Приватная жизнь профессора механики - Нурбей Гулиа

- Надо же, как у меня в общежитии - догадливый стукачок! - подумал я.

- Вот включаю я эту лампу и слушаю его, переспрашивая, чтобы погромче говорил и повторял. Вы позволите поставить бобину с лентой?

Я подготовил магнитофон к работе на воспроизведение на низкой скорости, как и была записана бобина (тогда ещё кассетные магнитофоны у нас были в редкость, преобладали магнитофоны с лентой на катушке или бобине, как в фильмах про Штирлица). Поставил бобину и нажал на клавишу. Качество записи было, конечно, не студийное, но все слова были понятны. Несколько мешал сильный кавказский акцент Поносяна, усилившийся, видимо от волнения. Реплики Ильича вообще были слышны отлично. Загробный тембр голоса Поносяна усиливал мрачное впечатление от прослушивания.

Вот, коротко, содержание записи:

'Гулиа пришёл ко мне в гости с этой пьяницей Летуновой с химии, видимо она - его любовница. Он сильно выпил, язык его развязался; я же не пил совсем и всё запомнил. - Мне, - говорит Гулиа, - не нравится, что здесь в институте еврейский притон. Тебе, как кавказцу, открою мой план, думаю, ты поддержишь меня. Я становлюсь заведующим кафедрой, срочно вступаю в партию, защищаю докторскую и получаю профессора. Кроме старого Абрама во всём институте ни одного доктора или профессора. У меня есть рука в министерстве, мы снимаем Абрама, и ректором становлюсь я. Горком партии будет только доволен, что ректором станет не еврей. Ну, а потом мы разгоним весь этот притон, и заменим евреев на кавказцев - грузин, армян, осетин, абхазов, азербайджанцев. Ведь квоты существуют отдельно для евреев, для грузин, армян и так далее! То есть мы можем весь институт сделать нашим! Ну, а прежде всего, надо избавиться от неграмотных неотёсанных преподавателей. Когда я стану завом, я тут же заменю их на моих друзей из Грузии - кандидатов наук, не могущих найти достойную работу и квартиру. А первым надо ликвидировать этого Стукачёва - он слишком много знает обо всех. Думаю, что он ведёт досье на членов кафедры, этого нам не нужно! И давай поливать матом и ректора, и его нацию, и вас, Михаил Ильич!'

'Я считаю', - продолжал гундосить магнитофон - 'что я сделал вам устное сообщение и прошу довести содержание моего сообщения до ректора. А через день-два я и сам доложу ему об этом же. Но вы - заведующий, и вы должны первым оградить кафедру от такого проходимца! Когда буду докладывать ректору, я скажу, что сперва доложил вам по субординации и просил вас довести всё до руководства. И если вы не сделаете этого, то вы покроете проходимца, значит - и вы с ним заодно! А если ректор не примет мер, то у меня есть хороший компромат и на него!' - пригрозил Поносян.

- Что я пережил тогда, - продолжил Ильич, - но всё же решил пойти и доложить ректору. Я ведь только сказал, что был у меня Поносян и рассказал то, что вы слышали, предложив донести это до руководства - ректора.

Ректор во время разговора не поднял глаз от стола. 'Спасибо, идите!' - только и сказал он. А уже назавтра Поносян зашёл с докладом к ректору сам, и тот рассказал ему, что я был у него.

- Иуда я, предатель, и поделом мне всё! - вдруг запричитал Ильич.

- А что это - всё? - переспросил я у Ильича.

- А то, что он подал ректору докладную, что я не соответствую своей должности доцента, так как не имею учёной степени, научных трудов и веду занятия на недопустимо низком уровне. Он посещал мои занятия и как завкафедрой сделал такой вывод. Теперь меня не переизберут по конкурсу, а срок избрания - в феврале. А на моё место он уже подготовил кандидата наук из Еревана, по-русски почти не говорит, не преподавал ни дня! Так мне и надо, Иуде Искариоту, предал я вас - и поделом мне! - снова запричитал Ильич и на глазах его показались слёзы раскаивающегося Иуды.

- Спасите старика, слугой верным, рабом буду вам! - и Ильич снова решил упасть на колени, но мы коллективно удержали его.

- Вот сволочь! - единодушно высказались все присутствующие в адрес Поносяна.

- Так, - решительно сказал я, - пишем письмо запорожцев султану, то есть присутствующих - Абраму. Снимем гада - Поносяна с должности и посадим туда вашего друга, то есть меня! Все проголосовали 'за'.

Я достал пишущую машинку 'Москва', вставил туда пять закладок бумаги и посадил Лилю печатать.

'Ректору ТПИ тов. Рубинштейну А.С.

копия: в Партком ТПИ

копия: в Профком ТПИ

Заявление

Мы, нижеподписавшиеся, :'.

Не буду приводить бюрократических мелочей заявления, скажу только, в чём мы обвиняли Поносяна.

1. Принуждение к ложному доносительству М.И. Стукачёва на доц. Н.В.Гулиа с непредоставлением конкретных доказательств обвинения (свидетельские показания, магнитофонные записи и пр.).

