; он идет ко мне в слезах. Докладываю ему о данном мне поручении; наследник разрешает служить молебны…

Раздается по Петербургу ночной, унылый звон; народ в смятении бежит в церкви, не понимая, что этот необычайный звон означает… Все начинают съезжаться в Зимний дворец; большой коридор, ведущий от Салтыковского до Иорданского подъезда, в который имеет выход комната государя, набит петербургским обществом и публикой; двери открыты для всех во дворце. С отчаянием на лицах, в слезах, все жаждут что-нибудь узнать… Я теперь уже стою у двери комнаты умирающего. Мандт следит за пульсом и объявляет о его переменах к худшему. Через 10 минут или четверть часа я выхожу в коридор давать известия лицам, собравшимся там; известия с минуты на минуту становятся тревожнее… Государь в полной памяти… Приводят и приносят на руках всех царских внуков, которых он так любил, под благословение умирающего деда… Он говорит великому князю Николаю Александровичу[82]: «Служи России!» Он со всеми прощается, всех благословляет… Когда подходит к нему великая княгиня Елена Павловна[83], он говорит: «Ehbien, madame Michel»[84], покоен духом, но глаза его грустно более всего устремлены на его возлюбленную супругу и на своего наследника… Он как бы их соединяет в своем полном грусти взгляде; они стоят у его изголовья… Он исповедуется, и так чудна его исповедь, что духовник рыдает… Он приобщается Св. Таинств… Внезапно разносится слух, что курьер прибыл из Севастополя; ему докладывают… Но он уже приготовился к переходу в лучшую жизнь… Он ничего не хочет больше знать о суете мирской и поручает своему наследнику принять курьера. Около 5 часов утра меня зовут к великой княгине Александре Иосифовне; она, утомленная нравственно и физически, вышла из комнаты умирающего на несколько минут и хочет поделиться с подругой своими тяжелыми, удручающими впечатлениями. Проходя по коридору, я различаю пробирающуюся тень около стены. Всматриваюсь и узнаю Варвару Аркадьевну Нелидову. Она старается незаметно и неслышно проникнуть с другой стороны в комнату умирающего, может быть, в надежде его в последний раз увидеть. Императрица сама предлагает своему возлюбленному супругу позвать ту, которая была его любимицей, чтобы он мог проститься с нею в последний раз, но он отказывается ее видеть. Он весь в Боге, земное все кончено для него, и при том он окружен дорогой женою и семейством, которых привык свято почитать. Какой пример!..