Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I - Александр Наумов

Хозяиномъ всего дѣла, по моему предположенію, должно было быть ежегодное собраніе владѣльцевъ, которое разсматриваетъ и утверждаетъ отчеты каждаго изъ отдѣльныхъ отраслей управленія и ихъ смѣты.

Основная схема личнаго моего руководства намѣчена была на слѣдующихъ основаніяхъ: прежде всего, полное довѣpie съ моей стороны къ завѣдующимъ тѣмъ или другимъ имуществомъ, но при условіи производства строжайшей планомѣрной ежегодной личной ревизіи всей ихъ хозяйственной дѣятельности на мѣстахъ, при содѣйствіи бухгалтера. Ввиду нѣкоторой сложности распредѣленія долей среди сонаслѣдниковъ, пришлось все имущество раздробить на 42 части, такъ что вся хозяйственная единица представляла собой 42/42, благодаря чему опредѣлялась вдовья часть Константина Капитоновича въ 6/42, части обѣихъ дочерей по 3/42 для каждой — и остальная сумма между сыновьями поровну каждому по 10/42.

Вся работа, произведенная мною въ Московской конторѣ совмѣстно съ довѣренными, была письменно оформлена и закрѣплена подписями. На все составлены были особыя инструкціи. Управляющіе были отпущены къ себѣ на работы, снабженные всѣмъ необходимымъ, и дѣло пошло ровнымъ, здоровымъ ходомъ... Близко ознакомившись за время моей кропотливой работы въ Москвѣ съ обширнымъ документальнымъ матеріаломъ по всѣмъ хозяйственнымъ и денежныъ дѣламъ Н-ковъ Ушковой и Кузнецова, я вынесъ сугубое подтвержденіе моец вѣрѣ въ кристальную честность Корста.

48

Вернулся я домой въ Самару въ началѣ марта, и стали мы готовиться къ переѣзду всей нашей семьи съ первыми весенними пароходами въ Головкино къ одинокимъ старикамъ и своему родному хозяйскому дѣлу.

Радостной представлялась намъ съ Анютой перспектива нашей будущей жизни въ деревнѣ, совмѣстно съ нашей Maнюшей, рѣдко симпатичной, здоровенькой, способной и привѣтливой малюткой, около которой всѣмъ бывало хорошо; при ней даже мои старики невольно отходили отъ своихъ горькихъ думъ и тяжелыхъ настроеній.

„Няня Маша”, на рукахъ которой росла наша милая крошка, оказалась удивительно хорошей, степенной и знающей свое дѣло женщиной. Любила она ребенка не на показъ, ходила за милой нашей Манюшей какъ нельзя лучше, называя ее излюбленнымъ своимъ словомъ: „коза!” Это была прекрасная ровная, безхитростная и умная старуха. Я любилъ заходить къ ней въ дѣтскую и сидѣть около „Козы” — очаровательной, розовенькой, с голубенькими прелестными, глазками Манюши. Миръ, покой и любовь наполняли въ эти мгновенья мою душу, успѣвшую уже извѣдать житейскую суету суетъ.

Возвращаясь подъ родительскій кровъ, женатый на невѣдомой для всей Головкинской родни и округи „богачкѣ” Ушковой, я отлично сознавалъ всю предстоящую для насъ сложность взаимоотношеній между нами, „молодыми”, и прежними — „старыми” хозяевами, а также со всѣмъ тѣмъ обжившимся мѣстнымъ міркомъ. Я не могъ вычеркнуть изъ своей памяти разговоръ, происходившій у меня съ женой одного моего близкаго родственника, спросившей меня, правда ли, что я собираюсь жениться на „дѣвушкѣ не нашего круга”, презрительно добавивъ: „какой-то Ушковой?!” Когда я сказалъ, что правда, надо было видѣть, съ какимъ возмущеніемъ эта особа сказала: „Ну, если такъ, то я надѣюсь, что ты не рѣшишься свою супругу привозить къ намъ сюда въ наше родовое Головкино?!”

Мы съ женой давали себѣ объ этомъ отчетъ, но я былъ увѣренъ, что природная скромность, простота и выдержка Анюты со временемъ возьмутъ свое и побѣдятъ всѣ кривотолки.

