Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы - Федор Раззаков

Собственно, «Живой» — одна из целей приезда в Москву… Через месяц после приезда Ю. Любимова — 23 февраля 1989 года — спектакль «Живой» отпраздновал свою долгожданную премьеру в Театре на Таганке.

Этакие по-детски наивные от нахлынувших на них чувств актеры Таганки еще не ведали, что театр их уже стоит одной ногой в могиле, что осталось совсем немного, чтобы и вторая нога его сорвалась с края и увлекла за собой все «тело». Реанимации театра перестройкой, которая сама уже дышала на ладан, так и не произошло. Романтика «шестидесятничества» терпела поражение в этой раздираемой противоречиями стране. Год 1989-й стал годом великих потрясений. 15 февраля советские войска покинули многострадальный Афганистан после девятилетнего пребывания в нем. Но солдаты возвращались в страну, которая не обещала им покоя. Словесная брань политиков вот-вот должна была привести к новой крови. И она пролилась 9 апреля на площади Руставели в Тбилиси. Противостояние реформаторов и консерваторов обострилось до предела. «Прорабы перестройки» понесли первые «потери» — в мае были отстранены от ведения «узбекского дела» Т. Гдлян и В. Иванов.

25 мая в Москве открыл свою работу I Съезд народных депутатов СССР. Это эпохальное событие в истории страны транслировалось на протяжении всех 15 дней работы съезда по Центральному телевидению, подробно освещалось в газетах. Этот беспрецедентный прорыв гласности ускорил ход событий в сторону своего логического завершения.

19 июля была создана межрегиональная депутатская группа, и демократическая оппозиция окончательно сформировалась в серьезную силу, противостоящую коммунистическому режиму.

С августа всколыхнулась Прибалтика, намереваясь «достойно» отметить 50-летие пакта Молотова — Риббентропа. С того же лета забурлила и «витрина социализма» — ГДР. Затем — Чехословакия, Румыния. И, наконец, в ноябре рухнула Берлинская стена, а в декабре пули безымянных палачей отправили на тот свет последних тиранов Восточной Европы — супругов Чаушеску.

А в Москве хоронили Андрея Сахарова, смерть которого поставила последнюю точку в горбачевской перестройке.

За чередой всех этих потрясений, обрушившихся на страну, забылось имя Владимира Высоцкого. Ноябрь и декабрь 89-го подарили его поклонникам лишь два упоминания о нем в печати. 25 января 1990 года, в день его 52-летия, в «Московской правде» Т. Глинка с грустью отмечала: «Время, наверное, изменилось. «Чтоб не стало по России больше тюрем, чтоб не стало по России лагерей» — этого теперь требуют громко. И по телевидению, и в кино, и в газетах. А что Высоцкий первый на всю страну крикнул, забыли, что ли… «И на нейтральной полосе цветы необычайной красоты» — тоже уже не открытие. Берлинскую стену порушили и ту полосу с Афганом восстановили, наверное? Устарел? В каком- то смысле, может быть. Сбылось, свершилось многое из того, о чем он один только и пел нам. Пел во всю мощь своего голоса, всей своей стремительной, сжигавшей самое себя, обгонявшей время жизнью. И мы словно наматывали бесконечные магнитные ленты на свои души… Он первый сказал нам о том, что нам еще предстояло узнать…

По заученной традиции, отмечаем только круглые даты. Навели глянец и поскучнели, глядя на обилие незнакомых, в спецстолах лежавших фотографий…»

Приезд Юрия Любимова в Москву в январе 89-го стал добрым предзнаменованием для остальных эмигрантов. С января в СССР потянулись остальные бывшие граждане — Андрей Синявский, Мария Розанова, Эфраим Севела, Саша Соколов, Наталья Макарова, Владимир Войнович и другие.

30 июня 1989 года секретариат Союза писателей СССР отменил постановление от 1969 года об исключении Александра Солженицына из своих рядов. Справедливость восторжествовала, но «вермонтский отшельник» не торопился возвращаться на родину, предпочитая наблюдать за событиями издалека.

В том же июне Указом Верховного Совета СССР Юрию Любимову было возвращено советское гражданство. Но и он не слишком торопился окончательно оседать на родной земле. «Родина там, где тебе хорошо», — изречет он гораздо позднее и, следуя этой поговорке, будет жить за пределами СССР, приезжая в Москву лишь на время репетиций очередных спектаклей и их премьер. Может быть, трезвое осознание того, что его страна так и не сможет измениться в лучшую сторону благодаря горбачевской перестройке, пришло к Ю. Любимову уже тогда, в 89-м? И, может быть, он как «отец» Таганки почувствовал возможный близкий закат своего детища? Ведь возвращение Ю. Любимова в театр в январе 89-го не было столь безоблачным, и прав был Ю. Смелков, заявляя в декабре 88-го, накануне приезда режиссера в Москву, что «если Любимов и появится, то возглавит коллектив, раздираемый внутренними противоречиями, чему свидетельством — письмо Д. Певцова».

Старый «таганковец» В. Смехов, анализируя в декабре 92-го причины гибели своего театра, грустно отметил: «Десять дней, когда Любимов вернулся как гражданин Израиля и гость Губенко (май 1988), были чарующим праздником. В действительности это была точка. Но мы не вняли знаку судьбы. Казалось, что актеры лишь обленились, у Любимова планы грандиозные: он обновит театр, и все пойдет прекрасно. Советниками Юрия Петровича были старые друзья, ставшие исполнителями главных ролей в государстве, демократы (еще без кавычек). Но к искусству это уже не имело отношения. Таганка превратилась в торжественный пункт проката старых спектаклей, прежних побед…»

23 апреля 1989 года Театр на Таганке справлял свое 25-летие. В «Известиях» поэт А. Вознесенский поместил собственную патетическую статью в адрес юбиляра: «Все театры начинаются с вешалки, Таганка с площади. Дух Таганки неубиваем. Дух народной воли ныне вырвался из стен, он может победить. В его энергии есть и доля идей театра по имени Таганка».

Как показала действительность, дух Таганки не победил, «площадь» убила театр. И в то время как А. Вознесенский этого еще не осознавал, В. Смехов уже предчувствовал:

«Я в 1989 году выступил с предложением, которое представлялось мне бесспорным, как дважды два — четыре: мы жили достойно, и достойно нужно закончить. Давайте на год распустим труппу, люди трудоустроятся, а потом Любимов создает что-то вроде товарищества и приглашает играть кого хочет… Но добрая Алла Демидова спросила: что будет с теми, кому некуда устроиться? Гуманно и логично. Любимов грубо разговаривает с актерами, но он не жестокий руководитель, он никогда никого не увольнял, в результате труппа разбухла. При том, что активно в ней работают 30–35 человек…»

Не вняв голосу В. Смехова в том 89-м, театр еще на целых три года продлил собственные конвульсии. Результат налицо. По словам А. Минкина: «За четыре года (1988–1992) — одна полуудача («Пир во время чумы») и одна неудача («Самоубийца»).