Космическая чума. Сборник - Гэри Вульф

Я смутно помнил, как окостенела вторая рука, и волны боли стали накатывать на меня с обеих сторон. Единственное, что сохранилось в моей памяти, кроме боли, были промежутки от инъекции до инъекции и ожидание беспробудной тьмы, которая сменяла агонию. И все это только для того, чтобы часом позже очнуться с инфекцией в новом месте. Когда она достигла правого плеча, то ненадолго остановилась и начала подниматься по левой руке, остановившись на подходе к телу.

Очнувшись от наркотиков, я обнаружил, что Джеймс с отцом прилаживают один из манипуляторов к правой ноге, а потом почувствовал нарастающую боль в икре и бедре.

Несколько раз, когда мой разум прояснялся, я прощупывал комнату и обнаружил, что лежу в настоящем лесу из колб, резиновых трубок и связок бинтов. Пусть без особого восторга, но все же я смутно осознал, что меня не бросили на произвол судьбы. Периоды просветления если и случались, стали теперь редкими и непродолжительными. Как-то я очнулся и обнаружил, что парализовало рот, а потом и челюсть; язык и низ лица превратились в сплошной комок горящих иголок. Позже уши перестали воспринимать звуки, а однажды, очнувшись после очередного забытья, я обнаружил себя в портативном реаниматоре, который с безжалостной силой сжимал мою грудь.

Это все, что я помнил, когда туман наконец рассеялся и с моих глаз спала пелена. Наступила весна, и я стал мекстромом.

Я сел в кровати. Было утро. В окно ярко светило солнце, а свежий весенний ветер слегка трепал занавески. Было тепло. Снаружи долетал аромат жизни и молодой листвы. Я сразу почувствовал, как хорошо быть живым.

Висящие колбы, фестоны резиновых шлангов исчезли. Кустарные манипуляторы куда-то убрали, а на бюро пропали медицинские склянки и всякий хлам. Нигде, насколько позволяло зрение, не было видно даже обычного термометра в стакане, и если честно, я был так рад оказаться снова в живых, что даже не пытался узнать, куда все подевалось. Вместо этого мне захотелось встать и пробежаться.

Я сунулся к шкафу с одеждой и нашел свое барахло. Затем осмотрел дом и нашел ванную. Мне никто не мешал.

Только я собрался побриться, принять душ, одеться и спуститься вниз, как по ступенькам взбежала сестра Фарроу и, не церемонясь, вторглась в комнату.

— Я пришла проследить, чтобы ты не попал в переделку, — сказала она.

— В переделку?

— Ты мекстром, Стив, — сказала она. — Надо об этом помнить. Ты должен научиться владеть своей силой.

Я сжал мускулы одной, потом другой руки. Они напряглись, как всегда. Я сделал глубокий вдох, воздух легко вошел внутрь и вышел вновь.

— Я не чувствую разницы, — сообщил я ей.

Она улыбнулась и протянула мне отточенный деревянный карандаш.

— Напиши свое имя, — велела она.

— Думаешь, придется учиться снова? — усмехнулся я. Взяв карандаш, я положил палец на крышку бюро, где лежал блокнот бумаги, посмеиваясь над Фарроу: — Ну, смотри! Мое имя начинается на букву «С». Она представляет собой красивую, грациозную кривую, идущую сверху и…

Кривой не получилось. Когда графитовый кончик ткнулся в бумагу, он проткнул ее и сломался. Карандаш дошел до доски, расщепив тонкую деревянную панель почти на восемь дюймов. Тот факт, что я не смог им воспользоваться, привел меня в изумление, и я инстинктивно сжал деревянный стержень. Тот сразу надломился в моей руке в трех местах, а кончик упал на пол.

— Видишь? — участливо спросила Фарроу.

— Но… — Я в замешательстве запнулся.

— Стив, все твои мускулы сделали одинаковое усилие. Тебе придется переучиваться сочетать силу мускулатуры и информацию обратной связи от выполняемой ею работы.

Я начал понимать, что она имеет в виду. Вспомнилось, Как много лет назад, в школе, изучая некоторые новые сплавы, мы получили образец магниево-литиевого сплава в виде гладкого цилиндра около четырех дюймов в диаметре и в фут длиной. Он казался твердым как сталь. Люди, которые сталкивались с ним впервые, неизменно напрягали свои силы и хватались за него обеими руками. А он был настолько легок, что от чрезмерного усердия буквально подлетал к потолку. И даже много времени спустя, когда все уже знали это, трудно было удержаться от инстинктивного желания видеть в каждом большом куске металла неподъемную тяжесть.

Я шагнул к креслу.

— Будь осторожен! — предупредила Фарроу. Мне без всяких фокусов ничего не стоило подхватить кресло за ножку и поднять на уровень подбородка.

— Теперь можешь принять душ, — сказала она. — Только, пожалуйста, Стив, поосторожней с водопроводом. Ты можешь запросто свернуть краны, понимаешь?

Я кивнул и протянул ей руку:

— Фарроу, вы молодчина!

Она пожала мне руку. Ее ладонь была теплой, упругой и нежной, а не твердой как сталь. Настоящая рука женщины.

Фарроу отступила на шаг.

— Только запомни одно, — сказала она весело, — тебе придется общаться только с себе подобными. А теперь марш в душ и бриться! Я пойду приготовлю тебе завтрак.

Мыться оказалось нетрудно, и, памятуя о предупреждении, я не стал сворачивать краны. Бриться было еще проще, хотя трижды пришлось менять лезвия. Я сломал все зубья у расчески, потому что ее было невозможно протащить сквозь чащу гитарных струн, в которую превратились мои волосы.

Одеться тоже кое-чего стоило. Засунув ногу в одну штанину, я порвал брюки. Сломал пряжку на поясе и превратил ботинки в порцию длинных спутанных спагетти. Пуговица под воротником рубашки оторвалась, и когда я завязал галстук, его узел напоминал что-то вроде апельсина.

Завтрак прошел удовлетворительно, не считая того, что я погнул зубья вилки, пытаясь проткнуть бифштекс, и оторвал ручку кофейной чашки. После завтрака я обнаружил, что не могу достать сигарету из пачки, не расплющив кончика. А после того как я все же умудрился сунуть одну в рот, пришлось заняться спичками, которые разлетались вместе с дымом, будто клочки папиросной бумаги. Посадив огонек на кончик сигареты, я одной затяжкой смахнул половину ее длины.

— Тебе придется хорошенько поучиться, прежде чем выйти на люди, Стив, — сказала Глория с довольным видом.

— Спасибо за информацию, — сказал я, с тревогой обозревая учиненный мной разгром. В сравнении с новоявленным Стивом Корнеллом известный слон в посудной лавке казался Нежным Фердинандом. Я вновь достал пачку сигарет. Но как ни старался обращаться с ней осторожно, она оказалась смятой. Я чувствовал себя совершенным идиотом.

После завтрака мое обучение продолжалось. Я ронял с мансарды старые книги, газеты. Превратил в труху еще несколько карандашей и точилку в придачу. Даже не почувствовав, проткнул локтем кухонную дверь и умудрился согнуть дверную ручку. Короче, я опустошил жилище Фарроу, словно армия вандалов.