Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I - Александр Наумов

Не скрою, изъ всего Самарскаго общества я считалъ его однимъ изъ наиболѣе интересныхъ для меня людей. Свое банковское дѣло Медвѣдевъ велъ отлично, завоевалъ обширную кліентуру среди мѣстнаго купечества и дѣлового люда, и все дѣлалъ быстро, точно и рѣшительно.

Спустя нѣсколько лѣтъ, Александръ Семеновичъ, не вытерпѣлъ и вернулся къ своимъ тверскимъ общественнымъ дѣламъ, играя видную роль въ эпоху октябрьскихъ свободъ 1905 г. и послѣдующихъ думскихъ выборовъ, но вскорѣ онъ умеръ.

Какъ я ни былъ занятъ въ описываемое время службой и своимъ молодымъ семействомъ, все же помыслы мои неотступно вѣщались вокругъ вдали проживавшихъ отъ меня, моихъ стариковъ, съ ихъ невеселыми думами и печальнымъ душевнымъ настроеніемъ. Не забыта была и бѣдная вдова — Олечка съ ея милымъ младенцемъ — моимъ крестникомъ Митюшей. Ольга обращалась ко мнѣ по всѣмъ вопросамъ осложнившейся ея жизни, видя во мнѣ главнаго совѣтчика и наставника; я же, со своей стороны, особенно цѣнилъ ея ко мнѣ обращенія и радъ бывалъ ей помочь въ память незабвеннаго брата Димитрія.

Своихъ головкинскихъ родныхъ я старался навѣщать. До сихъ поръ не могу забыть одну такую поѣздку, предпринятую мною передъ самымъ почти закрытіемъ волжской навигаціи, въ началѣ октября 1898 года. Ночью, подъ Сенгилеемъ, нашъ небольшой пароходъ быль застигнутъ сильнѣйшимъ штормомъ, быстро залѣпившимъ всю поверхность судна сплошнымъ бѣлымъ ледянымъ покровомъ. Все кругомъ неистово бушевало, стонало и завывало; пароходъ всѣмъ корпусомъ накренился и весь трещалъ... Команда отказывалась работать, боцмана наверхъ къ штурвалу не шли, пассажиры обрѣтались въ полной паникѣ... Въ запорошенномъ снѣгомъ углу пароходной рубки стояли на колѣняхъ почтенные супруги — Сенгилеевскіе коммерсанты и клали поклоны передъ иконой. Изъ трюмовъ раздавался стонъ, плачъ и отчаянная ругань. За рулевымъ колесомъ продолжалъ безстрашно стоять самъ молодчина капитанъ, которому то и дѣло носили „для подкрѣпленія” коньячную влагу. Какимъ-то чудомъ, навалившись со страшнымъ трескомъ всѣмъ бортомъ, нашъ утлый пароходикъ все же сумѣлъ пристать къ Сенгилеевской пристани, около которой и заночевали.

Утро встало ясное, солнечное и морозное. Волга со своими берегами представляла изъ себя изумительное и рѣдкое зрѣлище — все было покрыто густымъ слоемъ сверкавшаго своей яркой бѣлизной снѣга, граничившаго съ темной массой быстро несущейся волжской воды.

Этимъ злоключенія поѣздки еще не кончились. Черезъ два дня, возвращаясь изъ Головкина въ Симбирскъ, съ тѣмъ, чтобы сѣсть тамъ на пароходъ и спуститься по рѣкѣ къ себѣ въ Самару, — я попалъ вновь въ такую бурю, что перевоза изъ Часовни на Симбирскъ не оказалось.** На мое счастье — нашлась-таки артель, согласившаяся выручить „Головкинскаго барина”, предложившаго немалыя деньги.. Отчалили и вотъ... на самой „коренной” Волгѣ, когда огромные валы съ бурлящей пѣной на гребняхъ стали зехлестывать нашу лодку, гребцы „сробѣли” и заявили, что дальше не поплывутъ и повернутъ назадъ „по валамъ”.