2. Разжигание национальной розни и антисемитизма в ТПИ.

3. Сбор компромата на ректора в виде порочащих его фотографий на отдыхе в Кисловодске.

4. Попытка несправедливого увольнения опытного преподавателя М.И. Стукачёва, как невыгодного свидетеля.

Резюме: требование разобраться в ситуации и наказать провокатора - доц. Поносяна Г.А.

Подписались все кроме Тамары, которая не присутствовала на собрании, и Лили - она хоть и присутствовала, но была с другой кафедры, и не её, вроде, это дело.

Наутро Ильич подал в канцелярию заявление и получил расписку на своём экземпляре. Днём я зашёл к Жоресу Равве, 'по секрету' рассказал об антисемитских выходках Поносяна, о его доносе ректору, о сборе им компромата, и о том, что я не хочу работать с таким гадом, а хочу - с таким справедливым и хорошим человеком, как Жорес.

- Перейду на работу со своей темой и деньгами! - добавил я. - И ещё, - после защиты докторской обещаю не подсиживать вас, а претендовать на то место, которое ректор мне и обещал, - на 'Теоретической механике'.

Жорес матюгнулся в адрес Поносяна, и сказал, чтобы я писал заявление 'по системе бикицер', потому что лекции читать некому.

Испорченный Новый Год

Подошёл Новый 1969 год. Мы с Лилей и Тамарой решили справить его втроём. Но потом Роман и Галя тоже 'напросились' к нам.

- Надо усыпить бдительность Тони, - предложил Роман, - давай возьмём побольше бутылок, зайдём ко мне, напоим Тоню, а сами по-быстрому улизнём.

Я сдуру согласился. Мы взяли водки, пива, портвейна и шампанского. Роман жил от меня километрах в двух. Кроме того, между нами был довольно большой парк, который мы переходили, если шли пешком. Мы сели на транспорт и часам к восьми вечера зашли в квартиру к Роману.

Тоне не понравилось, что пришёл я, но она была довольна, что Роман собирается, как он сказал, встречать Новый Год в семье. Детишки - одна школьница, другая - лет пяти, крутились вокруг папы. Роман открыл водку и предложил выпить за старый год. Запили пивом. Ещё раз - за старый год, и снова запивка пивом.

Глупая Тоня выпила всё, что наливал Роман, да и не более умный я, делал то же самое. Тогда я не знал, что начинать надо с самого слабого напитка и пить, только повышая его крепость. После водки - пиво или шампанское - это хана! Но он-то действовал по плану, а я сдуру пил всё, что наливали. Сам Роман недопивал водку, нажимая в основном, на пиво.

Водка выпита, мы перешли на портвейн и шампанское. Роман предложил сделать купаж, смешав эти напитки. Получилось вкусно и мы пили 'от души'. Я заметил, что Роман вместо купажа пьёт снова пиво. И вот первый результат - Тоня с грохотом свалилась. Мы радостно подхватили её за руки-ноги и уложили в постель, а сами стали пить дальше. Дети пищали, и Роман шуганул их в детскую.

Только мы собрались идти, как Роман предложил выпить 'на посошок', после чего я забылся.

Пробуждение моё было одним из самых кошмарных в моей жизни. Полутёмная и незнакомая комната, я лежу на спине одетый, в носках без ботинок. Слева - стена, справа какая-то дышащая гора, которая при ближайшем рассмотрении оказалась Тоней. Голова у меня и так шла кругом, а когда я понял, что зажат между стеной и Тоней, меня затошнило. Взглянув на часы, я понял, что встретил Новый Год в постели с Тоней. В ужасе я стал осторожно перелезать через огромную тушу Тони, и в это время она пришла в себя.

- Что ты на мне делаешь? - спросила она своим хриплым голосом, схватив меня за бока. Дети стояли рядом и молча смотрели на происходящее. - Где Роман? - прохрипела Тоня, но я с кислой улыбкой сообщил, что знаю это так же, как и она, так как проспал Новый Год вместе с ней в койке. Тоня встала, сняла с вешалки моё пальто, шапку, подхватила ботинки, и выбросила всё за дверь. Я вышел на площадку оделся, но проклятые ботинки так и не смог надеть без рожка. Я примял им задники и, как в шлёпанцах, вышел на улицу.

Было около часу ночи и свыше тридцати мороза с ветром. Ни транспорта, ни живой души. Деваться было некуда и я, собрав волю в кулак, побрёл домой. До парка я дошёл ещё туда-сюда, а там передо мной стала дилемма - идти вокруг или 'напрямки'. И я пошёл напрямки.

Ноги вязли в глубоком снегу, ботинки-шлёпанцы то и дело соскакивали с ног. Дул ветерок, заметая следы. Я подумал, что если остановлюсь или упаду, то обнаружат меня только поздней весной, когда растает снег. Таких 'подснежников' в Тольятти, особенно в парках и на пустырях, находили весной десятками.