Я не ошибся. Она произвела на всѣхъ окружающихъ такое впечатлѣніе, что сдѣлалась сразу же общей любимицей не только головкинской, но и губернской, завоевав, до конца нашего въ Россіи пребыванія, прочныя симпатіи всѣхъ, съ кѣм встрѣчалась. По ироніи затѣйницы-судьбы, одной изъ ея первыхъ поклонницъ оказалась та самая непримиримая „но своимъ взглядамъ” снобистка, посовѣтовавшая мнѣ въ качествѣ жены „какую-то” Ушкову въ заповѣдныя дворянскія мѣста не привозить!...

Тихая и деликатная, Анюта внесла немалое успокоеніе и утѣшеніе въ надломленныя сердца моихъ бѣдныхъ родителей, быстро оцѣнившихъ ея высокія душевныя качества. Они искренне къ ней привязались. Благодаря всему этому, жизнь наша не только „дома”, но и „на людяхъ” стала мало-помалу налаживаться самымъ благопріятнымъ образомъ.

Что же касается моихъ хозяйственныхъ заботъ и дѣлъ, то, несмотря на очевидную необходимость скорѣйшихъ реформъ въ головкинскомъ хозяйствѣ, я принялъ съ самаго же начала рѣшеніе крайне осторожно вмѣшиваться, ввиду явно выраженнаго желанія больного моего отца продолжать свое исконное дѣло руководительства Головкинскимъ имѣніемъ при содѣйствій прежняго управляющаго.

Единственное новшество, на которое я тотчасъ же по нашемъ пріѣздѣ рѣшился — это приспособить нашъ большой деревенскій домъ для нашей молодой семейной жизни, и ввести в него то, что именуется современнымъ комфортомъ.

Къ первому сентября предстояла мнѣ срочная поѣздка въ Москву по дѣламъ моей жены и всѣхъ Ушковыхъ.

Для оформленія нѣкоторыхъ нужныхъ документовъ требовалось личное присутствіе моей жены. Мы поѣхали въ Москву вмѣстѣ, и такъ какъ потомъ мы ѣхали въ Крымъ, то захватили съ собой и нашу малютку съ ея няней.

Попавъ въ Форосъ, я весь отдался изученію винодѣлія. Съ этой цѣлью я старался возможно подробнѣе осматривать наиболѣе интересные и показательные подвалы Южнаго Побережья — частные, удѣльные и казенные. Но здоровье мое было не въ порядкѣ. Разъ, на пути изъ Фороса въ Севастополь, я почувствовалъ себя очень худо: со мною случился припадокъ сильнѣйшей слабости и острый приступъ кашля.

Изъ горла показалась кровь и я сильно ослабѣлъ. Тотчасъ же меня перевезли домой, и тогда Константинъ Капитоновичъ взялъ меня окончательно подъ свое покровительство, позвавъ въ качествѣ консультантовъ извѣстныхъ въ то время врачей — Бокова и Щуровскаго.

Оказывается, добрѣйшій мой тесть давно, еще съ Крыма, не безъ опаски присматривался къ состоянію моего здоровья Его тревожныя подозрѣнія оправдались. Произведенный по приказу упомянутыхъ врачей анализъ далъ печальный результатъ: были найдены цѣлые очаги Коховскихъ туберкулезныхъ бациллъ. Весной слѣдующаго года опасность миновала, но врачи требовали, чтобы мы уѣхали на югъ, да еще на Принцевы острова.

Меня уложили въ постель. Температура все время держалась повышенная. Самочувствіе было прескверное. Я сталъ не въ мѣру раздражителенъ и не хотѣлъ слышать о поѣздкѣ на Принцевы острова, настаивая на томъ,чтобы меня отпустили домой къ себѣ — въ родное Головкино.

Въ концѣ концовъ, мы сговорились на томъ, что насъ со всей семьей тотчасъ же отправятъ не на острова, а обратно въ Форосъ, гдѣ за мнЬй будетъ установленъ надлежащій медицинскій уходъ, и гдѣ велѣно было мнѣ жить, одной лишь „животной” жизнью.