Меня обуяла злобная досада: на той сторонѣ, у симбирскихъ пристаней, я видѣлъ стоявшій большой пассажирскій пароходъ, послѣдній, отходившій въ Самару. Я рѣшилъ дѣйствовать — мнѣ помогло съ дѣтства воспринятое „волжское” воспитаніе. Недаромъ проработалъ я въ рыбацкой средѣ чуть ли не цѣлый мѣсяцъ — всему научился. Взялъ я рулевое весло, выровнялъ какъ слѣдуетъ лодочный носъ, чтобы лодку не такъ захлестывало валами, и сумѣлъ крѣпкимъ словомъ да рублевымъ посуломъ „на водку” подбодрить гребцовъ... Черезъ два часа, съ цогъ до головы всѣ мокрые, причаливали мы къ городской пристани, гдѣ было сравнительна гораздо тише. На берегу собралось множество людей: они за нами давно слѣдили. Были даже предприняты нѣкоторыя мѣры на случай несчастья. Собравшійся народъ не мало волновался за насъ. При встрѣчѣ люди радовались, но и попрекнули за безразсудство. Какъ-никакъ, а я оказался на симбирскомъ берегу и бросился на первый попавшійся пароходъ, отходившій въ Самару.

Кто на Волгѣ родился и на ней — на великой рѣкѣ — всю жизнь проживалъ, — тотъ близко знаетъ ея нравъ, и долженъ во всѣ времена года, при встрѣчѣ съ волжской стихіей, ожидать риска. Буря могла застать въ широкое вешнее половодье. Ранней весной или поздней осенью могъ настигнуть ледоходъ. Зимой случались на той же „Матушкѣ-Волгѣ” вѣроломныя „полыньи”, снѣгомъ запорошенныя, или предательскія „теплыя” воды у береговъ... А лѣтнія мели, осенніе туманы, или весной еле примѣтныя на глазъ подводныя карши?! Со всѣмъ этимъ приходилось считаться, умѣючи бороться и... все же продолжать крѣпко любить родную свою, великую рѣку!

* Крестной матерью была сестра Анны — Наталья Константиновна.

** С. Головкино расположено было на „луговой” Волжской сторонѣ противоположной „нагорной”, на кручѣ которой находился г. Симбирскъ. Чтобы попасть въ этотъ городъ, необходимо было изъ Головкина на лошадяхъ проѣхать тридцать шесть верстъ до населеннаго мѣста, называемаго „Часовней”, расположенной у самаго берега лѣвой луговой стороны Волги, напротивъ самаго Симбирска. Переправа изъ Часовни въ городъ производилась на особыхъ паромахъ, буксируемыхъ пароходомъ. Въ описываемый мною день, вслѣдствіе шторма исключительной силы, перевозочные рейсы были отмѣнены.

47

Наступалъ 1899 годъ. На праздники и новогоднюю встрѣчу съѣхалась въ с. Рождественно вся Ушковская семья. Старшій изъ сыновей Константина Капитоновича — Григорій тоже успѣлъ обзавестись за это время молодой хозяйкой, взявъ въ жены дочь извѣстнаго казанскаго пивовара, Маргариту Эдуардовну Петцольдъ.

Врядъ ли я ошибусь, если скажу, что эта особа, съ первыхъ же шаговъ своихъ, принесла съ собой въ дружную дотолѣ семью Ушковыхъ разладъ и взаимные счеты.

Григорій Ушковъ, отпраздновавъ въ октябрѣ 1897 года совершеннолѣтіе, сдѣлался сразу же, согласно оставленному его дядей А. Г. Кузнецовымъ завѣщанію, богатымъ человѣкомъ. Къ глубокому, однако, сожалѣнію, это обстоятельство не послужило ему впрокъ, такъ какъ, въ силу своей крайней несдержанности, онъ сразу же сталъ бросать деньги безъ всякаго разсчета.

Но тутъ явилась передъ нимъ серьезная преграда, въ лицѣ стойкаго, разумнаго Корста, открыто упрекавшаго Григорія, котораго онъ зналъ съ малыхъ лѣтъ, въ преступномъ разбрасываніи доставшихся ему наслѣдственныхъ денегъ и опредѣленно заявившаго свой отказъ предоставлять ему какіе либо кредиты или ссуды, за счетъ имущества его сонаслѣдниковъ.

Со стороны Григорія и его ближайшихъ совѣтниковъ на Корста началось безпощадное наступленіе: стали распускаться про него разные слухи, порочившіе его дѣятельность. Науськиваемый своей хитрой „подругой жизни”, Григорій все громче и громче сталъ критиковать работу прежняго управленія, всячески загрязняя доброе и честное имя почтеннаго работника Оскара Карловича. Не имѣя болѣе силъ терпѣть возбужденную противъ него Григоріемъ съ его присными травлю, съ тяжелымъ сердцемъ онъ заявилъ искренне любимому имъ Константину Капитоновичу о своемъ вынужденномъ уходѣ со службы. Надо было видѣть въ то время ихъ обоихъ, чтобы понять, какъ они другъ друга успѣли полюбить и взаимно оцѣнить.