Кавказ - Александр Дюма

Сколько я ни старался вытащить свою лошадь из этого моря грязи, — не мог, пока я сидел на ней, а сойдя с нее, я сам погрузился по колено в грязь, которая, по-видимому, не хотела выпустить нас. Только с помощью сильных ударов плети я вытащил коня из затруднительного положения.

Дошла очередь до меня: я вцепился в гриву и через три или четыре минуты почувствовал себя на земле, довольно твердой для того, чтобы превратить ее в точку опоры и опять сесть на коня.

Мы ехали таким образом четыре мили.

В Казани я запасся сапогами, предвидя, не скажу подобную дорогу, потому что я не мог этого предвидеть в стране, разделенной на почтовые станции, но просто мало ухоженную. Они закрывали всю ногу и пряжками были привязаны к поясу. Когда мы прибыли на станцию, в моих сапогах оказалось столько же грязи, сколько и снаружи.

Наконец я преодолел все это, хотя два или три раза боялся совсем утонуть. Подобные приключения, как сказали нам в Маранах, довольно обычны.

Не доезжая одной мили до Маран, мы встретили Усть-Цхенис-Цкали — древний Гиппус. Древние называли эту реку Гиппусом, что значит река-конь из-за скорости ее течения. Иными словами, название Усть-Цхенис-Цкали по существу лишь простой перевод слова Гиппус и значит река-конь.

Мы остановились у ворот гостиницы, разделенной на две половины. Меньшее отделение, образующее мелочную лавку или нечто вроде этого, имело десять квадратных футов. Здесь продавались самые необходимые товары, сваленные в кучу с первобытной простотой: хлеб, сыр, сало, свечи, вино, масло.

Два мальчика, из которых старшему можно было дать девять лет, были служителями этого храма Меркурия.

Второе отделение одновременно было залом, столовой и кухней. Большой очаг, дым которого уходит через отверстие в потолке, горел посредине. Над всем этим возвышался чердак, куда взлезали по большому бревну, на котором были высечены ступени наподобие лестницы.

Здесь я и поместился. Для нас стали варить яйца и готовить курицу, жареную на вертеле.

Один из мальчиков принялся скоблить меня с ног до головы ножиком, как будто имел дело с рыбой или морковью. Я вымыл лицо и руки грязной водой Гиппуса — да позвольте мне предпочесть древнее имя новому — и обсушил их на солнце.

Выехав из Тифлиса, мы не могли достать ни одной салфетки, которой бы можно было утереться. Мои платки и салфетки были в чемоданах, но, как вы помните, ключи от них остались в Тифлисе, а почтальон, отправленный за ними, который не более как за двое суток мог прибыть в Кутаис, еще не приезжал, хотя был в дороге уже девять дней.

Жестоко не есть, тяжело не пить, соблазнительно поспать; но для человека, привыкшего ко всем необходимым туалетным вещам в своей спальне, нет ничего тяжелее, чем не мыться.

Когда Муане и вьюки прибыли, яйца уже испеклись, курица изжарилась, и лошади были готовы. Нам оставалось проехать только семь верст до Новых Маран.

Я опять сел в сани, доверившись уверениям, что дальше дорога будет получше.

Мы потратили полтора часа на эти семь верст по жидкой грязи, которую сани разбрызгивали наподобие плывущего корабля.

Мы скоро увидим Фаз и можем отправиться на пароходе до Поти, т. е. до Черного моря. Правда, мы должны были приехать в такую погоду, когда на море начинаются штормы, но лучше, наконец, если непременно надо утонуть, то уж утонуть в воде, нежели в грязи.

Я имел письмо к князю Гигидзе — начальнику Новых Маран.

Эта колония населена скопцами. Я уже говорил в первых книгах моего «Путешествия по России»[280] об этой секте — одной из семидесяти двух ветвей православия. Те из читателей, которые пожелают иметь более подробные сведения об этих фанатиках, пусть прибегнут к главе, рассказывающей их происхождение, излагающей их обычаи, объясняющей их цель; здесь, чтобы повторить то, что необходимо знать в первую очередь, мы скажем только, что после первого ребенка эти несчастные холостят себя и делают бесплодными своих жен с помощью операций, почти так же болезненных для одного пола, как и для другого.

В такой стране, как Россия, где население невелико по сравнению с территорией, эта ересь считается преступлением почти наравне с изменой. В России, где государи при восшествии своем на престол даруют почти всегда амнистию — если не полную, то, по крайней мере, очень обширную, — скопец никогда не пользуется никакой царской милостью.

Я часто имел возможность во время моего путешествия встречать этих несчастных, которые живут разрозненно и редко скапливаются в одном месте в большом числе.

Здесь же мне довелось увидеть целую колонию этих странных еретиков.

Четыреста человек, переставшие быть мужчинами, собрались в одном месте. Увидав мои сани, остановившиеся возле них, пятеро или шестеро этих несчастных прибежали, — нет, скопцы никогда не в состоянии бегать, — пришли выгрузить мой багаж; у них страсть к наживе борется с немощью тела и делает их, если не деятельными в работе, то, хотя бы, упорными в ней. Ничего нет печальнее этих привидений в серых одеждах, с тонким пискливым голосом, с преждевременными морщинами, болезненной полнотой и с отсутствием мускулов.

Два скопца едва могли нести чемодан, который наш ямщик подбрасывал одной рукой на плечи и снимал в сенях. Шестеро скопцов несли красный сундук весом всего около ста кило.

Разумеется, среди них нет ни одной женщины. Оскопившиеся женщины создают особые колонии. Зачем соединять эти две развалины человеческих существ, охотно отделившихся друг от друга?

Хотя обыкновенно скопцы холостят себя только после женитьбы и после рождения первого ребенка, многие из виденных нами были слишком молоды для того, чтобы исполнить этот первый долг природы. Это спешили делать те, кому фанатизм не позволял больше ждать. Благодаря этому они в двадцать лет походили на пятидесятилетних старцев. Они были тучны и уже с морщинами; разумеется, ни один волосок не вырастал на бесплодном и пожелтевшем лице.

Я расспрашивал полковника об их характере. К несчастью, он был невеликим наблюдателем и жаловался только на одно обстоятельство: на то, что колония его не увеличивалась.

Впрочем, я успел получить от него некоторые сведения.

Его поселяне имеют все недостатки женщин, не владея, разумеется, ни одним из их достоинств.

Они сварливы, но споры их всегда ограничиваются только одними пустыми угрозами.

Они сплетники, и когда случайно один из них расхрабрится ударить другого, то побитый не отплачивает тем же, а со слезами уходит жаловаться на своего противника.

Скопцы чаще всего скупы; некоторые, несмотря на барыши, какие они получают в этом грязном уголке, владеют капиталом от четырех до пяти тысяч рублей, которыми могут располагать по завещанию и почти всегда жертвуют его в свою общую пользу, безо всякого вмешательства со стороны властей.

Они содержат лодки на Риони, когда в зимнее время, вследствие мелководья, маленький пароход не может ходить по реке.

Полковник Романов предупредил нас не давать им свыше шестнадцати рублей, сколько бы они ни запросили, ибо эту цену, хотя и не установленную официальным тарифом, следует дать им по справедливости.

Они сначала запросили двадцать пять рублей и наконец согласились на предложенную нами плату.

Мы никак не могли убедить их отправиться в тот же день, а это было для нас важно, так как наступило уже 20 января. Полковник успокоил нас, говоря, что пароход отправляется только 22-го вечером.

Через два часа после нашего прибытия полковник велел приготовить обед, взяв у нас позволение разделить его с нами.

Пока мы обедали, мои исследования колонистов возобновились.

Скопцы отвечают с отвращением, что вполне понятно, на задаваемые вопросы; однако перед полковником они не посмели хранить полное молчание, и он сумел добавить еще несколько подробностей к тем, какие уже сообщил…

Во время обеда полковника зачем-то вызвали: он вышел и тотчас же воротился. Какой то имеретинский князь, спешивший из Кутаиса, желал воспользоваться моей лодкой, предлагая взять на свой счет половину издержек. Я отвечал, что за исключением этой последней статьи, он может распоряжаться лодкой. Он было настаивал, но я остался непоколебим, и князь принужден был уступить моей воле. Когда дело было улажено, он вошел, чтобы поблагодарить меня. Это был прекрасный молодой человек 28 или 30 лет, одетый в белую, как снег, черкеску, с оружием и золотым поясом; под черкеской был бешмет розового атласа, а под ним другой, шелковый — перлового цвета. Широкие шаровары, заправленные в высокие сапоги, были такого же белого цвета, как и черкеска. Его сопровождал слуга, почти так же щегольски одетый, как и барин.

Он благодарил меня по-грузински: Григорий переводил его слова. Он ехал в Поти и спешил прибыть туда, чтобы присутствовать при высадке брата князя Барятинского[281], направлявшегося в Тифлис и до Поти следовавшего на пароходе, который должен был доставить нас в Трапезунд — стоянку французских пароходов.